Для «актуализации» ниже сказанного, приведём – вместо эпиграфа – слова Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Кирилла на недавней встрече с учёными и студентами-физиками после освящения домового храма в Национальном исследовательском ядерном университете (бывший МИФИ):

«…никогда в прошлом человечество так рационально не объясняло и не оправдывало грех… Само понятие греха, то есть зла, сегодня принципиально, идеологически, философски поставляется на один уровень с правдой, истиной, святостью. Человечество, отталкиваясь от неправильно понимаемого принципа свободы личности, сегодня заявляет о том, что именно человек является автономной от любых ценностей системой; сам человек устанавливает критерии добра и зла»[1].

 

…И вот, уже в самом начале неких гуманитарных заметок об «Ассоциативно-смысловом поле библеизма ИУДА в рассказе Ю. Нагибина “Любимый ученик”», мы с долей недоумения узнаём, что Юрий Нагибин в своей художественной апологии Иуды [1. 263-276] как-то « по-новому смотрит на Богочеловека», что его внимание «сосредоточено больше на человеческом (“слишком человеческом”, – сказал бы Ницше, – Ю.К.) в судьбе и душе Спасителя». Вольн о писателю «по-своему» трактовать роль Иуды в Евангельской истории, вольн о и мудрствующему филологу «по-новому» взглянуть на Богочеловека.

Ст оит, однако, обратить внимание на – если и не еретический, то – отчасти, быть может, апокрифический характер такого взгляда на роль Спасителя и – если шире – на всю Евангельскую историю. В пределе своём – это первейшая и главная ересь в христианском мире, являющая собою отрицание божественности Иисуса Христа. Так что – тот же самый ветер «кружится на ходу своём, и возвращается ветер на круги свои» (Эккл., 1.6).

Здесь – навскидку – и М.А.Булгаков со своим блаженным Иешуа, и «поздний» Л.Н.Толстой со своим противоцерковным «домашним богословием», и древнее несторианство, настоятельно утверждавшее в сознании христиан сугубую телесность Спасителя, тем самым предшествуя и споспешествуя магометанскому «превращению» Бога-Слова в пророка Ису, и собственно ересь арианства, круто замешенного на оригеновской «тварности Христа», и «новозаветный» иудаизм с его отвержением Христа как Мессии; а ежели и дальше вглубь веков – псаломное «Сказал безумец в сердце своём: нет Бога» (Пс. 52.2).

Эта интеллектуальная аберрация являет себя, по всей видимости, (и прежде всего) в том, что объектом «восприятия» берётся по сути не Бог (Сын Бога Живого, близко-далёкий, к Которому можно обратиться), а идея Бога, то есть моё рассудочноепредставление о Нём. Отсюда все эти «интеллигентские непонятки»: вечные поиски «своего» Христа, «героические» трактовки Иуды как любимого ученика, сознательно исполняющего «чёрное дело», порученное ему Христом, или, в конце концов, – Мария Магдалина как «супруга Иисуса» и главный апостол среди «этих трусливых мужиков».

Конечно же, во времена Ю.Нагибина еще не было «изобретено» так называемое Евангелие от Иуды – это новшество XXI столетия, хотя содержание этого «новшества» имеет чуть ли не двухтысячелетнюю традицию «вольного» прочтения Евангельской истории. Ю.Нагибин мог опираться как на сию «традицию», так и на «своё собственное» интеллектуальное представление о роли Иуды, идущее вразрез традиционно-каноническому. Или, допустим, – на образ Иуды, запечатленный «изолгавшимся во всяческом пафосе» [2. 188] Леонидом Андреевым. Речь об известном его рассказе «Иуда Искариот», где Иуда как апостол свободомыслия и релятивизма высокоумно изрекает: «И что такое ложь, мой умный Фома? Разве не большей ложью была бы смерть Иисуса?» [3. 285] Или такая весьма показательная для Серебряного века инсинуация: «Одною рукой предавая Иисуса, другой рукой Иуда старательно искал расстроить свои собственные планы» [3. 301]. Прямо по В.Брюсову с его тотально-либеральным плюрализмом: «Хочу, чтоб всюду плавала / Свободная ладья. / И Господа, и дьявола / Равно прославлю я».

