Когда-то молодое человечество, столкнувшееся с природой во всей ее смысловой неисчерпаемости и тотальности (тем-то наши далекие предки и отличались от прочего зверья, не выходящего за границы экологических ниш и инстинктивных программ) придумало культуру. Культура – это своеобразная иерархическая ценностная вертикаль, наложенная на горизонталь бесчисленных природных феноменов. Значение этой вертикали в том, чтобы придать существованию человека структуру, помочь формированию представления о мире как целостности, когда выделение смыслового ядра позволяет не вязнуть в необъятном болоте жизненных деталей.

Почему для нас, людей, так важно целостное представление о мире, в котором мы живем? – Потому что такова наша природа: мы существа этические , или, если пользоваться библейской метафорой гехопадения, – вкусившие от древа познания добра и зла. Это значит, что любое наше суждение теперь хотя бы в скрытом виде оценочно, это значит, что руководствуясь своими представлениями о хорошем и плохом, мы худо-бедно, но стремимся поступать правильно. Однако для того, чтобы поступать правильно , мало добрых намерений, мало душевной открытости. Об этом, например, повествует Софокл в своем «Царе Эдипе». Уж на что его герой честен и добр, а совершает по неведенью страшные злодеяния. Чтобы поступать правильно , нужно знать Истину, надо видеть мир в его целостности и полноте.

Тут, однако, возникает очевидная проблема. Как ограниченному коротким сроком жизни и скромными ресурсами разума существу охватить Универсум, как научиться видеть и знать? Следовательно, первостепенное значение для нас, людей, приобретает вопрос о существующих образовательных стратегиях и знаниевых практиках, которые меняются от эпохи к эпохе.

Не секрет, что с середины XIX века, в рамках позитивистской философии, возобладало представление о трех стадиях становления человеческого знания: мифологической (детство), религиозной (юность) и научной (зрелость). Понятное дело, что мифотворчество дикарей интерпретировалось как примитивное и не имеющее ничего общего с реальной картиной мира, тогда как данные физики или биологии не подвергались сомнению. К началу XXI века научный подход стал господствующим, а восприятие науки сделалось в некотором смысле науковерием. Присказка «с научной точки зрения» все больше и больше напоминает ритуальную формулу, похожую на средневековое «по воле Божьей». Между тем, подлинно научное знание отличается целым рядом специфических черт, которые хорошо учитывать, задумываясь о его истинных возможностях.

Во-первых, современная наука базируется на бэконовском эмпиризме, когда единственным критерием истинности становится повторяемость результатов опыта, проведенного в соответствующих условиях. Тем самым, фактически утверждается, что достоверное знание по отношению к феноменам, выведенным за обобщающие границы опыта, невозможно. Между тем, никакой повторяемый эксперимент не может быть проведен с такими тонкими материями как совесть или любовь (взятая в ее духовном, а не физиологическом аспекте) или вера, связывающая, как известно, субъекта напрямую с Абсолютом (минуя уровень социальной объективизации). Тем самым целые области, относящиеся к духовно-смысловому уровню существования человека (например, этика[1]) выпадают из поля зрения общества, вооруженного лишь научными методами работы с действительностью. Да и стоит ли удивляться этому, ведь научное знание, в принципе, внеморально, поскольку снимает с экспериментатора всякую смысловую ответственность за результаты эксперимента. Истину удостоверяет не человек, а определенная объективная пошаговая технология извлечения «положительных фактов».

Вторая важнейшая особенность научного знания – это его отрефлектированность. Занимаясь научным поиском, я, во-первых, отдаю себе отчет, каким методом были добыты полученные знания, и, во-вторых, четко представляю границы, в рамках которых этот метод применим. Строго говоря, никакой так называемой Науки не существует, есть лишь конгломерат отдельных научных дисциплин, довольно успешно работающих в своих четко очерченных границах. Но по этой причине целостное научное знание, то есть научное знание о мире в целом просто невозможно. Ведь также как живой организм не собирается подобно конструктору ЛЕГО из отдельных органов и клеток, целостная картина мира не возникает из простого суммирования физических, биологических, социальных, экономических и прочих закономерностей.

