На всех стихиях человек —

Тиран, предатель или узник.

А. С. Пушкин

 

В 1790 г. и в особенности осенью 1791 г. у очень многих очевидцев и участников революционных событий во Франции начало складываться убеждение, что революция подходит к концу. В письме Б. Франклину ( B. Franklin; 1706 – 1790) от 2 февраля 1790 г. А. Л. Лавуазье, касаясь политической обстановки во Франции, отмечал: «Мы считаем её /революцию/ уже совершившейся и совершившейся бесповоротно. Существует, впрочем, весьма слабая аристократическая партия, которая делает тщетные усилия. Партия демократическая имеет на своей стороне и численность, и философию, и ученых. Люди умеренные, сохранившие хладнокровие в этом всеобщем брожении, полагают, что обстоятельства нас завели слишком далеко, и весьма печально, что пришлось вооружить народ и всех граждан. Они же полагают, что весьма неполитично давать власть в руки тем, кто должен повиноваться ...»[1].

Действительно, 3 сентября 1791 г. была принята конституция и спустя одиннадцать дней король принес присягу на верность основному закону государства, которое, таким образом, становилось конституционной монархией. Учредительное собрание, выполнив свои функции, 30 сентября самораспустилось и на следующий день начало работать Законодательное собрание ( Assemblee nationale legislative). Казалось, жизнь входит в спокойное «эволюционное» русло. Но то была иллюзия. Действительность оказалась куда сложнее и драматичней. Страну раздирали острейшие социальные антагонизмы. Как заметил британский посол в Париже, «данная конституция не имеет друзей и не сможет долго продержаться»[2].

Взрыв недовольства не заставил себя ждать. Уже осенью 1791 г. вновь начались продовольственные волнения как в городах, так и в сельской местности. Зимой они усилились, поскольку из-за инфляции стали расти цены на товары первой необходимости. Звонкая монета исчезала из обращения, а ассигнаты к декабрю 1791 г. упали на 25 % от своей номинальной стоимости (в апреле 1792 г. – на 40%). Беднота стала добиваться принудительной таксации цен. Мэр Парижа Ж. Петион в феврале 1792 г. жаловался на раскол общества: «Буржуазии столько раз твердили о войне имущих и неимущих, что эта мысль преследует ее теперь неотступно. Народ, в свою очередь, раздражен против буржуазии, он возмущен ее неблагодарностью <...>. Привилегированные исподтишка разжигают эту распрю, которая незаметно ведет нас к гибели»[3]. Ни одна из политических партий не позаботилась ни о создании новых рабочих мест, ни о формировании новых собственников, ни об эффективных мерах борьбы с инфляцией, ни о чем, что могло бы хоть как-то смягчить социальное напряжение: все были заняты политической борьбой на уничтожение противника. Впрочем, один театральный жест был сделан: в знак солидарности с санкюлотами члены Якобинского клуба торжественно поклялись... не потреблять ни сахара, ни кофе, пока цены на них не понизятся. Вот так – sans culotte, sans cafe, sans sucre.

 

«ОНИ НЕ ЗНАЮТ ОГРАНИЧЕНИЙ»

 

В первые годы революции Лавуазье много времени и сил уделял финансовой деятельности. В 1789 г. в Париже существовало 66 банков. Сам Лавуазье принимал участие в деятельности так называемой Учетной кассы (Caisse d'Escompt). Эта касса (фактически – частный коммерческий банк), учрежденная в 1776 г. с капиталом в 15 млн. ливров, сначала занималась лишь предоставлением краткосрочного кредита. Затем она стала выпускать банкноты, коих в 1789 г. было напечатано на 140 млн. ливров. Учетная касса ссужала деньгами (и немалыми) королевскую казну. Когда же государственный долг достиг 150 млн. ливров (что по данным Ж. Пуарье соответствует примерно 30 млрд. французских франков 1994 г. [4]), администрация Кассы забеспокоилась. Ж. Неккер ( J. Necker; 1732 – 1804), который в конце августа 1789 г. вновь вошел во власть с титулом генерального директора финансов[5], и Лавуазье, входивший в административный совет Учетной кассы, предложили национализировать последнюю, создав вместо нее Французский банк. Но Учредительное собрание отвергло это предложение (идея Лавуазье была реализована только в 1800 г.) и вместо Национального банка была создана новая касса – Caisse de l'Extraordinaire, занявшаяся неконтролируемой эмиссией бумажных денег – assignats[6]. Главным финансистом революции стал (с сентября 1790 г.) печатный станок.

Лавуазье, используя все свои возможности и личные связи, пытался воспрепятствовать этому безумию, доказывая, что ассигнаты – если уж решили применять их в качестве платежного средства – должны направляться исключительно для оплаты неотложных долгов; кроме того, они должны быть обеспечены национальным имуществом и их сумма, по расчетам Лавуазье, не должна превышать 900 млн. ливров. Он даже в марте 1791 г. представил Учредительному собранию доклад об оценке национального богатства страны. Лавуазье поддержали Неккер и П. Дюпон де Немур ( P. S. du Pont de Nemours; 1739 – 1817). Доклад был удостоен похвалы Собрания, опубликован отдельной брошюрой[7] и ... больше о нем никто, кроме Ж.-Л. Лагранжа ( J.L. Lagrange; 1736 – 1813), заинтересовавшегося «политической арифметикой» (т. е. экономической статистикой), да биографов Лавуазье не вспоминал. (Если, конечно, не считать пламенного революционера и лучшего друга народа Ж.-П. Марата, который неутомимо разоблачал «корифея шарлатанов, господина Лавуазье, сына пройдохи, недоучившегося химика, выученика женевского биржевика», т. е. Неккера[8]) Собрание продолжало печатать ничем не обеспеченные ассигнаты, уволив Неккера и заменив Tresorerie Royale на Tresorerie Nationale (Национальная казна). Лавуазье в апреле 1791 г. вошел в число ее шести комиссаров. Он сумел реорганизовать управление Казной, наладить систему контроля за доходами и расходами, создал централизованную бухгалтерию, осуществил закупку звонкой монеты в английских и голландских банках, представил Законодательному собранию расчеты эффективности фискальной политики, основанной на введении единого прямого налога, предложив метод планирования бюджета ( previsions budgetaires) и т. д.

