ВСТУПЛЕНИЕ

 

Дабы не задеть ранимые души современных ревнителей изящной словесности, которые выступают на традиционных литературных вечерах, представим себе вымышленный фестиваль поэтов. Организаторы этого мифического действа решили бы пригласить стихотворцев самых разных направлений, а так как поэты ныне мало кому известны, ведущему пришлось бы их представлять:

– Член союза писателей, автор десяти поэтических сборников, лауреат премии «Серебряная лира» имярек...

или;

– Выпускник Литературного института, активный участник поэтического объединения «Молодая смена» имярек...

или;

– Скандалист и дебошир, имевший с юных лет две ходки на зону, «полярная звезда» андеграунда, не всегда трезвый, но неизменно талантливый имярек...

или;

– Отец пятерых детей от разных жен, повеса и поэт Божьей милостью...

Доброжелательная или скучающая публика вежливо выслушивала бы представления, порой поддерживала какого-нибудь оробевшего стихотворца аплодисментами. Но вот новое представление:

– Певец вечной женственности, имярек.

Если бы вышел тощий длинноволосый субъект с темными полукружьями под глазами, публика бы сочувственно-иронично заулыбалась. А если бы показался румяный, коротко остриженный крепыш, то раздался бы хохот. Хохотали бы интеллектуалы, критики, гимназисты и лицеисты, домохозяйки, начинающие стихоплеты и седовласые члены жюри. Певец вечной женственности ныне может быть только участником фарса.

Из года в год мы с содроганием и возмущением слышим печально повторяющиеся новости о том, что гибнут люди по вине террористов-смертников. Не щадят ни себя ни других. И подобное положение дел не досадная примета начала нового века . Мне до сих пор памятны дни, когда в 80-е годы отказались принимать пищу в заключении несколько молодых боевиков Ирландской республиканской армии (ИРА): сначала умер один, затем другой, третий, четвертый, пятый... А еще десятилетием раньше, в одночасье покончили с собой Андреас Баадер и Карл Распе – лидеры Фронта Красной армии в Германии. Они ушли из жизни после того, как их сподвижники угнали в Сомали пассажирский авиалайнер. Угонщики грозились взорвать самолет, если их любимых вожаков не выпустят на свободу. Но немецкому спецназу каким-то чудом удалось отбить авиалайнер и обезвредить террористов. А в 60-е годы в лесах Боливии был уничтожен отряд Че Гевары, который предпринял отчаянную попытку разыграть в континентальной латиноамериканской стране «кубинский вариант».

Все перечисленные мною террористы – люди поразительной силы духа, бескомпромиссные приверженцы своей идеи, наделенные многими талантами. Но как чудовищны средства, которые они используют для достижения своих целей! Дерзкие и решительные, они наделены огромной разрушительной энергией. Их души словно освещены мрачными отблесками люциферова огня. Они не признают преград и поражений. Они добровольно превращаются в пламя, во взрыв, в клубы ядовитого газа. Даже свои трупы они видят подсобным материалом для гатей, по которым следует вывести заблудившееся человечество на правильный путь. Когда об очередном таком герое спешат-торопятся сообщить СМИ, матери прижимают к себе детей и шепчут: «Спаси и сохрани!»

А есть еще и такие индивиды, которые просто жаждут причинить себе боль, настойчиво напрашиваются, чтобы их выпороли. Они хлещут себя плетками или просят это сделать кого-то другого, униженно ползают на коленях перед шлюхами или калеками. Они настаивают на том, чтобы их обзывали обидными прозвищами, оскорбляли, втаптывали в грязь...

Да, да, – удрученно согласится терпеливый читатель, – есть и такие субъекты. Столько всяких извращенцев развелось!

