Книжные прилавки завалены разноцветной глянцевой дребеденью - это победа рынка, победа высокорентабельного над высококачественным. Но рынок - это всего лишь свобода потребителя за свои деньги заказывать угодную ему музыку (литературу). Иными словами, свобода и равенство гибельны для культуры. Высокая культура - равно как любая сложная деятельность, требующая векового накапливания приемов и критериев, требующая серьезной подготовки и усилий не только от творца, но и от потребителя, - не может жить и развиваться без аристократии - общественного слоя, одновременно утонченного и влиятельного, имеющего возможность возвести свои вкусы в эталонные не путем демократического голосования, в том числе голосования рублем, способного лишь растворить знатоков в массе профанов почти до полной неразличимости, а через механизмы власти (государственного просвещения), через механизмы престижа, спроса... Если в слове "аристократия" кому-то слышится намек на автоматическую, наследственную принадлежность к этому слою, я готов заменить его словом "элита", относя к ней каждого, кто дорожит - до страсти! - хотя бы одним именем из длинного списка: Шекспир, Мольер, Толстой, Достоевский, Чехов, Герцен, Пруст, Кафка, Томас Манн, Джойс, Фолкнер, Платонов, Камю, Набоков... Отдельные имена в этом списке можно оспаривать, но ядро его, я думаю, почти бесспорно.

Разумеется, при этом следует понимать, что элита - размытое и вовсе не однородное целое: разные ее части могут вести и нередко ведут - иногда бешеную - борьбу между собой. Разумеется, также, что никакой отбор не гарантирует безупречной справедливости: в праве на вхождение в элиту, случается (и неизбежно будет случаться!), отказывают даже тем, кто составит впоследствии славу и гордость будущей элиты - формирование элит, как все реальное, процесс трагический. Но отказ от самого понятия элиты, переход к плюралистическому "О вкусах не спорят, каждый по-своему прав" смертоносен для культуры: мастера будут вытоптаны толпой наглых дилетантов. Культ свободы и равенства - каждый может! - похоже, уже погубил эстрадную музыку, а музыку серьезную, возможно, спасает лишь то, что она слишком уж скучна для профанов. Наука тоже выстоит и при цунами плюрализма, омываемая мощными потоками таких "альтернативных течений", как астрология, хиромантия, знахарство, ведовство - слава богу, внутри ее самой никому и никогда не придет в голову внедрять равноправие: отменить экзамены, каждому предоставить полное право иметь любое мнение по любому вопросу, ничем этого права не заслуживая, все вопросы решать голосованием, в котором голос специалиста весит столько же, сколько голос невежды... Эти принципы чрезвычайно опасны и в политике, но изгнать их оттуда, скорее всего, уже не удастся, хотя и красные, и коричневые, и зеленые революции всегда совершались и совершаются одним и тем же путем - демагоги, вооруженные примитивными мифами, натравливают толпу на элиту, которую не так легко провести ни панацеями от социальных язв, ни панацеями медицинскими.

Вызвать сколько-нибудь заметный спрос на свою художественную продукцию сегодняшняя духовная элита абсолютно не в состоянии. Влияние ее на власть тоже не так велико, как хотелось бы, но все-таки оно неизмеримо больше, чем ее материальная сила: защищая свои ценности путем забастовок или образования политической партии "За культуру", она не получила бы вообще ничего. Вместе с тем, любой реальный политик, в собственной жизни которого культура не играет практически никакой роли, всегда готов среди более практических лозунгов написать на своем знамени и этот - "Спасение культуры".

Можно предположить, что культура при всей своей материальной бедности и физической слабости имеет в своем распоряжении довольно респектабельный миф, - а все идеи овладевают массами лишь в мифологической оболочке. Именно на гребне очередного мифа имя того или иного писателя облетает земной шар, а когда мифотворческая волна спадает и книга, даже гениальная, опускается до своего собственного значения (ее значения в глазах духовной элиты), оно всегда оказывается очень небольшим, ибо мир живет не книгами. Мифами здесь и выше я называю не обязательно стопроцентную выдумку, а скорее ярко раскрашенную и предельно упрощенную (очищенную от противоречий и неопределенностей) модель реального явления, предназначенную не для того, чтобы его постичь, а для того, чтобы вызвать простое сильное чувство, не допускающее сомнений. В распространении культуры мифам принадлежит, пожалуй, еще более выдающаяся роль, чем в распространении идей политических - роль как положительная, так и отрицательная: на симпозиуме в Зальцау мне пришлось услышать, что продвижению российских книг на германский рынок серьезно препятствуют, во-первых, отголоски гитлеровской пропаганды о "недочеловечестве" славянства, а, во-вторых, представление о том, что личности, развивавшиеся под социалистическим гнетом, могут быть лишь однотипно забитыми и тусклыми, неспособными к сколько-нибудь интересной духовной деятельности. И если первый миф для каждого, кто слышал имена Толстого и Достоевского, не заслуживает внимания, то о втором пришлось высказаться специально: создав экономику, не направленную на прибыль, создав обширную науку, почти не ориентированную на практический результат, советская власть, сама того не желая, произвела на свет некое подобие духовной аристократии - многочисленный слой образованных людей, практически свободных от борьбы за социальное выживание, а потому, если на то будет охота, располагающих редкой в сегодняшнем мире возможностью хоть три рабочих дня подряд читать и передавать друг другу редкие книги и журнальные новинки, посещать кинофестивали, а потом еще неделю делиться впечатлениями: самые "продвинутые" становились серьезными авторитетами даже при относительно слабых профессиональных заслугах. И эстетическое влияние этой аристократии - при нулевом политическом! - было вполне заметным: именно она соединенными усилиями сделала имя Трифонову и Тарковскому (список можно удлинить в десятки раз). Впрочем, и политическое влияние было существенным, если понимать под ним влияние на умы, добравшееся до самого Горбачева.