В ноябре 1791 г. Лавуазье выступил в Собрании с отчетом о состоянии государственных финансов. Свою речь он начал следующими словами: «В то время, когда все преувеличивается – как добро, так и зло – и каждый смотрит на вещи как бы через прибор, их увеличивающий или уменьшающий, отдаляя их или, наоборот, приближая, когда никто не видит вещи такими, какими они есть в действительности, в их истинных размерах и на их подлинных местах, в такое время, я полагаю, было бы полезно, если бы кто-нибудь попытался бесстрастно обсудить ситуацию такой, какой она сложилась и подвергнуть государственные финансы строгому арифметическому анализу <...>. Этот документ будет холодным, словно сам разум. <...> Я стремился устранить все следы рассуждений, ибо факты служат той данностью, которая никогда нас не обманывает, именно в рассуждениях мы сбиваемся с пути»[9].

С цифрами в руках Лавуазье предупреждал Законодательное собрание, что «если в течение ближайшего месяца налоги, декретированные на 1791 г., не будут полностью собраны, или в течение следующих шести месяцев не будут установлены налоговые поступления на 1792 г., никакие человеческие силы не смогут спасти отечество от страшной катастрофы, от ужаса которой старый режим, при всех его злоупотреблениях, нас, однако, уберегал <...>. И не следует себя обманывать – революция действительно завершится и конституция заработает лишь тогда, когда надежно обоснованных доходов будет достаточно, чтобы покрыть общественные расходы»[10]. Не послушали. И экономическая катастрофа, усиленная войной, разразилась. Монтаньяр П.–Ж. Камбон ( P.-J.Cambon; 1756 – 1820), которому, по выражению П. А. Кропоткина, была предоставлена «почти полная диктатура финансов»[11], не видел другого выхода, кроме печатания ассигнатов. Предупреждение Лавуазье о недопустимости эмиссии бумажных денег в 1792 г. более чем на 500 млн. ливров было забыто. На начало сентября 1792 г. в обращении находилось ассигнаций более, чем на 2 млрд. ливров[12], а к концу года было напечатано бумажных денег еще на 1 млрд. ливров[13]. В итоге, к началу 1793 г. за бумажку номинальной стоимостью в 100 тысяч ливров давали вдвое меньшую сумму в звонкой монете. Продуктов, в частности хлеба, становилось все меньше, а цена их постоянно росла. Уже в конце 1791 г. начинаются первые вспышки новой «жакерии», охватывавшие центр и юг Франции, а в марте 1793 г. разразилось грандиозное восстание в Вандее.

Не возымели действия и настоятельные требования Лавуазье и других французских ученых развивать отечественную индустрию и науку. Когда над Академией наук нависла угроза закрытия, Лавуазье в июле 1793 г. пишет Ж. Лаканалю ( J.Lakanal; 1762 – 1845), члену Конвента и Комитета народного образования: «Мы не станем оскорблять представителей французской нации, задавая им вопрос: полезны ли науки и искусства в крупной державе. Сегодня нам известно, что сила и мощь нации есть результат не только плодородия ее почвы, размеров ее площади и населения, богатства и свободы индивидов. Мощь нации слагается, бесспорно, из всех этих элементов, но именно индустрии принадлежит роль приведения всего в действие и создание организованного целого. Индустрия – это жизнь цивилизованного государства»[14]. Однако все усилия Лавуазье в сфере финансов и экономики не дали практически никаких результатов. Разочарованный политикой властей, он в начале 1792 г. пишет другу: «то, что вновь и вновь происходит во Франции, наблюдается во всех народных правительствах: они не знают ограничений»[15].

Только в 1796 г., когда масса бумажных денег, выпущенных начиная с 21 декабря 1789 г., достигла почти 45 млрд. ливров, а их реальная стоимость упала почти до 1 % и их не брали даже нищие, власти (к тому времени во главе страны стояла Директория) декретом от 30 плювиоза IV г. (19 февраля 1796 г.) прекратили эмиссию ассигнатов, а печатные станки были торжественно разрушены[16].

Видя, что его советы и расчеты никому не нужны и систематическая работа по наведению в стране элементарного экономического порядка подменяется многочасовыми прениями и политической возней, а также постоянно сталкиваясь с нелепыми, но обидными и опасными для него слухами и обвинениями, Лавуазье в феврале 1792 г. покинул и Учетную кассу, и Национальную казну. Спустя четыре месяца он получает от Людовика XVI предложение занять пост министра государственных имуществ. Лавуазье отказывается. В письме королю, искреннем и пророчески точным в оценке ситуации, он указывает причины своего решения:

«По долгу честного человека и гражданина, я вынужден принять ответственный пост лишь постольку, поскольку я могу надеяться выполнить свои обязательства во всем их объеме. Я не якобинец и не фельян. Я не принадлежу ни к какому обществу, ни к какому клубу. Привыкший все взвешивать на весах моей совести и моего разума, я никогда бы не мог согласиться на то, чтобы отдать мои взгляды на усмотрение какой-либо партии.<...>.

Будучи убежден, что Законодательное собрание вышло за пределы того, что ему предоставила конституция, чт о может сделать конституционный министр? Неспособный согласовать свои принципы и свою совесть, он тщетно взывал бы к подчинению закону, который приняли на себя все французы в торжественной клятве. Сопротивление же посредством методов, предоставленных Вашему величеству конституцией, которое он мог бы Вам посоветовать, было бы воспринято как преступление. И я погиб бы жертвой своего долга, а непреклонность моего характера стала бы даже источником новых бед.