Но ведь уничижение своей гордыни, умерщвление своей плоти, самоистязания были неизменными спутниками жизни многих святых угодников и мучеников. В прежние времена почитали не только тех, кто накладывал на себя строгие обеты, но и тех, кто шел навстречу многочисленным лишениям. Почитали и приверженцев Прекрасной Музы и готовых умереть за своего сюзерена или за свои идеалы. Произошла какая-то подмена. Истинное как бы исказилось до своей противоположности. То ли герои, мистики, поэты превратились в скопище сомнительных личностей, которых предпочтительнее держать в специальных резервациях? То ли общество стало иным и не способно должным образом оценить поступки некоторых своих современников? Во всем этом хочется разобраться.

 

 

 

ТЕМА № 1

 

Века, составившие корпус минувшего тысячелетия, густо переплетены трогательными и поразительными преданиями, которые волновали и восхищали многие последующие поколения людей. Вполне уместно напомнить легенду о молодом Джорджоне, который пылко поцеловал свою возлюбленную, гибнущую от чумы. Художник заразился от этого поцелуя и вскоре сам завершил свой жизненный путь. С позиций ХХI в. Джорджоне легко упрекнуть в неблагоразумии или снисходительно дать следующую оценку: «Гении – непредсказуемы».

Но задолго до Ренессанса, наблюдалось следующее «общественное движение». Рыцари покидали свои вотчины и замки, расставались с привычным укладом жизни и устремлялись в знойные пустыни сражаться и умирать за освобождение Гроба Господня. Причем, это был не одномоментный порыв группы энтузиастов. Сражения в Палестине были целью и апогеем жизни для многих поколений европейского рыцарства. Каждодневно рисковали жизнью и короли. Фридрих Барбаросса утонул в Малой Азии во время переправы через небольшую речку. Людовик Святой попал в плен к сарацинам. Ричард Львиное Сердце чудом остался жив, выказав беспримерную отвагу в бесчисленных битвах. Высокородные рыцари ехали навстречу опасностям и лишениям, хитрым засадам и ловушкам, и не щадили себя ради утверждения христианской веры на Земле Обетованной. Европейские народы будут гордиться этими королями многие века.

Жизнь за будущего царя отдал Иван Сусанин. Сгорел за правоту своей веры истово-неистовый Аввакум. Княжна Ромодановская, одна из знатнейших женщин России середины ХVIII в., добровольно поехала в ссылку вслед за опальным мужем в далекий якутский край. Многие годы она жила со своим супругом в убогой избенке без права получать материальную помощь от своих родственников. Но когда о месте пребывания княжны узнали ее крепостные, они выкрали у управляющего ее имениями несколько тысяч рублей, прихватили с собой теплую одежду и на свой страх и риск долгие месяцы пробирались на край света, в «непроглядную мглу», чтобы помочь своей госпоже нести тяготы жизни.

Богобоязненные и покорнейшие подданные своих сюзеренов, пылкие влюбленные, заступники веры, аристократы, отягощенные строгими понятиями о достоинстве и чести, из века в век являли удивительные примеры самоотверженности. Они признавали над своей жизнью власть многих внешних сил. Музы и ангелы, могилы далеких предков, образы святых, семейные реликвии, благословение отца или священника играли в судьбах большинства людей исключительно важную роль.

Человек прошлых веков многого боялся: происков сатаны и отлучения от тела Христова (церкви), русалок в лесу и суда родственников, гнева самодержца и презрения сослуживцев. Но как это ни парадоксально, именно эти боязни и позволяли ему превозмогать страх смерти. Нравственный закон пересиливал ужас тлена.

Преодоление соблазнов, порождаемых инстинктами – в этом пафос христианской ортодоксии и множества ее ответвлений. Христиане и в светской жизни оставались богобоязненными. Бесчисленные свидетельства категоричного отношения к условиям или фону бренного существования помечены необходимостью сохранения незапятнанности бессмертной души. Чистилища опасались. И ада тоже.

Вера – пожизненное обязательство перед Богом. Вера – неустанное восхождение из чащобы низменных побуждений и суетных желаний к высотам просветленных помыслов и благородных идеалов.