Современная цивилизация, целиком доверившаяся науке, постоянно игнорирует человеческую природу (словно бы ее не замечает: характерная деталь – слово духовность табуировано в университетском сообществе; даже анторпологи, не говоря уж о социологах, филологах или искусствоведах всячески его избегают, стараясь перевести разговор о любых феноменах, связанных с человеком, на «научную основу»). Взамен целостного, морально ориентированного знания современные образовательные стратегии предлагают изучать набор дисциплин, нацеленных главным образом на практическую реализацию. Теоретическая же подготовка специалиста, как правило, фрагментарна даже в пределах его профессиональной компетенции. Это и не удивительно, поскольку объем информации, которым оперирует наше общество, удваивается примерно каждые 10-15 лет. Между отдельными дисциплинами возникают лакуны, которые заполняются «междисциплинарными исследованиями», очень скоро превращающимися в новые науки. Внутри старых знаниевых областей выделяются самостоятельные поддисциплины, также постепенно обособляющиеся. В стремлении охватить универсум научный подход только множит границы, создает труднопреодолимые перегородки между отдельными сферами человеческой активности. Дело дошло до того, что специалист в области физики плазмы уже с трудом понимает физика, занимающегося полупроводниками, эндокринолог – отоларинголога, культуролог – социолога. Даже трактовка и сама практика восприятия современных произведений искусства сделались уделом узкопрофессионального подхода. Не случайно поэтому обычный читатель-слушатель-зритель остается один на один с идолами масскульта.

Эта ситуация затрудненной смысловой коммуникации между членами одного социума (общим достоянием остаются лишь политические и спортивно-эстрадные сплетни, да сведения о погоде и продаваемых товарах) чревата тотальной утратой доверия. Нас не объединяет теперь ни просветляющее религиозное учение, ни культура, ни мифологема великой нации, ни надежда на светлое будущее. И это закономерно, поскольку современное общество разучилось использовать знаниевые практики, базирующиеся не на логическом мышлении ученого, а на интуитивном постижении художника. Разница между наукой и искусством состоит ведь не в том, что первая нужна нам якобы для постижения объективного мира, тогда как второе – для отдыха и разделения неких эмоциональных субъективных переживаний. Нет, наука и искусство – дополняют друг друга, давая картину одной и той же реальности, рассмотренной с позиций как логического аналитизма, так и образно-символического синтетизма. Детальное, основанное на опытной проверке описание того или иного физического явления получает свое смысловое и морально-этическое завершение в мифологеме, предлагающей нам модель мира как целостности. Про то и сказано: сказка ложь, да в ней намек… Ложь она с точки зрения детализированного научного описания. Но намек , содержащийся в ней, позволяет человеку ощутить свою связь с универсумом, с тайной бытия, которую нельзя рационализовать, но зато можно интуитивно опознать и воплотить в художественном образе. Например, картина плоской Земли, покоящейся на трех китах, конечно, не соответствует данным, получаемым со спутников, но для понимания человеческой судьбы и ответственности она дает не меньше, а то и больше, чем коперниканское представление о гелиоцентрическом устройстве солнечной системы. Стихийные силы-киты в любой момент могут заставить содрогнуться утлый ковчег нашей цивилизации. Со времен зиккуратов и пирамид мы удивительно мало добавили к этой интуиции. Вероятно, поэтому тема катастрофы 2012 года не сходит с газетных полос и кадров художественных фильмов.

Итак, навык работы с мифологемами (то есть умение прочитывать чужие и создавать свои) становится сейчас в высшей степени востребованным. Только на этих путях можно придать мышлению современного человека хотя бы относительную культурную целостность (то есть сделать его ответственным), опознавать свое место в мире, договариваться с другими, прогнозировать будущее. Не случайно многие аналитики считают, что в XXI веке выдающееся место в жизни цивилизации займет культурология. Очень может быть. Но только с одной поправкой: культурология, не как еще одна научная дисциплина, сферой изучения которой являются различные культуры и общие закономерности их функционирования, а как ориентированное на культуру знание, ищущее целостного истолкования окружающего нас мира.

Для этого необходимы иные образовательные стратегии, обучающие практике работы с мифологемами, пониманию художественных образов и концептов. Однако следует иметь в виду, что адекватным здесь может быть лишь такое знание, которое не «разбирает» предлагаемое художественное произведение на логические «винтики» отдельных черт и свойств для последующего сопоставления. Нет, здесь необходим целостный понимательный образ, порождающий синтетическую мысль-эмоцию, закрепляемую в определенной модели. Подобный подход в принципе исключает возможность технологизации образовательного процесса, делает его штучным, трудновоспроизводимым, подобным ремесленному научению, когда знание передается из рук в руки в процессе совместного действия.