Быть может, именно мифы препятствуют проникновению на западный рынок нормальных, культурных писателей европейского склада: из "азиатской", "гулаговской" России ждут непременно чего-то экзотического - опаленного пламенем топки и КГБ кочегара из андерграунда, зека, лишенного зубов цингой и конвоем, шамана, пронесшего свои бубенчики сквозь всеобщее среднее, пещерного пророка, проклинающего всю современную цивилизацию...

Но тамошние мифы, по крайней мере, далеко. - Гораздо более удручает тот факт, что сегодняшняя культурная элита, свалив партийную диктатуру под самоубийственным лозунгом "Рынок всегда прав!", продолжает творить мифы не самоутверждающие, а саморазрушающие: "нынче стыдно одно - быть бедным", "серьезная литература никому не нужна" - и т.п. И хотя это очевидная неправда, последствия она имеет самые ощутимые - так ожидание финансового кризиса способно вызвать кризис вполне реальный. Процесс позитивного мифотворчества, разумеется, невозможно организовать рационально - чтобы опьянять других, прежде всего надо быть опьяненным самому. Тем, кто составляет почву и кислород литературы - российской интеллигенции - необходимо преисполниться аристократической гордости: "Мы соль земли, мы украшенье мира", - как пелось в гимне матмеха ЛГУ, где я когда-то учился. Эта гордость вовсе не требует нескромности в быту: истинный аристократ духа предельно жестко оценивает свои личные доблести и безоговорочно уважает в себе лишь "породу" - те ценности и критерии, которые и благодаря ему тоже перейдут будущим поколениям. Говоря упрощенно, я - значительное лицо только потому, что боготворю Толстого и Пушкина. А если я покорюсь чужим мифам, я совершу предательство - отдам в равнодушные руки то, что было доверено именно мне.

Гордыня этого рода, пожалуй, могла бы произвести на свет какой-нибудь миф, способный захватить и посторонних. Я думаю, российской интеллигенции пора, наконец, перестать чувствовать себя заступницей широких масс - или, по крайней мере, предаваться этому не в ущерб своей особой миссии, которую вместо нее не выполнит никто. В области же культуры - в сфере хотя бы того же книжного рынка - эта миссия решительно расходится с интересами массы: высшие достижения потому и называются высшими, что доступны немногим - оттого и защищать их по доброй воле всегда будут немногие. А массы и сами сумеют за себя постоять - что-нибудь сметут, перекроют, низвергнут, пока не вынесут наверх какую-то новую - политическую, но не духовную - элиту, - духовная же будет в лучшем случае растворена, а в худшем - уничтожена. Колибри не стоит самоотверженно защищать слона - пусть лучше она постарается сохранить и развить доставшуюся ей по наследству красоту. От этого обе стороны только выиграют, ибо то самое свойство, которое обусловливает величайшие взлеты духа - тяготение к крайностям, - до крайности опасно в реальной политике, требующей компромиссов и компромиссов тысячи противоборствующих одинаково необходимых начал.

Сказанное вовсе не означает, что литературная элита должна замкнуться в секту - результатом был бы мертвенный академизм. Толпы, поглощающие увлекательную для них макулатуру, - это все-таки наш резерв. Между человеком, читающим Пруста, и человеком, читающим Маринину, глубокая пропасть. Но между ними обоими и человеком, вовсе ничего не читающим либо ищущим в книгах исключительно "информации", - бездна. Самая глубокая опасность для литературы - перерождение ее главного потребителя, человека фантазирующего, в человека прагматического, ибо человека отличает от животного вовсе не умение использовать орудия труда - многие животные орудуют ими очень изобретательно, - а способность относиться к плодам своей фантазии как к реальным предметам - и даже гораздо более серьезно. Человек же прагматический, всерьез интересующийся только реальностью, никогда не станет чем-то жертвовать, чтобы сохранить в нашем воображении какого-нибудь Дон Кихота или Гамлета, которых и на свете-то никогда не было. В борьбе с человеком прагматическим даже человек некультурный, но фантазирующий может оказаться "попутчиком". Как его задействовать и не быть при этом им раздавленным - вопрос тяжелый. Но перебежчики из этого стана в стан культуры часто являют собой самые жизнеспособные элементы элиты.

Александр Мелихов