Возможно, те, кто морил себя голодом и холодом (или зноем), соблюдал тяжкие обеты, кто в одиночку отправлялся в дремучие леса и бесплодные пустыни, испытывал тайное стремление приблизить свой последний срок – когда душа, наконец, покинет несовершенную телесную оболочку и устремится в пречистые дали. Но некоторые пустынники, отшельники, несмотря не невообразимые тяготы бытия, умудрялись дожить до весьма преклонного возраста. Симеон Столпник просидел на высоком помосте более трех десятков лет. Самоубийцы сводят счеты с жизнью быстрее или отшатываются от первоначальных замыслов. Да и сами мысли о суициде считались тяжким грехом для христианина. Не сломиться и не отступиться перед самыми невыносимыми испытаниями – вот, пожалуй, чего добивались страстотерпцы-подвижники.

В «Оправдании добра» В. С. Соловьев проницательно отметил тесную связь между благоговением и преданностью:

«То, что вызывает в нас благоговение, тем самым утверждает наше право на нашу преданность, и если мы сознаем действительное и безусловное превосходство божества перед нами, то наша преданность ему должна быть действительной и неограниченной, т.е. составлять безусловное правило нашей жизни».

Аристократические общества, выстроившие новые иерархии по сравнению с теократиями, привнесли другую тональность в противопоставлении человека небытию. Действующие лица хроник и летописей ясно понимали, что их доблесть или малодушие, их мудрость или глупость станут достоянием грядущих веков. «После нас хоть потоп!» – это возглас придворной сладострастницы, а не государственного мужа. А мужи, даже будучи не очень грамотными, неусыпно пеклись о том, что же о них прочтут, услышат внуки и пра...правнуки, и все те, в чьем окружении будет проходить жизнь их отпрысков. Ведь монархии строились на вековечные времена или до второго пришествия. А на меньшие сроки строители и не стали бы размениваться.

Требования к водителям общества были чрезвычайно высокими. Представители правящего слоя жили и действовали с постоянной готовностью умереть. За царя. За веру. За Даму сердца. За честь рода. За оскорбленное достоинство. За слабого и беззащитного.

Гибли в дальних походах и на дуэлях. Сходили в могилу или сгорали до тла, обороняя родные пределы. Совершавшие позорные деяния исключались из благородного сословия и даже из ремесленных корпораций. Навсегда. Часть материка как бы откалывалась, превращалась в островок, который все более отдалялся от континента, становился исчезающе малой точкой в море забвения. Позорный поступок означал неотвратимость наказания – Божий суд. А люди, которые участвовали в осуждении, как бы тем самым выполняли Божью волю. Корпоративный остракизм – жестокая мера. Изгнанный из монастыря монах, как правило, умирал от лишений и тягот. Аристократы исключались из высшего света, отправлялись в ссылку или «стыли» в окружении сословного отчуждения.

Существовали четкие механизмы санитаризации общества внутри каждого сословия. Даже у крестьян. В фильме «Легенда о Нараяме», повествующем о жизни традиционной японской деревни, есть страшный эпизод, где односельчане закапывают живьем в землю таких же бедняков, как они сами, но исподволь промышляющих воровством плодов урожая у своих соседей.

Богобоязненные русские крестьяне восставали против жестоких помещиков. Да, горстка крепостных пошла на выручку своей госпоже, княжне Ромодановской. Но спустя несколько десятилетий уже тысячи примкнули к лихоимцу Пугачеву. Бунты случались часто. Так отец Ф.М. Достоевского был убит своими крепостными и похоже – за неблаговидные поступки. В детстве я проводил летние месяцы в Пензенской области у бабушки, проживавшей в огромном деревянном доме. Позже я узнал, что мой прапрадед купил этот дом еще в середине ХIХ в. у родственников помещицы Мосоловой, которая погибла в результате локального крестьянского возмущения.

Жизнь никогда не было идиллической. Трения между сословиями – неизбежный спутник движения общества во времени. Петр I дал бой всевластию православной церкви и представителям родов, более древних, нежели род Романовых. Многих своих сподвижников и единомышленников он буквально выдернул из черни, сделал высокопоставленными дворянами: многих предводителей старой знати истребил, сослал, а лиц духовного звания оттеснил на второй план. Честный и правдивый Радищев терпел притеснения от царской власти. В трудных отношениях с православной церковью находился Л.Н.Толстой. В романе «Братья Карамазовы» есть маленькая вставная новелла, в которой рассказывается о генерале, который затравил озорного мальчика сворой охотничьих собак. Несуразностей, несправедливостей, ничем не оправданной жестокости хватало.