Как говорится, прошу прощения за ваше угощение!

Своеволие под именем свободы становится кумиром, а дьявол – симпатичным Мефистофелем или Воландом, являющим себя расщеплённому магниевой вспышкой сознанию этаким – вкупе со свитой – коллективным портретом Великого комбинатора.

 

« …Воланд, так же, как и Карлсон, как и другие отрицательные герои из традиции романов воспитания, лишь по внешности, по ярлыку напоминают нечистую силу, а по сути это что-то совершенно другое», – говорит некто Яков Кротов, позиционирующий себя как православного священника[2]. Тем более странно услышать из уст священника весть о том, что « …большинство людей редко соприкасаются непосредственно с сатанинской силой, иначе бы они просто плохо себя чувствовали».

Любой православный прихожанин замечательно разумеет о лукавстве диавола и его «врождённой» способности к мимикрии. А «либеральный священник» ничтоже сумняшеся глаголет о том, что «з ло непривлекательно», что «Воланд – это не зло, а проекция доброй способности человека совопрошать себя вместе с Богом», что «Воланд – это если уж и дьявол, то в ветхозаветном смысле слова, где речь идет о собеседнике, о том, кто помогает Богу (здесь и выше курсив мой – Ю.К.), как в Книге Иова, решить какую-то важную задачу». Ну и совсем уж невместимо для христианского сознания буквальное понимание нашим «священнослужителем» сатаны-Люцифера как Ангела света.

У священника Якова – утешение для всякого, в том числе и для падшего ангела: «Это действительно ангел в неангельских обстоятельствах», – говорит он о Воланде. Можно, конечно, прищурившись, согласиться с тем, что «человек (надо понимать, после грехопадения – Ю.К.) – кривая фигура, которая живет в искривленном мире». Но далее – будто кто-то нашёптывает через левое плечо: «…и поэтому именно кривая связывает нас с небом (здесь хоть три восклицательных знака ставь! Курсив мой – Ю.К.). А когда прямая линия, – продолжает «богословствовать» иерей, – это герои средневековых житий, лубочные персонажи – мы инстинктивно чувствуем в них какую-то большую неправду. А где неправда, там как раз настоящий сатана».

Не худо бы определиться: где же всё-таки обитает сия «неправда шестипалая», в избу к которой даже наш «полуптичий-полуегипетский»[3] Мандельштам входил «с дымной лучиной», опасливо озираясь: «Тишь да гладь у неё, вошь да мша, – / Полуспаленка, полутюрьма. / – Ничего, хороша, хороша… / Я и сам ведь такой же, кума» [4. 223]. А вот «священнослужителю» Якову Кротову (как и его собеседнику Петру Вайлю) и в голову не могло прийти, что и он, быть может, «сам ведь такой же». Он в простоте душевной поверил Воланду, насмешливо вопрошающему Левия Матвея: «…что бы делало твоё добро, если бы не существовало зла? […] Вот тень от моей шпаги» [5. 716].

Призн аемся, что человек слаб и слишком свободен в интеллектуальном выборе между добром и злом, который предоставляет ему Создатель. Соблазнитель же, заметим, не оставляет человеку никакого выбора. Отсюда и «сверхзадача» Воланда – ограничить истинную свободу человека рамками “здесь и теперь”: «…отсечь человека от поля притяжения Божественной энергии, низведя его потребности (не исключая интеллектуальных) до животного уровня; оставляя, однако, этим потребностям возможность пользоваться пустыми оболочками, на которых начертано “Бог”, “Разум”, “Духовность”, “Христианство”, “Свобода” и т. д.