Государь, разрешите мне продолжить мои труды и мое существование на пользу государства, занимая менее высокие посты, где бы я мог, однако, служить с большей пользой и, вероятно, дольше»[17].

Это письмо имеет очень глубокий подтекст. Здесь и разочарование Лавуазье в действиях новой власти, и намек королю на безвыходную слабость положения монарха, которое ухудшается и будет ухудшаться с каждым днем, и констатация того, что наряду с экономическим в стране существует глубокий правовой кризис и что ситуация двоевластия не может быть устойчивой, и нежелание участвовать в политических играх нового режима. Это была позиция благородного, умного и дальновидного человека, трезво оценивающего обстановку.

Что же касается намерения Лавуазье послужить отечеству, «занимая менее высокие посты», то здесь все было непросто. С весны 1775 г. Лавуазье входил в состав руководства Управления порохов и селитр (La Regie des Poudres et Salpetres). В апреле этого года он переселился в Арсенал, где находилось это Управление и где он создал первоклассную химическую лабораторию (о результатах его деятельности на этом посту см. далее). Однако осенью 1791 г. Лавуазье был отстранен от руководства Regie, правда, ему разрешили проживание в казенной квартире и работу в лаборатории Арсенала. В феврале 1792 г., когда Якобинский клуб заявил: «Нам нужна война, чтобы укрепить конституцию», а Австрия и Пруссия заключили союзный договор, чтобы укрепить монархию во Франции, Лавуазье вновь вводят в число управляющих Regie, но уже к лету 1792 г. обстановка вокруг ученого сделалась настолько нетерпимой, что он вынужден был оставить работу в пороховом управлении и переехать 15 августа из Арсенала на бульвар де ла Мадлен (243BoulevarddelaMadeleinedelaVillel'Eveque)[18], в особняк банкира Б. Ж. Л. Лекурто ( B. J. L. Le Courteaux de La Noray).

Это стало началом цепи тех событий в жизни Лавуазье, которые в итоге привели к трагической развязке. Впрочем, причины гибели ученого коренятся обстоятельствах, сложившихся много раньше, почти за четверть века до его вынужденного ухода из Regie.

 

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ОТКУП

 

Как уже было сказано, весной 1768 г. Лавуазье стал компаньоном генерального откупщика Ф. Бодона. Генеральный откуп заключал договора на шесть лет с генеральным контролером (т. е. министром) финансов и ежегодно вносил в королевскую казну заранее оговоренную сумму. В начале XVIII –го столетия размер взноса составлял, как правило, около 70 млн. ливров, к 1774 г. он возрос до 152 млн. Доход Откупа определялся разницей между реально собранной суммой и той, что была уплачена в казну (за вычетом расходов на сбор налогов и жалованья, выплачивавшегося почти 30 тысячам служащих компании). Доля платежей Генерального откупа в доходах королевской казны составляла от 40% до 50%, в силу чего откупщики стали в королевстве влиятельной силой, способной поддержать или похоронить любые реформы. Как сказал Ф. Вольтер, Генеральный откуп – это «шестьдесят один человек, считая короля, которые управляют Францией»[19].

Откупная система появилась еще в древности. В частности, она существовала в Иране, Греции и Риме. Во Франции с XIII в. сбором большей части налогов занимались частные лица, однако, должной юридической базы, определявшей и регулировавшей их деятельность не существовало. Первая попытка упорядочить откуп была предпринята М. де Бетюном, герцогом Сюлли ( M.de Bethuneducde Sully; 1560 – 1641), который отдал с торгов на откуп несколько групп налогов ( aides, gabelles и др.). В 1607 г. Были приняты налоговые правила ( Reglement Generalsurles Traites).

Во второй половине XVII –го столетия Ж.-Б. Кольбер ( J.-B.Colbert; 1619 – 1683) продолжил реформу Сюлли, передав в 1681 г. права на сбор налогов и некоторых государственных доходов на общую сумму 56 670 000 ливров (gabelles, aides, taille (земельный налог) и douane (таможенные сборы на местах))[20] сорока финансистам (ранее этими сборами занимались около сотни человек).

В 1726 г. существовавшие откупа были объединены общим договором, в результате чего образовался Fermegenerale, просуществовавший до 1791 г. Число генеральных откупщиков ( fermiersgeneraux) колебалось от 40 до 60 человек. Кроме сбора налогов Генеральный откуп отвечал также за производство и продажу некоторых товаров, на которые была введена государственная монополия. К их числу относились прежде всего соль и, после 1730 г., табак.

В целом Откуп действовал эффективно. Так, если доход королевской казны от прямых налогов, сбором которых откупщики не занимались, с 1725 по 1788 г. возрос с 87,5 до 179 млн. ливров, поступления от косвенных налогов, которые контролировались Откупом, за тот же период увеличились с 99 до 253 млн. ливров.

Доходы генерального откупщика в 1775 г. состояли из его жалованья (24 тыс. ливров в год), плюс 10% от внесенного в казну первого миллиона, плюс 6% от остальной внесенной суммы (около 560 000 ливров), плюс подарки. Кроме того, если удавалось собрать больше оговоренной в договоре с правительством суммы[21], то с 1780 г., после реформы Ж. Неккера, половина этого сверхдоговорного дохода также делилась между генеральными откупщиками[22]. В итоге, чистый доход Лавуазье в период с 1768 по 1786 г. составлял около 1 200 000 ливров в год.

Откупная система вызывала сильное недовольство и даже озлобление во французском обществе. Генеральный откуп в общественном мнении представлял собой синдикат грабителей, делящих свою добычу со двором. Действительно, многие придворные получали от Откупа дорогие подарки и пенсии.

