***

А бабочка стихи Державина читает

И радуется им: Я червь, – твердит, – я Бог!

Убогий червячок вдруг крылья распускает:

Узорная канва и радужный глазок.

 

Уж точно, у нее для гордости и грусти

Все основанья есть, и больше, чем у нас.

Огнёвка, махаон. Поднимет и опустит,

И сложит, и опять горит павлиний глаз.

 

И кажется порой, что эта близость к Богу

Досталась ей за то, что близость к червяку

Томит сильней, чем нас, летунью-недотрогу,

Чудовище в мехах, красавицу в шелку.

 

 

***

Тот, кто оставил очки на скамье,

Видимо, их достает из футляра

Нехотя, зоркий , себе на уме,

Только для чтения, нам он не пара,

Он их не носит – и вот они тут,

Две златоокие тени отбросив,

Солнцем пронизанный зной стерегут

С пристально-выпуклой силой стрекозьей.

 

Чудно и горестно жить на земле!

Жгуча досада и всё ж не смертельна.

О, метонимия! Лето в стекле,

Зной и забывчивость, зренье отдельно.

Собрана в линзы душа, как во сне.

Нет, чтобы сразу ему спохватиться!

Преувеличено всё и вдвойне

Выпукло, ярко, плывёт и лоснится.

 

 

***

Гамлет, Клавдий, Лаэрт и Гертруда –

Все поднимутся с пола, просты

И приветливы , – это ль не чудо? –

Подбегут к ним, подарят цветы.

 

И Офелия тоже воскресла:

Не подточена вечною тьмой,

Весела, молода и прелестна.

А Полоний отпущен домой.

 

Это лучшее место в спектакле,

А не полная гибель всерьез.

Словно почки на вербе набрякли ,

Словно ветер надежду принес.

 

Отыграем и мы свои роли

И раскланяться выйдем вперед.

Ни обиды, ни гнева, ни боли.

Говорил же тебе: всё пройдет.

 

 

***

По руке, по полету орла,

По тому, что приснилось, по дубу,

Как шумит он, по той из угла

Тени вышедшей, что на Гекубу

Почему-то похожа , по пню

И ключу родниковому тоже

Можно всё предсказать, – по огню

И по звездной задымленной дрожи.

 

Но тогда получается так,

Что рассчитано всё и до срока

Предусмотрено, каждый пустяк

Предрешен и обдуман глубоко,

А тем более – ужас войны

Или славная гибель героя,

И греха ни за кем и вины

Нет; да что ж это, Тацит, такое?

 

 

***

Удушьев Ипполит Маркелыч ,

Воркулов Евдоким ,

Левон и Боренька, и князь Григорий – светоч,

Чудак единственный… полюбовавшись им,

Еще Лахмотьева отметим Алексея,

Еще разбойника ночного, игрока

С камчатской высылкой … какая галерея!

А всех, как сказано, не меньше сорока.

 

Я Репетилова заслушался, он – прелесть,

Смешнее нет стихов и виртуозней нет!

И показалось вдруг: с Воркуловым бы спелись

Мы, с Репетиловым придумали б куплет

И подсказали бы Удушьеву идею –

И жизнь другая бы в России началась.

А Софья Павловна, бог с нею!

«Что, сударь, плачете? Живите-ка, смеясь…»

 

 

***

Нам бояться людей – значит баловать их, –

Александр Сергеич сказал,

Но не тот, что два дня умирал средь своих,

А другой, что убит наповал.

Знали толк они в этих делах, а тебя

Так страшат отношенья с людьми,

Потому что живешь, никому не грубя

И ни разу не хлопнув дверьми.

 

 

***

Черемуха цветет недели полторы.

Пока она цветет, ничто с ней не сравнится!

Раскинула свои палатки и шатры,

Свой полог подняла, светла и белолица.

 

И чудится, что есть у дерева душа –

Вот этот чудный дух, вот этот сладкий запах.

С дистанции сойдет всех раньше, так спеша,

Как будто скучно ей на всех других этапах.

 

Июнь ей ни к чему, тем более – июль.

Лишь юность хороша; черемуха, спасибо!

Как если бы прошел по улице патруль,

Черемуха – пароль, не жимолость, не липа.

 

Доверчивость, весна, цветенье на распыл,

На грани волшебства, по гибельному краю.

А юность я и впрямь, увы, почти забыл,

И первую любовь почти не вспоминаю.