Случается и другое: демоны оживают и терзают нас, когда мы, не видя Бога истинного, отдаёмся в немысленной свободе своей первым нахлынувшим ощущениям “бесконечного”. Бесы, нередко чистые обликом, подхватывают нашу душу и кружат её, вызывая в нас ложное ощущение сладчайшего полёта, тем самым дробя и расщепляя целостность души и разума. Я хочу сказать, что не всё, что мы впускаем в себя из запредельности, из мира невидимого, – благодатно. Всеобщая расхристанность наша бесподобна, и они, бесы, с наслаждением пользуются ею»[4].

 

Самоназванный священник[5] Яков Кротов в своей апологии Воланда-Мефистофеля запросто пользуется ссылкой на Ветхий Завет, в котором понятие «грех» отнюдь не греческое «промах», «непопадание в цель», традиционное для христианского понимания, а некое еврейское «хатат», означающее (цитирую «Библейские смыслы» Б.Бермана[6]) «не столько общее понятие греха (“хет”), сколько и результат греха (греховность? – Ю.К.), и его вместилище (человека? – Ю.К.), и некоторую сущность, бытующую отдельно, в своих границах, словно существо (бес? – Ю.К.)».

По всей видимости, именно бес, поскольку этот «хатат» может «действовать и бездействовать, стремиться и желать, внедряться и исходить, властвовать и быть управляемым, влиять и испытывать влияние»[7]. Почти как у Гоголя в «Ночи перед Рождеством», где, как мы помним, кузнец Вакула ловко «управлял» чёртом, добывая для своей Оксаны вожделенные черевички. Видимо, неслучайно талмудисты сопрягают понятие «хатат» с понятием «сатан» (мужской род в иврите).

В вышеприведенных цитатах речь идёт о словах Господа, обращённых к Каину накануне убийства Авеля: «…а если не делаешь доброго, то у дверей грех ( хатат) лежит; он влечёт тебя к себе, но ты господствуй над ним» (Быт., 4.7). О том, что хататесть некое «духовное существо», сродное с трихинами у Достоевского [10. 441], а не просто «метафизическое понятие», говорит буквальное прочтение текста: не «он влечёт тебя к себе», а «к тебе влечение его», то есть, несмотря на его всевозможные уловки и мимикрию, мы понимаем в конце концов, что он сам «что есть силы» домогается человека.

Б.Берман в тех же «Библейских смыслах» поясняет: «Человек должен управлять им (“господствовать” в Синодальном переводе – Ю.К.) в том смысле, что должен перевести хатат в другое состояние, поставить его в душе так, чтобы он (бес? – Ю.К.) стал работать в ней, был в ней ее рабочим препятствием. Падающий на человека (а не "падший") ангел, "сатан", ставит человеку подножку и затем обвиняет его; но и он желает, чтобы человек не споткнулся о то препятствие, которое он ему ставит » (курсив мой – Ю.К.). Напомню ситуацию с Иудой у Л.Андреева: «Одною рукой предавая Иисуса, другой рукой Иуда старательно искал расстроить свои собственные планы» [3. 301].

Как видим, Новый Завет прочитывается здесь сквозь призму Ветхого, а не наоборот, как того следовало бы ожидать.

Здесь, как и ранее, мы сталкиваемся с сугубо («слишком чересчур») филологическим, почти что софистическим подходом к проблеме экзегезы, и сия «софистическая филология» весьма споспешествует пониманию и истолкованию сакрального текста таким образом, чтобы оно, истолкование, в конце концов, выражало то, что ему, истолкователю, почему-то столь необходимо в данный момент.