Откуп не имел директора. Текущие дела распределялись среди его членов, каждый из которых занимал одну или несколько должностей либо в комитетах, которые принимали решения, либо в комиссиях, которые их реализовывали, или же работали в качестве инспекторов, контролировавших сбор налогов на местах.

Поначалу Лавуазье был определен на должность регионального инспектора ( tourneur) Табачной комиссии, во главе которой стоял Жак Польз ( J.A. Paulzede Chasteignolles; 1719 – 1794), адвокат Парижского парламента, королевский прокурор, директор французской Ост-Индской компании. Лавуазье представлял эту комиссию в трех регионах: Марна, Шампань и Арденны. В его обязанности входило наблюдение за работой табачных фабрик и складов, за розничной торговлей и деятельностью агентов Откупа.

Монополия Генерального откупа на производство и торговлю табачными изделиями приносила колоссальные доходы – около 30 млн. ливров в год, – в силу чего она стала важным источником пополнения государственной казны[23]. Однако, с 1759 г. табачные доходы уменьшились почти на 20%, с 34 до 26 млн. ливров. Откупщики, встревоженные этим фактом, создали специальный комитет для выяснения причин падения прибыли. После четырех лет упорной работы Жак Делаант ( J. Delahante; 1717 – 1792)[24] выяснил в чем дело. Откуп продавал табак посредникам в трех видах: прессованном (для жевания), измельченном и купажированным (для курения) и истертом в порошок (нюхательный табак). Посредники смешивали нюхательный табак, полученный от Откупа, с контрабандным, который был раз в 10 дешевле, а то и просто с какой-нибудь дрянью[25]. Тогда было предложено обходиться без посредников. Это означало, что Откуп должен заняться еще и измельчением табачных листьев. Но некоторые откупщики возражали.

Лавуазье, крайне ответственно относившийся к своим обязанностям, в процессе принятия решений и выработки рекомендаций проявлял известную гибкость. К примеру, он полагал, что небольшая добавка золы в табак вполне допустима, поскольку придает продукту «особо пикантный запах, который так ценят покупатели»[26]. Что же касается искусственного увлажнения табачного сырья (mouillage) – весьма серьезная проблема для Откупа, – то Лавуазье предлагал коллегам не торопиться с принятием жестких мер, поскольку, во-первых, переработка табака без воды невозможна [27], а во-вторых, небольшое количество влаги улучшает потребительские качества табака[28]. Следить, по мнению Лавуазье, следует лишь за тем, чтобы производители знали меру, а именно: содержание воды не должно превышать 6,3 % массы готового продукта. «Лучше пойти на небольшие жертвы, – подчеркивал Лавуазье, – чем вызвать неудовольствие публики»[29]. За чрезмерное же увлажнение табака производителей, по мнению Лавуазье, следует наказывать, и жестко. Впрочем, он иногда вступался за виновных или за подозреваемых в манипуляциях, полагая, что во многих случаях достаточно самого факта изобличения нарушителя.

Работе в Откупе Лавуазье отдавал много сил. «Если б вы знали, – писал он 22 июня 1778 г Ж. Делаанту, – какую огромную работу я вынес на себе с момента выезда из Парижа. Эти ревизии, которые мне пришлось провести в управлении Ла Рошель, заметки всякого рода, которые мне приходилось делать, корреспонденция, которую я должен был вести по всем делам, возложенным на меня. <…>. С момента моего отъезда я не спал более пяти-шести часов. Я надеюсь господа члены Комитета пошлин будут мне хоть немного признательны за выполненную мною для них работу…»[30].

Кроме того, Лавуазье проанализировал сборы, взимавшиеся с товаров, ввозившихся в Париж, в первую очередь с алкоголя и табака. По его расчетам получалось, что минимум процентов 20 этих товаров проникали в столицу контрабандным путем. Контрабанда облегчалась тем, что город был огражден простым деревянным забором, причем, во многих местах в этом ограждении стояли дома с двумя выходами, один из которых вел в город, другой из него. Офицеры таможенной службы несли дежурство только у главной заставы. Кроме того, руководство некоторых учреждений, имевших право получать товары без обложения въездными сборами (как, например, Бастилия или Дом Инвалидов), активно участвовали в контрабандной торговле. Поэтому в 1779 г. Лавуазье предложил обнести Париж стеной. Но поначалу его идея не была принята. Однако генеральный контролер (министр) финансов в 1783 – 1787 гг. Шарль Калонн ( Ch. A. de Calonne; 1734 – 1802), одобрил проект Лавуазье, переслав соответствующие документы – с предложением взять на себя реализацию проекта – архитектору Клоду Леду ( C. N. Ledoux; 1736 – 1806). Строительство двадцатичетырех километровой стены продолжалось с 1784 по 1791 г. Согласно проекту в стене размещалось 62 пропускных павильона, некоторые из которых своим великолепием напоминали небольшие дворцы. Стена, на сооружение которой было израсходовано 30 млн. ливров, стала предметом недовольства и насмешек во всех слоях парижского общества. Париж облетела острота: «Lemurmurant Parisrend Parismurmurant» («стена, окружающая Париж, делает Париж ворчливым»). В салонах пели:

 

Pour augmenter son numeraire

Et raccourcir notre horizon

La Ferme a juge necessaire

De nous mettre tous en prison[31].

 

Возведение «стены Откупа» сильно ударило по репутации Лавуазье. «Ограда, которая превратит столицу в огромную тюрьму, – читаем в переписке тех лет, – вызывает недовольство парижан и эта идея не находит единодушного одобрения даже в Генеральном откупе. И что странно, этот одиозный фискальный монумент задуман г-ном Лавуазье, единственным из сорока столпов государства (т. е. генеральных откупщиков, число которых после реформы Неккера уменьшилось с 60 до 40. – И. Д.), который является членом Академии наук. Он – химик и любой простой парень скажет, что он задумал посадить весь Париж в перегонный куб, чей приемный резервуар находится в кассе Откупа»[32].