Но отнюдь не эти инциденты определяли сословные взаимоотношения. Эти инциденты были прискорбными исключениями из правила. Когда мы удивляемся, как это России удалось из зажатого со всех сторон улуса Золотой Орды превратиться в могучую державу, мы своим удивлением как бы исключаем беззаветный героизм сотен и тысяч тех, кто был готов умереть и кто действительно умер за царя и за православную веру. Наша кожа уже не ощущает на себе действия той мощной пружины, которая толкала русских людей на борьбу за расширение границ Третьего Рима. И будучи выходцами из ХХ в., мы недоумеваем, как же Александру II удалось провести без кровавых потрясений реформу крепостного права? Современная-то реформа до недавнего времени требовала от граждан России миллиона человек в год.

Преодоление вполне очевидных опасений перед возможными утратами и лишениями, готовность погибнуть, но не отступиться от нравственного закона – эти свойства выдвигали из толщи общества святых, мучеников, героев, духовных наставников и светских предводителей. Взаимоисключающие мотивы – быть поверженным в бою, растерзанным дикими зверями – но, тем не менее, остаться для истории или сохранить свою душу для Вечности, соприкасаются в одном поступке, который потом долго искрится в людской памяти. А подвижники веры и не стремятся «оставить след». Даже их могилы отмечены всего лишь безымянными крестами.

История потому и нуждается в постоянном истолковании, что в ней присутствует некая тайная интрига, которая являет каждому новому поколению дополнительные смысло-сочетания, присутствующие в мозаике общеизвестных и давно минувших событий. Трудно отрицать изначальное противоречие в том, что человек, в упоении от происходящего, становится на колени перед ржавым гвоздем, о котором много позже дотошные криминалисты скажут, что гвоздь, дескать, выкован в кузницах Толедо или Севильи пятнадцать веков спустя после казни Христа. Но человек распластывается в уничижительном порыве перед дорогой его сердцу реликвией, чтобы затем решительно и безоглядно пуститься в дальний поход, вступить в жестокую схватку с «неверными», в одиночку идти и проповедовать слово Божье дикарям.

А вот еще интересный извив, запутывающий взаимоотношения сиюминутной реальности с вымышленным и нетленным. Юноша трепещет, испытывает дрожь во всех членах при виде возлюбленной: не осмеливается открыто посмотреть на нее, будучи уверенным, что его испепелит или превратит в соляной столб встречный взгляд прекрасных глаз. Он робеет настолько, что не в силах приблизиться, как-то иначе выказать свои чувства. Он скован странной властью, для остальных неявной. Но зато нет границ его творческой фантазии. Его воображение смело устремляется в астральные выси, вступает в тяжбу с быстротекущим временем. Поэт зорко видит под покровом реальности сущность многих явлений, сокровенную взаимосвязь между разными событиями. Он легко читает сакральный смысл природных и городских ландшафтов, как раскрытую книгу.

Люди, подобные Данте, жили не только в средние века с неизбежными для той эпохи мистикой и сублимацией стесненных желаний. И.С. Тургенев переживал схожие муки шесть столетий спустя.