Апостол Павел (в прошлом своём, как мы знаем, правоверный иудей и неистовый гонитель Христа) говорит о том, что Моисей «…полагал покрывало на лице свое, чтобы сыны израилевы не взирали на конец преходящего. Но умы их ослеплены: ибо то же самое покрывало доныне остаётся неснятым при чтении [ими] Ветхого Завета, потому что оно снимается [только лишь] Христом. Доныне, когда они читают Моисея, покрывало лежит на сердце их; Но когда обращаются к Господу [Иисусу Христу], тогда это покрывало снимается. Господь есть Дух; а где Дух Господень – там свобода » (2 Кор., 3. 13-17). «Свобода от облежащего нетленный дух наш тления, – уточняет епископ Феофан (Затворник), – от страстей, растлевающих естество наше» [14. 49].

 

Традиция выворачивания Смысла наизнанку слишком давняя. Дабы не ходить далече, – вот Мережковский в своём «Грядущем Хаме» пишет о том, что «Бакунин и Герцен […] борются (оказывается! – Ю.К.) не с именем Божиим, а с теми богохульствами, которыми “князь мира сего”, вечный политик, старается закрыть от людей самое святое и страшное для него, дьявола, из всех имён Божиих: Свобода» [6. 361].

Бакунин восклицает: «Свобода! Только свобода, полная Свобода для каждого и для всех! Вот наша мораль и наша единственная религия» [7. 255].

Пришвин – горестно – о своём, но как будто о том же: «Общество было так богато, что позволяло себе содержать акробатов-художников, которые распространяли веру, что личность свободна» [8. 75]. Бессмысленно освобождать камень, если не существует сила гравитации. « Обещают […] свободу, будучи сами рабами тления; ибо, кто кем побежден, тот тому и раб», – говорит апостол Пётр (2 Пет. 2.19).

Напомню ранее сказанное: кумир свободы необратимо вырождается в своеволие зла. Карамзин, помнится, указывал на то, что из величайшей свободы произрастает величайшее рабство. Именно эта великая французская погремушка до сих пор освящает Гудзон.

– Что это? проповедь рабства?

– Мы все рабы; только те, кто знает своего Господина и любит, называются свободными, а кто не знает и ненавидит – настоящими рабами… [8. 72]

О том же – у преподобного Иоанна Лествичника: «Кто стал рабом Господним, тот будет бояться одного своего Владыки, а кто ещё не боится Его, тот часто приходит в страх и от тени своей» [9. 142].

О том же – в ином, так сказать, ключе и регистре – у современного поэта:

 

…Можно и поститься вволю,

И разгульничать, абы не

Дал Господь однажды волю

Мне, рабу, тебе, рабыне.

 

Смерть тогда для нас наступит

В этой жизни подневольной –

Каждый червь на грудь наступит,

Потому что тоже вольный.

 

Потому что тоже правый

И пред Богом не в ответе.

Ах, не сделай, Боже правый,

Вольности на белом свете!

 

Лучше горькое смиренье,

Чем гордыня площадная,

Где душа, теряя зренье,

Восклицает: «Мать родная!»[8]

 

Михаил Пришвин легко соглашается с тем, что счастье (пусть мимолётное, мгновенное) невозможно без совершенной свободы; но не той свободы, отсутствием которой тяжко озабочены, которую, как в тёмной штольне, «днём с огнём» ищут и добывают, которой страстно вожделеют, которую домогаются, и добиваются, и завоёвывают, и, в конце концов, «познают» и «обладают», ревниво ограждая литыми якорными цепями присвоения, тяжело провисающими по периметру надгробного постамента, – а той, «которая тебя сама нашла…» [8. 77]

Речь о единственно возможной свободе – творительной, творческой, сиречь религиозной, восстанавливающей связь с Первоисточником, «которая является не грабежом необходимости, а её даром» [8. 84]. Даром Любви – « I need you !» Поскольку Бог есть любовь. А Любовь – по Платону – это стремление к целостности. Свобода – как экстатическая возможность Любви, как непреходящее томительное предчувствие, как бесконечное, утоляюще-неутоляющее приближение к неисчерпаемому Источнику. Здесь эстетичные японцы правы: бутоны больше говорят сердцу, нежели распустившиеся цветы.