В анонимном памфлете Лавуазье обвиняли в том, что стена ухудшит циркуляцию воздуха и будет способствовать скоплению миазмов. «Весь мир уверяет, – горячился автор, – что г-н Лавуазье, член Академии наук, является тем благодетелем и патриотом, которому мы обязаны гениальным и оздоровительным изобретением: заключением в тюрьму столицы французов. После смерти этого академика его собрат, на которого будет возложено составление надгробного слова усопшему, окажет ему милость и вычеркнет это событие из его биографии. Откуп может соорудить ему статую на изобретенной им ограде, но Академия должна краснеть за его пребывание в ее составе»[33]. А один французский маршал выразился с солдатской прямотой: «Автор этого плана должен быть повешен»[34]. Не все сразу, mongeneral, не все сразу! Сначала в стране должна произойти Великая революция и только после этого начнут казнить всех без разбора.

Лавуазье подготовил было ответ для публикации в газетах, где возложил всю ответственность на правительство, но потом счел за лучшее просто проигнорировать подобные выступления, чтобы не разжигать страсти.

В июле 1789 г. пропускные пункты были сожжены, а стена частично разрушена. Позже, в XIX столетии, ее остатки были разобраны. Из 62 павильонов Леду до настоящего времени сохранилось только четыре, из которых наиболее известна Rotonde de la Villette (на нынешней Сталинградской площади).

 

Революция уничтожила не только таможенную стену. 20 марта 1791 г. решением Национального учредительного собрания был упразднен Генеральный откуп. Причем дата расторжения договора с Откупом была установлена задним числом (1 июня 1789 г.) и, кроме того, 27 мая 1791 г. Законодательное собрание постановило уплатить бывшим генеральным откупщикам 48 640 000 ливров отступных.

«Как бы я хотел побывать в штаб-квартире Генерального откупа, чтобы посмотреть на жирные морды всех этих финансистов, сидящих за столом, покрытым зеленым сукном, когда они услышали о постановлении Собрания, – писала газета Ж. Эбера (J.Hebert; 1757 – 1794) La Pere Duchense. – Какие гримасы появятся на лицах этих болванов, когда они, наконец, поймут, что им придется расстаться с их великолепными дворцами, загородными домами с их восхитительной обстановкой. … Конечно, эти ослы станут действовать по примеру других аристократов и постараются переправить всё нажитое нечестным путем за границу. Поэтому я настаиваю, чтобы граждане … вынудили этих людей дать отчет об их поведении и вернуть всё, что ими было приобретено воровством и бандитизмом»[35].

Власть обвиняла членов Генерального откупа в сокрытии финансовых отчетов (не говоря о том, что сама их деятельность рассматривалась революционерами как преступная). Откупщики же в ответ утверждали, что действовали всегда по закону, а представить требуемые документы не могут потому, что еще не получили соответствующих сведений от сборщиков налогов на местах. П. Редерер (P .L. Roederer; 1754 – 1835), член Комитета по налогам (Comitedescontributions), заявил, что откупщики под разными предлогами намеренно тянут время[36]. Кроме того, на руководство Откупа жаловались также бывшие служащие этой компании (клерки, растерщики табака, рабочие, офицеры застав и т. д.), поскольку многие из них не получили положенных им выплат. «Ах, если б можно было пролистать бухгалтерские книги, посылавшиеся Откупом правительству, которые, однако, надо еще найти, – сокрушались обиженные в одном из своих обращений к властям. – Остерегайтесь все, на ком кровь бедняков и кто обманывал лучшего из королей»[37]. Как констатировал в октябре 1792 г. Э. Клавьер ( E. Claviere; 1735 – 1793), тогда министр финансов в жирондистском правительстве, «из 25 или 30 тысяч требований (служащих Откупа. – И. Д.) на пенсионное и денежное довольствия, удовлетворено было только 7 тысяч»[38].

Недовольные обращались в суд и их иски, как правило, удовлетворялись. В результате, к примеру, в 1791 г. истцам было выплачено по судебным решениям почти 20 миллионов ливров. Конвент, который остро нуждался в деньгах (назывались суммы от 300 до 400 миллионов ливров) заинтересовался делами Генерального откупа, надеясь за счет конфискации средств этой компании улучшить государственные дела. 31 декабря 1792 г. Клавьер выразил удивление, что спустя 18 месяцев, прошедших со дня упразднения Откупа, ликвидационный комитет всё еще не завершил свою работу.

25 февраля 1793 г. депутат Ж.-Л. Карра (J. L. Carra; 1743 – 1793), один из основателей Annales Patriotiques, потребовал создания специальной комиссии для расследования преступлений и злоупотреблений, совершенных руководством Генерального откупа за последние 50 с лишним лет. «Законодатели, – убеждал депутатов Карра, – нельзя терять время, ибо все те, кто воровал общественные деньги, кто грабил людей, все эти отвратительные спекулянты собираются как можно быстрее продать свою собственность во Франции и улизнуть за границу, унеся к нашим врагам остатки общественного достояния, и они сделают это, если вы не сможете их остановить»[39].