Робеющие и благоговеющие перед своими святынями становились в миру великими творцами, отважными воителями. Они могли «остановить мгновение», начать новую эпоху в истории, проложить путь, который и спустя столетия не зарастет травой забвения. Они чувствовали свою малость, даже ничтожность перед величием Бога, монарха или какой-то красавицы. Но способность «быть прахом у ног» позволяла им побеждать собственную тленность, возвышаться над стихиями и всесильным временем. Приведу один пассаж из размышлений Блеза Паскаля:

«Я не знаю, кто меня послал в мир, что я такое. Я в ужасном и полнейшем неведении. Я не знаю, что такое мое тело, чувства, душа. Что такое та часть моего «я», которая думает то, о чем я говорю, которая размышляет обо всем и о самой себе и все-таки знает себя не больше, чем все остальное. Я вижу эти ужаснейшие пространства вселенной, которые заключают меня в себя, я чувствую себя привязанным к одному уголку этого обширного мира, не зная, почему я помещен именно в этом, а не в другом месте, почему то короткое время, в котором дано мне жить, назначено именно в этой, а не в другой точке вечности, предшествующей мне и следующей за мной. Я вижу со всех сторон только бесконечности, которые заключают меня в себя, как атом; я как тень, продолжающаяся только мгновение и никогда не возвращающаяся. Все, что я сознаю, это только то, что я должен скоро умереть; но чего я больше всего не знаю, это смерть, которой не умею избежать. Как я не знаю, откуда пришел, так точно не знаю, куда уйду... Вот мое положение: оно полно ничтожности, слабости, мрака».

Но автор бессмертных «Мыслей» выскажет и другое суждение:

«Через пространства вселенная меня обнимает и поглощает, как точку: через мысль я ее обнимаю и понимаю».

Исторические эпохи отличаются не столь архитектурными стилями, политическими устройствами государств, сколько этическими ориентирами, в которые пристально всматриваются люди на своем жизненном пути. Трансформация идеалов неостановима, как нельзя задержать солнце, скользящее по небосклону. Меняются и сами условия, способствующие появлению личности. Они исподволь вызревают, сцепляют некогда столь разрозненные явления в единый вал, на гребне которого возникает нечто исключительное по своим свойствам. Если Александр Невский или Дмитрий Донской непосредственно участвовали в кровопролитных сражениях, воодушевляя соратников своим примером отваги и мужества, то тщедушный Суворов в единоборство с маршалами армий противника не вступал, однако это обстоятельство не мешало ему стать непобедимым полководцем. Ученые, не слывшие смельчаками, вдруг ставят на себе смертельно опасные опыты: многие гибнут в результате этих экспериментов, апробируя действие вакцин, способных избавить человечество от заразных болезней. Художники или поэты сжигали себя в самозабвенном творчестве. Мы называем нашего земляка Мартынова убийцей Лермонтова. Но мне кажется, Лермонтов искал случая, чтобы быть убитым достойным образом. Десять лет беспрерывного творческого горения истощило в нем желание жить дальше. И то, что многие гении заканчивали свои жизни в домах для сумасшедших или похоронены в братских могилах для бездомных – результат подобного же душевного перенапряжения, вполне осознаваемого добровольного самосожжения. Их бытие – щедрый дар современникам, потомкам, истории. И не нужно сетовать, что у многих жизнь была коротка, что многих не оценили при жизни. По этому поводу Т. Карлейль произнес прекрасные слова:

«Брат мой, мужественный человек должен подарить свою жизнь. Подари ее, советую тебе; или ты ждешь случая приличным образом ее продать? Какая же цена, примерно, удовлетворила бы тебя? Все творения в божьем мире, все пространства вселенной, вся вечность времен, и все, что в них есть – вот что бы ты потребовал, а на меньшее не согласишься. В этом ты должен сознаться, если хочешь быть правдивым... Никогда ты жизнь свою не продашь за надлежащую цену. Подари же ее по-царски; пусть ценой ее будет ничто».

Люди, которые превращают свою жизнь в царскую милость, которые жертвуют щедро, порой всем, что имеют, зачастую получая при этом пулю в лоб, поношения, самим фактом своего бытия оправдывают существование человечества. Вера в утопию, поиски истины, жажда социальной справедливости – все это особенные состояния души, наделяющие человека поразительной силой. Служение высоким идеалам – труднейшее условие жизни, удел избранных. Другое дело – имитация. Она демократична и проста. Можно каждую неделю соблазнять новую красавицу пылкими признаниями, подарками, рассчитывая при этом каждый взмах своих ресниц. Можно от скуки написать книжонку стишков и завоевать большую популярность. Можно даже досрочно погибнуть, изображая героя.