«И позн аете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин., 8.32). «Я есмь путь и истина» – как Абсолютная Ценность для любого и каждого, поскольку «никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин., 14.6), поскольку «душа – по природе своей – христианка». Но именно «свобода» от Абсолютной Ценности порождает рабство трихинам плюрализма и релятивизма. «Но эти существа были духи, одарённые умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали заражённые» [10. 441].

Перефразируя классика, – «всё дозволено», коли бес, оборотившись плюшевым мишкой, «творит добро, всему желая зла» [5. 384; 11. 45]; эпиграф к «Мастеру и Маргарите» в своём умолчании дальнейших саморазоблачений Мефистофеля слишком красноречив…

«Имеяй уши слышати, да слышит» (Мф., 11.15).

 

Однако, возвращаясь к нашему Иуде как адепту свободомыслия и плюрализма, не стоит ли заглянуть – через век Серебряный – из нашего, медного – в век золотой, пушкинский? Или уж вовсе «лоб наш медян и выя железна» [14. 43], и мы даже Пушкину перестали доверять, как и любым «преданьям старины глубокой»? А что? – «Дней бык пег. / Медленна лет арба» – чего с нею валандаться?! – «Наш бог бег. / Сердце – наш барабан» [12. 106] – время, вперёд! Верной дорогой идёте, товарищи! Не оглядываясь по сторонам, не вглядываясь «во тьму веков»! Ох уж эти мне будетляне залётные со своей вечно восторженной «птицей счастья завтрашнего дня»! Не у этой ли птички в зобу дыханье спёрло?

Мне же хотелось указать на небольшое стихотворение зрелого Александра Сергеевича Пушкина (якобы «Подражание италиянскому»), в котором он намертво (как энтомолог – своих бабочек), пришпиливает к чёрной «доске почёта» и самого Иуду, и его немысленных адвокатов:

 

Как с древа сорвался предатель ученик,

Диавол прилетел, к лицу его приник,

Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной

И бросил труп живой в гортань геенны гладной…

Там бесы, радуясь и плеща, на рога

Прияли с хохотом всемирного врага

И шумно понесли к проклятому владыке,

И сатана, привстав, с веселием на лике

Лобзанием своим насквозь прожег уста,

В предательскую ночь лобзавшие Христа. [13. 376]

 

В Деяниях апостольских (20.30) говорится: «И из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою».

В Послании апостола Павла к Римлянам: «Но как они, познавши Бога, не прославили Его как Бога и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось немысленное их сердце» [в одном из «новейших» переводов: «Ибо, хотя и знали они Бога, но не почитали Его, как должно. Вместо этого предавались они суетным мудрствованиям, и глупые сердца их почернели от греха»] (Рим. 1. 21).

Далее: «Называя себя мудрыми, обезумели И славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся, То и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела; Они заменили истину Божию ложью и поклонялись и служили твари вместо Творца, Который благословен во веки, аминь… И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму – делать непотребства» (Рим. 1. 22-28).

Епископ Феофан (Затворник) говорит об этом явлении не менее веско: «Стал ощущаться интерес в неверии; развилась потребность неверия – для прикрытия интересов сердца, несогласных с верою. Тут – корень зла. Не разум – противник веры, а развратившееся сердце. Разум тут только тем виноват, что покоряется сердцу и принимается умствовать не по началам истины, а по желанию сердца. При этом сильные доводы за истину кажутся ему ничтожными, а малость какая против неё вырастает с гору; и вообще в область умственную вносится смятение, слепящее ум, – он и не видит да и не может видеть…» [14. 65-66]

И еще: « …стала душа пуста, стала облаком безводным, носимым всяким ветром учений и всякими порывами страстей» [14. 78]. Эти трагические слова мы отнесли бы как к характеристике самого Иуды, так и тех «осуетившихся» интеллектуалов, которые, следуя пресловутому духу времени, упорно тщатся реформировать и переиначить вековечные евангельские истины.