Однако политическая, военная и экономическая ситуация весной 1793 г. ухудшилась настолько, что властям стало не до Откупа. Военные неудачи и тяжелое экономическое положение Республики обострили борьбу «партий» в Конвенте. Якобинцы открыто обвиняли жирондистов в измене, натравливая на них плебс. 18 мая 1793 г. по предложению якобинца Б. Барера ( B. Barerede Vieuzac; 1755 – 1841) была создана так называемая «Комиссия двенадцати», которая состояла из жирондистов и умеренных депутатов. 24 мая по распоряжению Комиссии был арестован Эбер и его единомышленники. Началось также расследование деятельности парижских секций. Реакция последних не заставила себя ждать. 25 мая многочисленные представители секции устремляются в Конвент, а на следующий день Робеспьер, выступая в Якобинском клубе, призвал народ «объявить в Национальном Конвенте восстание против всех подкупленных депутатов»[40]. Кончилось тем, что 31 мая 1793 г. отряды Национальной гвардии окружили Конвент, который заседал в Тюильри, и потребовали роспуска «Комиссии двенадцати» и предания суду 22 жирондистов, членов Комиссии двенадцати и двух министров, Клавьера и П.-А. Лебрена. ( P. M. A. E. Lebrun-Tondu; 1754 – 1793). После долгих споров ограничились ликвидацией Комиссии и домашним арестом ряда депутатов и двух упомянутых министров. Однако недовольные таким исходом монтаньяры вновь подняли плебс и 2 июня Конвент снова был осажден. Под угрозой применения силы и под давлением якобинцев «болото» дрогнуло и большинство депутатов проголосовало за арест 22 жирондистов, а также Клавьера и Лебрена. В результате власть в Конвенте перешла к якобинцам. (Когда позднее, 8 декабря 1793 г., Клавьера пригласили в Революционный трибунал, он покончил с собой, а спустя два дня его жена отравилась. П. Лебрен был казнен 27 декабря 1793 г.).

 

 

PORT LIBRE

 

В беспокойные майские дни 1793 г. бывшие генеральные откупщики встретились со своим адвокатом. «Мы обсуждали сложившуюся ситуацию, – вспоминал Э. Делаант ( E. M. Delahante; 1743 – 1829; племянник упоминавшегося выше откупщика Ж. Делаанта), – не скрывая того, что положение стало критическим. Было решено выбрать 10–12 человек из числа собравшихся, которые должны будут отслеживать события»[41].

В самом конце мая депутация от бывшего Генерального откупа явилась к Клавьеру. Но тот уже мало чем мог им помочь. «Когда мы прибыли в приемную министра, – писал Делаант, – последний прислал нам записку, где было сказано, что нас примут немедленно. Однако ждать пришлось довольно долго и когда он, наконец, появился, его сопровождали два человека с саблями наголо, которые не отходили от него ни на шаг»[42].

4 – 5 сентября 1793 г. под давлением плебса, действия которого организовывала Коммуна Парижа, Конвент поставил террор a l'ordre du jour (в порядок дня), принял «максимум» цен и заработной платы, а также декретировал создание особых отрядов («революционной армии») для изъятия у крестьян продовольствия по фиксированным ценам. На этот раз не забыли и откупщиков. Было решено распустить ликвидационный комитет, перенести все ценности бывшего Откупа в казну, «опечатать все конторы Откупа», а также бумаги, находившиеся в его главной резиденции и бумаги, которые будут обнаружены в домах откупщиков[43]. В результате энергично проведенных мероприятий из офисов бывшего Генерального откупа было изъято 20 млн. ливров в ассигнатах и 9000 ливров наличными еще до того, как соответствующие помещения были опечатаны.

Во исполнение решения Конвента, 10 сентября в квартиру Лавуазье на бульваре де ля Мадлен, 243 явились два комиссара из секции Пик. Их сопровождали «люди науки» – Ж. Ромм ( G.Romme; 1750 – 1795) и А. Фуркруа ( A. Fourcroy; 1755 – 1809), которые в данном случае представляли Комитет народного образования ( Comited'Instructionpublique). Комиссаров интересовали бумаги, имевшие отношение к делам Откупа, ученые мужи должны были забрать инструменты, использовавшиеся при разработке новой системы мер и весов[44]. Ничего подозрительного найдено не было, кроме пакета писем на английском языке от Б. Франклина, Дж. Пристли, Дж. Блэка и Д. Веджвуда, а также письма на итальянском от известного натуралиста аббата Л. Спалланцани. Письма были изъяты и переданы в Комитет народного образования. Опасаясь, что недоброжелатели могут подбросить в пакет какие-нибудь компрометирующие его документы, Лавуазье настоял, чтобы все изъятое было опечатано его личной печатью, заметив, что делает это «не из-за недоверия, но для порядка» [45].

В сложившейся ситуации Лавуазье решил отойти от всех дел и заняться научными исследованиями[46], а также переработкой своего учебника Traite elementairedeChimie. Решение вызрело давно, после того, как он в августе 1792 г. вынужден был покинуть квартиру и химическую лабораторию в Арсенале. «Тогда (т. е. до конца 1792 г. – И. Д.), – писал он в январе 1793 г. своему английскому знакомому Роберту Керру (R. Kerr), переводчику Traite, – еще можно было надеяться принести пользу, находясь в административных кругах, но сейчас, когда Франция погрязла в конфликтах, стало исключительно трудным сделать что-либо хорошее и надо быть очень амбициозным или совсем сумасшедшим, чтобы стремиться к высокому положению»[47].

24 сентября бывшие генеральные откупщики попросили Конвент (через Н. Деламара ( N. Delamare), члена финансового комитета) вернуть им их бумаги и обещали представить отчет к 1 апреля 1794 г. Конвент согласился. Однако при обсуждении слово взял депутат Антуан Дюпен ( A. Dupin; 1738 – 1829), бывший внештатный контролер Генерального откупа, который заявил, что ему всё известно о незаконных действиях откупщиков и что для проверки счетов и бумаг Откупа, необходимо назначить пять независимых аудиторов, которые будут работать под наблюдением двух депутатов Конвента. Аудиторы были незамедлительно назначены. Ими оказались бывшие служащие Откупа, а в помощь им Конвент делегировал депутатов Дюпена и Жака (Jac)[48]. Было решено также, что вознаграждение, которое получат аудиторы будет пропорционально той сумме, которую они вернут в казну[49].