Русские революционеры ХIХ в., которые стремились зачастую ценой своей жизни уничтожить какого-нибудь государственного деятеля, чаяли избавить народ от персонифицированного зла. Они были бескорыстны, каждый из них по-своему «давил в себе раба». Но именно русские анархисты-террористы первыми явили миру извращение пафоса самоотречения. Одно дело, староверы, которые сжигали себя в скитах, распевая псалмы. Другое – революционеры. В их деятельности, опасной, полной лишений, нет благородства. Напасть из-за угла, учинить поджог, устроить какой-нибудь тайный подкоп, заложить пороховые бочки в подвал, чтобы взорвать дворец – это принципиально иное, нежели гибель в открытом, пусть и неравном бою или мученическая смерть христианина, который отвечает молитвами на требование разъяренных язычников отречься от Спасителя.

Романтизация разбойников, расцветшая в литературе первой половины ХIХ в, в реальной жизни второй половины того же столетия привела к возникновению целой генерации разрушителей всего и вся. Низвергая святыни и кумиров, убивая и зачастую погибая от собственных злодеяний, они ничуть не возвысились. Умаление, ниспровержение, уничтожение – вот что такое величие в глазах черни.

Благородство и бескорыстие проявляются иначе. Ксения Петербуржская раздала все свое состояние бедным и сама стала нищей. Уоллес первым опубликовал статью о происхождении видов. Но когда обстоятельный и потому медлительный Дарвин написал ему о том, что уже много лет занимается этой проблемой и готовит к изданию целую книгу, способную объяснить механизм эволюции живого мира, Уоллес публично отказался от лавров первооткрывателя. Александр I был великодушен и любезен по отношению к Жозефине Богарнэ, столько лет вдохновлявшей Наполеона на военные подвиги.

Существует очень интересная легенда о мнимости смерти Александра I в Таганроге. Русский император, пребывая на вершине политического и военного могущества, отказался от «пути воина» и предпочел «путь монаха», стал Федором Кузьмичем, странников и знахарем. Будто бы даже его высекли плетьми по подозрению в краже (на шее странника один исправник обнаружит очень дорогую ладанку). Эта легенда о том, что император жаждал спасения своей души: не в могуществе и славе он видел залог сохранения достоинства человека.

Борьба с вечным злом – это не непрерывная цепь покушений, взрывов, глумлений над другими людьми и захват власти с последующим истреблением всех политических противников. Наоборот, это всегдашнее поражение борющегося, это мужественное движение навстречу неизбежной гибели. Но зло не всесильно, хотя бы потому, что нет такого соблазна, который нельзя было бы превозмочь человеку. Унижаясь до странника, Александр Павлович тем самым поднялся в полный рост на борьбу с непобедимым злом, не считая себя ни первым, ни последним в этой бесконечной тяжбе.

Г.Мелвилл, автор романа «Моби Дик», герои которого неустанно гоняются по океану за китом-монстром, погубившим множество моряков, терпел в жизни одни поражения. До конца дней своих он прожил безвестным таможенником, перебиваясь «с хлеба на воду». Но более величественных образов, нежели команда капитана Ахава, американская литература, увы, не создала.

Признание над собой внешних высших сил можно рассматривать как рабскую покорность, которую следует выдавливать из себя по капле. Испуганный человек действительно вгоняет свою жизнь в рамки жестких ограничений. Нельзя этого делать ... не смей об этом думать... Крайности зачастую сходятся. Подлинное порой выглядит копией имитации. Когда человек боится за себя, бесценного и дражайшего, он действительно превращается в «тварь дрожащую». Когда же он кроток и смиренен в поведении – это не значит, что ему не суждено подняться на горние выси.