 

 

***

Даже если б жил ты на окраине империи,

Но богат был или знаменит,

Вызвал бы тебя на Капри как-нибудь Тиберий,

Предложил пройтись над морем: волны, ветер и гранит,

А тропа по скалам бы вилась винтообразно,

Вверх подняться легче, чем потом спуститься вниз,

И Тиберий разговор повел бы самый праздный,

Посмотреть просил бы на прибой, на кипарис,

Голову склонив по-бычьи, замолкал надолго,

А потом спросил бы: Среди царских дочерей

В женском платье жил Ахилл, как бы в стогу иголка,

А какое имя он носил, скажи скорей.

Ах, не знаешь? Плохо, что не знаешь. А сирены

Пели песни, мог бы ты одну из них нам спеть?

Нет, не мог бы? Ну, тогда пора тебе со сцены

Уходить. А чтобы ты не задавался впредь,

Полетай! – и двинул бы тебя плечом внезапно

Так, что ты с обрыва полетел бы головой

Вниз, по острым выступам, с задержкой, поэтапно

И успел подумать: всё пропало, боже мой!

 

 

 

***

Я гостя буду ждать, придет он через сквер,

Как лучше нас найти, мы гостю объяснили.

Чужие адреса чудес полны, химер,

И сами столько раз мы с толку сбиты были!

Быть может, я в окне его увижу: он,

С записочкой в руке, неровною походкой

Пройдет наискосок, самим собой смущен

И линией домов, уступчато-нечеткой .

 

Зигзаг и поворот…

Но тот, кто в первый раз

По адресу идет, всегда от лабиринта

Какой-нибудь фрагмент увидит, щуря глаз,

Обманется, в дверях заблудится постыдно.

 

В хозяине всегда есть что-то от быка,

А в госте, как бы мил он ни был, от Тезея,

И если с высоты на всё, издалека

Взглянуть, со стороны покажется затея

Опасною и впрямь, как высадка на Крит.

Как будто скалам он не дал себя и мелям

Прибрежным запугать. Ты думаешь: визит,

А это древний миф, но в джинсах и с портфелем.

 

 

***

Вот они прыгают через чугунную цепь,

Школьницы две, малолетки .

Глуп мой порыв запретить это им и нелеп.

Малые детки, а значит, и малые бедки .

 

Всё это лишь обещанье, набросок вчерне,

Первоначальная формочка только, отливка.

Все-таки дрянь – и еще улыбается мне,

Глядя в глаза! И смеется другая паршивка .

 

– Ведь разобьетесь же, – с ужасом им говорю.

Даже грожу, проходя, указательным пальцем.

Призрачность эту, туманную эту зарю

Как не любить с ее детским румянцем?

 

Вроде бы кое-что поняли, вняли моей

Просьбе не просьбе, а панике взрослой и страху.

Как не бояться тяжелых цепей,

Верной возможности грохнуться оземь с размаху?

 

Издалека еще раз погрожу им рукой.

Но оглянусь – и увижу, как, мерно колыша

Ржавую, пыльную связку, одна для другой

Цепь поднимает повыше.

 

 

***

Так бывает: одна за другой

Среди полного штиля и зноя

Две волны набегут – никакой

Нет причины, безумье сплошное

И случайность, припадок воды

И причуда, – всё залито ею:

Лежаки, полотенца, кусты,

Даже лестница на галерею.

 

С чем сравнить этот дикий набег?

Или вспомнить про Лаокоона?

Пена медленно сходит, как снег,

Откатилась волна, как колонна,

Отползла, словно раненый лев.

Всё так тихо и ласково снова.

Не признается тот, кому гнев

Этот был адресован. Ни слова.

 

 

***

Шуман, Шуберт, Шопен – эти «ша»

Словно кем-то подобраны были

С тайным умыслом, чтобы душа

Наша в детстве, средь скуки и пыли,

Догадалась, что жизнь хороша

И про нас наверху не забыли.

 

Музыкальная эта тетрадь

И поющая в памяти нота…

Невозможно не подозревать

В волшебстве беспрестанном кого-то:

Вот ушел, вот вернулся опять,

Проводил тебя до поворота.

 

А еще, кроме пьес и сонат,

Мы прочли биографии эти,

Где идет музыкальный расклад

На три четверти или две трети

И бездарными быть не велят

Гениальные взрослые дети.

 

---

[1] Впервые опубликовано в альманахе «Арион» №3, 2009.