 

продолжение →

---

[*] Работа выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, проект № 07-06-00128а.

[1] Цит. по: Дорфман Я. Г. Лавуазье. (2-е изд.). М.: Изд-во АН СССР, 1962. C. 270. Лавуазье был не одинок, утверждая что революция закончена. 22 июля 1789 г. герцог Дорсет ( J. F. Sackville, 3 rd Dukeof Dorset; 1745 – 1799), английский посол в Париже, докладывал в Лондон: «революция во французском государственном строе и в правлении может, как я полагаю, считаться завершенной» (цит. по: Hunt L. A. Politics , Culture , and Class in the French Revolution . 20th anniversary ed. Berkley: University of California Press, 2004. P. 57)

[2] Doyle W. The Oxford History of the French Revolution. Oxford: Oxford University press, 1989. P. 158;

[3] Цит. по: Ревуненков В. Г. Очерки по истории Великой французской революции: 1789 – 1799. Л .: Изд - во Ленингр . ун - та , 1989. С . 164.

[4] Poirier J. P. Antoine Laurent Lavoisier (1743 – 1794) // La Vie des Sciences. Comptes Rendus. Serie generale. 1994. T. 11, N 3. Pp. 197 – 221; P. 212.

[5] До этого , в 1776 – 1781 гг ., женевский банкир Жак Неккер занимал пост directeur general du Tresor royal, поскольку , будучи протестантом и иностранцем , он не мог занимать должность controleur general des finances.  Но фактически он был министром финансов.

[6] Замечу попутно, что в королевской Франции не было бумажных денег (кроме банкнотов Учетной кассы).

[7 ] Lavoisier A. L. Re?sultats extraits d'un ouvrage intitule?: De la richesse territoriale du Royaume de France, ouvrage dont la re?daction n'est point encore acheve?e, remis au Comite? de l'Imposition. Paris: Impr . Nationale , 1791.

[8 ]Марат Ж. П. Памфлеты / Под ред. со вступительной статьей и комментариями Ц. Фридлянда. М.-Л.: Academia , 1934. (Серия: Иностранные мемуары, дневники, письма и материалы). . С. 556. Памфлет «Les charlatans modernes, ou lettres sur le charlatanisme academique», ранее появившийся на страницах газеты L'Amidu Peuple (17 – 20 августа 1790 г.), был опубликован отдельным изданием и в несколько измененном виде в сентябре 1791 г., когда шли выборы в Законодательное собрание. Вряд ли это было случайным совпадением .

[9] Lavoisier A. L. De l'etat des finances en France au 1er janvier 1792 // Lavoisier A.L. Oeuvres. Publiees par les soins de S. E. le Ministre de l'Instruction publique et des Cultes. En 6 tt. Paris: Imprimerie Nationale, 1864 – 1893. T. VI (Edite par E. Grimaux). Rapports a l'Academie, notes et rapports divers. Economie politique, agriculture et finances. Comission des poids et measures. 1893 . Pp. 464 – 515; P. 464.

[10] Ibid. С . 511.

[11] Кропоткин П .А .Великая французская революция 1789 – 1793. М.: Наука, 1979. С . 297 .

[12] Т. е. к уже имевшимся на 1 января 1792 г. 1400 млн. ливров ассигнациями за восемь месяцев добавилось свыше 600 млн. Подр . см .: Braesch F. Finances et monaie re?volutionnaires (recherches, e?tudes et documents). En 5 tt. Nancy: [Impr. Roumegoux], 1934 – 1936; Bosher J. F. French finances 1770 – 1795: from business to bureaucracy. Cambridge: Cambridge University Press , 1970.

[13] Замечу попутно, что в королевской Франции не было бумажных денег (кроме банкнотов Учетной кассы).

[14] Цит по: Дорфман Я. Г. Лавуазье. С . 291 – 292.

[15] Grimaux E. Lavoisier, 1743 – 1794: d'apres sa correspondance, ses manuscrits, ses papiers de famille et d'autres documents inedits. Paris: F. Alcan, 1888. P. 212.

[16] Bosher J. F. French finances. Pp. 274 – 275.

[17] Цит. с небольшими уточнениями перевода по: Дорфман Я. Г. Лавуазье. С. 279 – 280.

[18] Точнее, сначала Лавуазье переехал на улицу Мирабо ( 18 Rue Mirabeau), где прожил до 31 сентября 1792 г., поскольку апартаменты на бульваре де ла Мадлен еще не были подготовлены для проживания. Кроме того, Лавуазье имел меблированную квартиру в Сен Клу ( St. Cloud), на улице Кальвер ( rue du Calvaire), где надеялся найти убежище в случае ухудшения политической ситуации и беспорядков ( Duveen D. I. Antoine Laurent Lavoisier (1743 – 1794): A Note Regarding his Domicile during the French Revolution // ISIS , 1951. Vol. 42. Pp. 233 – 237).

[19] Цит . по: Hemarginquer J.-J. Un manuel de la Ferme generale (compte rendu de la livre: Georges T. Matthews. The Royal General Farms in Eighteenth Century ) // Annales. Economies, Societes, Civilisations, 1962. Vol . 17, № 4. Pp . 815 – 817; P . 815.

[20] Эти четыре группы сборов охватывали 137 косвенных налогов.

[21] В 1780-х гг. она составляла, как правило, 3 млн. ливров.

[22] К примеру, в 1774 – 1780 гг. каждый fermier получал по этому пункту выплат в среднем 4200 ливров.