 

 

14 (1) сентября 2009,

Церковное Новолетие, Лето Господне –

7 марта (22 февраля) 2010,

Неделя Крестопоклонная Великого поста

 

 

---

Споспешествующая литература

 

•  Нагибин Ю.М. Любимый ученик // Ю.М. Нагибин.Cочинения. – Т. 11. – М. : 1993.

•  Бунин Иван. Автобиографические заметки // Иван Бунин. Окаянные дни. Воспоминания. Статьи. – М. : Советский писатель, 1990.

•  Андреев Леонид. Иуда Искариот // Леонид Андреев. Рассказы. – М. : Советская Россия, 1977.

•  Мандельштам Осип. Стихи и проза. Т.I. // Осип Мандельштам. Стихи и проза в 2-х тт. – Владивосток : Издательство Дальневосточного университета, 2005.

•  Булгаков Михаил. Мастер и Маргарита. // Михаил Булгаков. Романы. – М. : Современник, 1987.

•  Мережковский Д.С. Грядущий Хам. // Д.С.Мережковский. В тихом омуте. – М. : Советский писатель, 1991.

•  Бакунин М.А. Международное тайное общество освобождения человечества. // Встань, человек! П.Л. Лавров, П.Н. Ткачев, М.А..Бакунин, В.В. Берви-Флеровский. Сост., подготовка текстов, вступ. ст., примеч. А.И.Володина, Б.М.Шахматова – М. : Советская Россия, 1986.

•  Пришвин Михаил. Из дневников 1909-1930 гг. // «Наше наследие» № 1, 1990.

•  Иоанн Лествичник, преподобный. О малодушной боязни, Слово 21, Стих 11. // Преподобнаго отца нашего Иоанна, игумена синайской горы, Лествица в русском переводе с алфавитным указателем. – Сергиев Посад : Типография Св.-Тр. Сергиевой Лавры, 1908. – С. 142.

•  Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. Эпилог. // Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание. Роман в шести частях с эпилогом. – М. : Художественная литература, 1978.

•  Гете И.-В. Фауст // И.-В.Гете. Избранное в двух частях. Часть вторая – М. : Просвещение, 1985.

•  Маяковский В. Наш марш. // В. Маяковский. Громада любовь. Лирика – М. : Молодая гвардия, 1977.

•  Пушкин А.С. Стихотворения // А.С.Пушкин. Соч. в трёх томах. Т.I. – М. : Художественная литература, 1974.

•  Феофан, епископ. Мысли на каждый день года по церковным чтениям из Слова Божия. – М. : Издание Московской патриархии, 1991.

•  Тарковский Арсений. Поэт. // Арсений Тарковский. Земле – земное. Вторая книга стихов. – М. : Советский писатель, 1966.

 

 

[1] Российская газета № 50 от 11 марта 2010. – С. 27.

[2] Радиостанция «Свобода», программа «Герои времени: Воланд». Автор и ведущий Пётр Вайль, 14 марта 2004 г .

http://www.smekhov.net.ua/tv_voland.php

[3] Арсений Тарковский: «Говорили, что в обличье / У поэта нечто птичье / И египетское есть; / Было нищее величье / И задёрганная честь» [15. 15].

[4] Кабанков Юрий. Нефилософические письма. // Юрий Кабанков. Одухотворение текста. – Владивосток : Издательство Дальневосточного университета, 2006. – С. 73-75.

[5] Диакон Андрей Кураев: «…в Московской Патриархии в своё время не удовлетворили прошение Кротова о его рукоположении». // Андрей Кураев, диакон. Как делают антисемитами. – М. : Издательство «Одигитрия», 1998. – С.146.

[6] Цит. : http://pretre-philippe.livejournal.com/140220.html

[7] Там же

[8] Васильев Сергей. «Славно в царстве православном…» // Сергей Васильев. Странные времена. Стихотворения. – Волгоград, 2001. – С. 67.