Современное образование, придающее слишком большое значение сопоставимости результатов обучения, занятое формализацией требований, предъявляемых к учащимся и педагогам, еще немного и, кажется, совсем будет готово отказаться от фигуры учителя, которого заменят теми или иными дистанционными технологиями. В сущности, это и есть полное воплощение идеи творца европейской науки Френсиса Бэкона, желавшего, чтобы человеческий разум «уже с самого начала никоим образом не был предоставлен самому себе», чтобы знание формировалось объективно, независимо от индивидуальных свойств и желаний участников процесса обучения или исследования, так же, как формируется какая-нибудь деталь под резцом станка с программным управлением. В противовес такому подходу необходим другой, ориентированный на личностный аспект передачи опыта, на художественную практику, всегда по форме своей субъективную (подчеркну: по форме, но не по содержанию).

Научиться работать с мифологемами в современном университете нельзя. Но для подобного научения существуют иные, почти забытые или презираемые теперь способы: совместная работа мастера и подмастерья, проповедническая или просветительская деятельность, опыт разделенной жизни-думанья по образцу Ликея или Платоновской академии, студийные занятия, салон. Суть всех этих форм в том, что всякая трансляция знаний здесь организуется вокруг события и по поводу события . Таковым же становится встреча с пониманием, с открытием мира в его полноте, которое происходит внутри определенной мифологемы – плода коллективных усилий «учеников» и «учителя». Я закавычиваю слова, поскольку роли здесь распределяются не по формальному принципу и могут быть подвижными. «Учитель» не претендует на исчерпывающую осведомленность во всех затрагиваемых вопросах, «ученики» – на овладение каким-то «джентльменским» набором профессиональных сведений. Самое важное в такого рода образовательной практике, что она имеет мотивы исключительно в себе самой, ибо направлена не на получение диплома, приобретение профессии или осуществление карьерного роста, но на достижение человеком полноты ви́дения, на удовлетворение смыслового голода, на вхождение в поле культуры.

Понимание необходимости образовательной практики, носящей просветительский характер и способствующей формированию не узких специалистов, а людей культурных (то есть умеющих думать ответственно и широко) приводит к закономерному вопросу: а на какой же базе сейчас возможно осуществлять подобную деятельность? Казалось бы, ответ прост – на базе университетов гуманитарного профиля. В некотором смысле это и происходит, когда философ, историк, филолог или искусствовед сочетает в себе ученого и поэта-мифостроителя, каковыми были, например, Берковский, Лотман, Гумилев (поэтому их лекции и привлекали самых разных людей). Однако для нашего времени это, скорее, исключение. Большинство профессоров-гуманитариев, избегая энциклопедизма, всегда чреватого «ненаучностью» и фактологическими проколами, предпочитают оставаться в «своей стихии» узкопрофессионального знания. Так проще, так быстрее сделаешь академическую карьеру. Ведь позитивистские принципы продолжают господствовать в нашем обществе, упорно считающим несуществующим все то, что нельзя измерить и обсчитать.

Самым явным, естественным союзником просветительской деятельности, направленной на формирование целостного мировосприятия остаются музеи. Это современные храмы – храмы культуры, под сводами которых должна звучать «культурологическая проповедь», призывающая видеть в художественных образах не примеры яркого самовыражения их авторов, а духовное исследование, поиск ответов на главные вопросы, волнующие человека на протяжении всей его многотысячелетней истории.

 

---

[1] Опять же, речь здесь не идет о всевозможных дисциплинах, рассматривающих морально-этическое поведение человека как проекцию физиологии или социальных условий той или иной эпохи. Попытки сводить ценностные регуляторы человеческой жизнедеятельности к классовой либо расовой морали заканчиваются, как известно, газовыми камерами и концлагерями, а потому просто нерелевантны. Нас интересует другое: почему человек все-таки может быть человеком, почему он хотя бы иногда оказывается благородным, бескорыстным, честным, почему в нем возникает потребность любить и верть, желание искать истину и знать, хотя, как известно, в многой мудрости – многая же печаль.