Восхищение и преклонение перед Богом, монархом, истиной, родиной, женщиной также переполняет человека неизбывными страхами, заставляет осознавать свою малость и даже ничтожность, но наделяет того человека вдохновением и жертвенностью, отвагой и упорством, а также достоинством и честью. Боится всякий, кому есть что терять. Боится тот, кто не хочет остаться без Божьей или монаршей милости, кто стремится не сбиться по дороге к истине. Боится тот, кому дорога любимая женщина, кто осознает причастность и зависимость своей судьбы от судьбы родины. Боится тот, кто ищет предназначения своего бытия. Человеку свойственно бояться. Революционеры же, уняв в себе «тварную дрожь», не приобрели ничего, кроме бесстрашия. С ненавистью в сердце и отчаянной злобой в глазах они пробивались в первые ряды жизни.

 

 

 

ТЕМА № 2

 

Бесстрашный человек легко расстается с родиной, проклиная нравы и порядки, которых крепко держались отцы и деды. Он клеймит в прокламациях самодержца, как гнусного палача, и считает чувства патриотизма, стыда, греховности позорным пережитком прошлых эпох. Он верит только в свои силы и в своих товарищей.

Никто не даст нам избавленья,

Ни бог, ни царь, и не герой...

Это слова из гимна бесстрашных. Не боятся они Божьего гнева и архангелов с мечами. Постыдным считают шапку ломать перед монархом. Когда Шаляпин на сцене Мариинского театра вместе с десятками других артистов опустился на колени перед всемилостивейшей императорской семьей, то этот поступок осудили все поклонники певца, не говоря уже про газетную братию. Унизил себя, просто растоптал свою репутацию бедный Федор Иванович.

Бесстрашный человек так бы не поступил. Он бы наоборот, что-то вызывающее, оскорбительное бросил в адрес Николая II, так схулиганил, что был бы арестован, уведен со сцены со скрученными руками... А затем сотни просителей и подписантов ходатайствовали бы о его освобождении из узилища... Крестьянский паренек Есенин долго оправдывался перед другими поэтами за то, что удостоился чести быть принятым Великими княжнами и прочесть им свои стихи. А вот Юровский, будучи деятельным организатором расстрела императорской семьи, воспринимал себя как историческую личность и настойчиво хлопотал о том, чтобы револьвер, из которого он убил помазанника Божьего, попал в число экспонатов музея Революции. Ведь то был не просто револьвер, а орудие возмездия и символ освобождения.

Освобождение... насколько многогранным является это слово! Синоним новой веры. Лаконичное руководство к действию. Ведь столько предрассудков скопилось за долгую историю христианства. Столько препон мешало человеку раскрепоститься, развернуться во всю мощь своих способностей.

К ХХ в. небосклон полностью расчистился. Леса и болота, прежде населенные лешими и водяными, также опустели. Вот он, человек, само имя которого звучит гордо, стремительно пересекает знойные или ледяные пустыни, карабкается на горы, изобретает сложные инженерные сооружения, взмывает ввысь, перестает стыдиться своей наготы и того, что произошел из морской грязи или речного ила. Для того, чтобы парить на ненадежном летательном аппарате, чтобы продираться сквозь тысячекилометровые джунгли, как и для того, чтобы раздеться перед публикой или разрушить на картине привычные контуры предметов и заменить их сбивчивыми цветовыми ритмами, действительно нужны были дерзость и смелость. Гибли отважные путешественники, отправляясь покорять полюса на санях или воздушных шарах, облучались ученые, проникая в тайны материи, не щадили себя революционеры, коротая дни и годы в острогах.

Наступление фронта Освобождения сопровождалось и явлениями другого рода. Непосредственные боевые действия на поле брани превратились в неприглядное занятие. Еще в англо-бурской войне была введена в строевых частях форма «хаки». Чтобы стать незаметнее для противника. Прячься, воитель, сливайся с землей, ползи по ней, будь похожим на болотную кочку или замшелый валун: уподобься пучку жухлой травы или подгнившему пню. А иначе усовершенствованное огнестрельное оружие превратит тебя в безобразную груду костей и мяса. Тут уже не до гордой поступи и стати. Прячь свое человеческое достоинство. Если хочешь жить, плашмя бухайся в грязь и ползи по ней, как ящерица или червяк.