[23] Табак начал распространяться в Европе в XVI столетии после путешествий Колумба и других мореплавателей. Аборигены острова Сан-Сальвадор в числе подарков преподнесли Колумбу сушеные листья растения петум. Они сворачивали их в трубочки, поджигали и вдыхали дым. Жители Кубы встретили Колумба с головнями в руках и с травой для курения, которую они называли «сигаро». Постепенно сам Колумб и многие члены его экипажа приучились курить листья растения, получившего название по имени провинции Табаго острова Гаити. После второго плавания Колумба (сентябрь 1493 – июнь 1496) семена табака были завезены в Испанию, а оттуда – в соседние европейские страны. В 1559 г. французский посланник в Португалии Жан Нико ( J.Nicot; 1530 – 1600) преподнес привезенные им из Лиссабона сухие листья табака Екатерине Медичи с рекомендацией нюхать их при головной боли. Вскоре, в период её регенства при Франциске II (1559 – 1560), нюхание табака вошло в моду в среде французской знати.

[24] В отечественной литературе встречается также иное написание этой фамилии: де Ля Гант (см. например, Дорфман Я. Г. Лавуазье. С. 255 et passim).

[25] Чаще всего добавляли золу, а кроме того, немного воды.

[26] Lavoisier A. L. Oeuvres. T. 7. Correspondance. Fasc. 1: 1762 – 1769 . P. 145.

[27] Ibid. P. 164.

[28] Свежесобранные табачные листья на 80 – 90% состоят из воды. Влажность современного готового табака (высушенного) составляет 12 – 18%.

[29] Цит . по: Delahante A. Une famille de finances au XVIIIe siecle. Memoires, correspondances et papiers de famille reunis et mis en ordre par Adrien Delahante. Deuxieme edition. Paris: J. Hetzel, 1881. Vol. I. Pp. 338 – 339.

[30]Цит . по: ДорфманЯ .Г. Лавуазье . С. 255.

[31] «Чтобы увеличить свои доходы и сократить наш кругозор, Откуп счел необходимым посадить нас всех в тюрьму».

[32] Lescure M. Mathurin[ F. A.] de. Correspondance secre?te ine?dite sur Louis XVI, Marie Antoinette, la Cour et la Ville de 1777 a? 1792 / Publie?e d'apre?s les manuscrits de la Bibliothe?que impe?riale de Saint-Pe?tersbourg; avec une pre?face, des notes, et un index alphabe?tique par M. de Lescure. En 2 tt. Paris: Henri Plon, 1866. T. I. Pp. 579 – 580.

[33] Re?clamation d'un citoyen, contre la nouvelle enceinte de Paris, e?leve?e par les Fermiers-Ge?ne?raux. [ Paris ], 1785. P . 32. (2-е изд-е: 1787). Автором брошюры был французский историк и публицист Жак Дюлор ( J.- A. Dulaure; 1755 – 1835).

[34] Ibid.

[35] Le Pere Duchesne [Je suis le veritable pere Duchesne foutre, les me?moires du Pe?re Duchense], 1791, № 33. Pp. 5 – 6.

[36] Archives parlementaires de 1787 a 1860. Premiere serie: 1787 a 1799. Tome 23: Du 6 fevrier 1791 au 9 mars 1791. Recueil complet des debats legislatifs et politiques des Chambres fran?aises / Imprime par ordre du Senat et de la Chambre des deputes; sous la direction de M. J. Mavidal et de M. E. Laurent. Paris: Libraire administrative de P. Dupout, 1886. P. 670; О Родерере см.: Margerisom K. P.-Z. Roederer: political thought and practice during the French Revolution. Philadelphia: American Philosophical Society, 1983. (Series: Transactions of the American Philosophical Society. New Series). 1983. Vol. 73. Pt. 1.

[37] Memoire pour les commis des Fermes du Roi, 6 janvier 1790. Archives Nationales, Paris. AD IX 532.

[38] Memoire lu par le citoyen Claviere, Ministre des Contributions publiques, a la Convention Nationale, le 5 octobre 1792, l'an premier de la Repubblique. Paris: l'Imprimerie Nationale, 1792. P. 8.

[39] Le Moniteur, № 60 (Mars 1, 1793): 580.

[40 ]Цит . по: МолчановН .Н .Монтаньяры . М.: Молодая гвардия, 1989. (Серия: Жизнь замечательных людей. Вып. 11 (699)). С . 352.

[41] Delahante A. Une famille de finance. Vol. II. P. 240.

[42] Delahante A. Une famille de finance. Vol.II. P. 234. См. также: Blanc O. La corruption sous la Terreur, 1792 – 1794. Paris: Laffont, 1992. Pp. 77 – 79.

[43] Delahante A. Une famille de finance. Vol. II. P. 232.

[44] Декретом от 8 мая 1790г. Национальное собрание поручило Академии наук разработать единую систему мер и весов. В Академии была создана специальная Комиссия весов и мер, в которой Лавуазье исполнял обязанности казначея и секретаря.

[45] Proces verbal de perquisition et d'application des scelles. Archives Nationales, carton du Comite d'Instruction publique, F/7/1757.

[46] В частности, в конце мая 1793 г. он вместе с Ж.-Ш. Борда ( J.-Ch. Borda; 1733 – 1799) измерял тепловое расширение меди и платины для создания эталона метра. С этой целью в саду дома на бульваре де ля Мадлен были установлены столбы для аппарата, сконструированного им в своё время совместно с Лапласом, который накануне (весной 1793 г.) отправился во «внутреннюю эмиграцию» в Мелен.

[47] Цит. по: Duveen D.I., Klickstein H.S. A Bibliography of the Works of Antoine Laurent Lavoisier, 1743 – 1794. London: Dawson and Sons and E.Weil, 1954. P. 186.

[48] Delahante A.Une famille de finance. Vol. II. Pp. 241 – 242.

[49]Grimaux E. Lavoisier, 1743 – 1794. P. 264.