Шестая книга стихов Алексея Пурина - на первый взгляд самая безотрадная из всех поэтических книг, изданных поэтом. Открывая её стихотворением «Ушебти», в котором стихи сравниваются с магическими фигурками посмертных слуг фараонов, а по сути – ископаемыми свидетельствами давно отшумевшей жизни, автор как бы говорит: всё последующее в книге – лишь скопище глиняных солдатиков, предназначение которых лишь в том, чтобы на некоторое время продлить память об их создателе на этом (и единственном) свете.

 

…мое единственное нажитое,

сухой остаток бытия…

 

С самого начала заданный мотив не умолкает. Египетская тема оказывается подходящей матрицей для воплощения чувства безысходности. Удивительный, цветущий некогда мир нильских берегов сегодня – музейная пыль. Это – метафора тщеты земного существования с её надеждами на существование посмертное. И освобождая мумифицированную цивилизацию от погребальных покровов, надо уметь вовремя остановиться. Нельзя идти до конца: под пеленами сегодняшней реальности, под слоем драгоценных камней и окаменевших масел мы неизменно находим то, во что по земным законам тления превращаются надежды и мечты.

 

Читатель, о либер майн брудер,

бинты на виток отверни –

и щедро сверкнут изумруды

на смальте … но глубже – ни-ни!

 

От одной книги Алексея Пурина к другой онтологический пессимизм лирического субъекта нарастал, и вот, казалось бы - достиг критической точки. Читатель спешит с выводом: теперь это уже не просто лирика со всеми присущими этому жанру маятниковыми качаниями души, а мелодия чистого отчаяния. В «Долине царей» экзистенциальное отчаяние как таковое обрело свой голос - голос ровный и спокойный, узнаваемо ироничный, но от этого не менее страшный. И читатель, которого подводят к краю бездны, спокойным оставаться не в силах.

И действительно: если рассматривать работу поэта как богоискательство, то в случае Алексея Пурина мы как будто имеем пример обратного отсчета. Речь идет не об отдалении от Бога, а о приближении к какому-то пределу, за которым уже не видно ничего, кроме пустоты.

Не чуткий Спаситель, подающий смысл и надежду, а равнодушные к человеку и одновременно сладострастно-кровожадные боги-демоны дохристианской эпохи выступают на первый план, заслоняя собой духовные построения последних двух тысячелетий европейской истории. Иудео-христианский Господь странным образом оборачивается то Анубисом, то Дионисом, то Аполлоном-освежевателем .

 

А с богами в гляделки нельзя играть

и хотеть их лютую плоть –

потому что вправе с тебя содрать

отраженье свое Господь.

 

Господь здесь – скорее всего, не новозаветный. И конечная участь смертного – в лучшем случае унылый иудейский шеол, а не ожидаемое многими посмертное пребывание в Духе и Красоте.

После блестящего пуринского «Памятника», включенного в книгу «Неразгаданный рай», перед нами еще одна вариация на пушкинскую тему: «шестикрылый серафим» у Пурина больше похож на крылатого демона, Танатоса, отнимающего язык поэта-пророка не для замены его на что-то более подходящее, а посмертной немоты ради . Пуринский « секирокрылый серафим» и сам-то глух, и земному голосу поэта-пророка внимать никак не может.

На такое видение мира у Алексея Пурина есть все основания. Счастливец, посетивший сей мир в его минуты роковые (а роковой в этом мире является каждая минута), видит «мировое соревнование Аттил» * . Окружающая действительность с её непреложным законом умножения зла сама диктует эти строки:

 

Ничто не вечно под луной,

за исключеньем зла и злобы,

что, в общем, надоесть должно бы

уже давно коре земной.

 

Но не надоедает – потому что Земля – обиталище тлена, царство тщеты, неизменно рифмующейся у Пурина с пустотой. Природа столь же прекрасна и обольстительна, сколь жестока, слепа и бессмысленна.

 

Бога нигде, даже в бабочке, нет…

 

Это – утверждение некоего голландского поэта (с которым автор все-таки не соглашается). А где бабочки – там и Набоков, которого с Пуриным роднит многое. Стихотворение, посвященное автору «Лолиты» и названное датой его смерти, не случайно предваряется эпиграфом из «Ultima Thule». Разгадав "загадку мира", герой набоковского рассказа как бы сходит с ума, а тот, кому он это свое знание сумел передать, просто умирает. Пурин как будто тоже открыл какую-то страшную тайну бытия. Или не такую уж страшную? Но во всяком случае после этого открытия смотреть на вещи по-прежнему не удается.

Алексей Машевский любит повторять слова, когда-то сказанные ему Лидией Гинзбург: «Мужество – единственное, что остается человеку». В контексте данной лирической книги мужество – главное качество лирического субъекта, позволяющее ему оставаться самим собой. Впадающий в уныние, окончательно впасть в уныние он не может. Но не потому, что осознает греховность этого действия. А просто потому, что не получается. Читающий «Долину царей» помещается поэтом в ту единственную точку, откуда только и можно начать новый отсчет жизни и надежды. Лишь дойдя до точки отчаяния, до предела, за которым не видно ничего человеческого, мы можем обрести новый импульс веры. Отчаяние приводит к просветлению, онтологическая пустота порождает вещество нового бытия. После потопа, уничтожающего смысловую основу Вселенной, появляется обновленный мир. И тогда, например, перед взором предстает «тритоном всплывший Амстердам», возникает живопись Арона Зинштейна, картины европейских мастеров, стихи Рильке, Бенна, Гофмансталя, «златоуста» Пушкина, неуничтожимые воспоминания о любви (цикл «Канал») и еще множество того, что заставляет поэта раз за разом опровергать самого себя. Противоречия диалектически соединяются, давая блаженное ощущение единства мира и воспринимающего субъекта (стихотворение «Читающий» Рильке, в числе других переводов не случайно включенное в книгу). Смерть можно одолеть, лишь раскрыв кингстоны в неё, и «вобрав её полней».

Стихотворения этой книги – как оригинальные, так и переводы, сохраняя органическое единство, толкаются и спорят друг с другом. Иной раз они взрываются изнутри, выбрасывая в дегуманизированное и обезбоженное пространство фотоны высшего смысла. Перо Алексея Пурина со все той же паучьей силой противится «величью Пустоты».

«Долина Царей» построена на антиномиях. Здесь много аристотелевских «переходов от счастья к несчастью» и наоборот. Драматургия шестой книги стихов Алексея Пурина сродни античной трагедии, где путь к очищению и просветлению лежит через страдание. Именно поэтому «Долина Царей» способна взволновать, именно поэтому её хочется перечитывать и перечитывать (равно и потому, что под ее обложкой собраны одни из лучших русских стихов нового тысячелетия). Это притом, что все-таки ничего конкретного скорбящей душе книга не обещает. Уже с первых стихотворений читателю как бы говорится: «Оставь надежду, всяк её открывший». Но мужества и врожденной мудрости души не теряй. Понимай, что мир, в котором из тлена и праха растут такие стихи, имеет шанс на спасение.

 

---

* Аттила здесь не случайно притянут рифмой. Алексей Пурин – поэт, прочно укорененный в европейской культуре, для которой Аттила – один из величайших злодеев, бич Божий.