Все лучшие части русской армии были истреблены еще в первый год Великой войны. Не командование в этом повинно. Многие блестящие офицеры, потомки древних родов, предпочитали погибнуть в «полный рост», перспективе уподобиться пресмыкающемуся. Преклонить колени перед полковым знаменем или чудотворной иконой представитель первого служилого сословия счел бы для себя за великую честь. Упасть ниц перед лицом смертельной опасности – несмываемым унижением.

Рукопашный бой, в котором русские из века в век выходили победителями, превратился в редкий эпизод затяжной позиционной войны. Многие, очень многие избегали оберегать свои головы железными касками и кланяться вою каждого пролетающего снаряда. Дворяне первыми гибли смертью храбрых. Они первыми и уходили под землю,

Та война вогнала миллионы людей в окопные щели и блиндажные норы, дыхнула ядовитыми туманами, оплела поля колючей проволокой. Пулеметы косили всех без разбора. Но особенно часто тех, кто не успел или не захотел спрятаться. Эта война уничтожила весь цвет русского дворянства. Общество осталось без привычных своих водителей.

О Первой мировой с отвращением вспоминал и противник. Фон Додерер, австрийский аристократ в 1916г. попал в русский плен и около четырех лет провел в Приуралье. Сражения, в которых принимал участие этот потомок старинного военного рода, остались в его памяти, как кошмарные эпизоды, а годы плена, как «счастливые». Многое тогда в сознании миллионов перевернулось верх тормашками. Позже фон Додерер откажется от военной карьеры и станет писателем, пользующемся всеевропейской известностью.

Были и такие австрийцы, которые не хотели возвращаться на родину после плена. В юношеские годы я встречал в Канавино таких уже состарившихся «невозвращенцев». Один из них, Франц, работал в бане на улице Марата. Ныне эта баня снесена «Метростроем». Но в 60-е и 70-е г.г. ХХ в. она пользовалась большой популярностью у любителей попариться. Несмотря на свой почтенный возраст, Франц ни минуты не сидел без дела: складывал в стопки раскиданные шайки, собирал в кучки и выносил во двор истрепанные веники, отрывал билеты и любезно сопровождал «клиента» до свободного места, без устали тер шваброй кафельный пол, услужливо подавал чистые простыни отдыхающим. Для постоянных клиентов в специальном месте хранил бутылочное пиво. Не смущаясь сильного акцента, считал своим долгом поговорить с клиентом, если тот чем-либо интересовался. Но когда его спрашивали о той, давней уже войне, разговор не поддерживал, а в ответ только гадливо морщился. Он так и не смог простить своему императору (Францу-Иосифу), что был послан на «бойню». Та война буквально взорвала его родину: остались лишь жалкие осколки с весьма неровными краями. Пожизненный плен Франц предпочел скорбному возвращению домой.

Первая Мировая война убила уважение к себе и любовь к родине у многих русских, австрийцев, англичан, немцев, итальянцев. Дегероизация боевых операций приобрела кричащую очевидность. Истребительный характер сражений ставил под сомнение само наличие Промысла. Божья воля не могла проявляться столь кощунственно к человеку. Народы, посланные монархами на поля битв, на многолетнее прозябание в земляных щелях и норах, стали с недоверием, а то и с ненавистью относиться к своим правителям.

Война оказалась жуткой переправой, где восторжествовали гнусные правила. Переправлялись в будущее те, кто стремился выжить, во что бы то ни стало. Мгновенно уничтожались те, кто пестовал в себе с младых ногтей благоговейное отношение к памяти предков и к своей родине. Война сжигала, сжирала все лучшее, храброе, благородное по обе стороны фронта. Возросшая огневая мощь отнюдь не придала величия обладателям этой мощи и породила «катастрофическое мышление».

Судьба миловала на фронте офицера исключительной отваги и талантливого поэта Николая Гумилева. Однако его вскоре после октябрьского переворота расстреляли большевики. Как расстреляли тысячи других офицеров царской армии, под разными предлогами и обвинениями. Казни продолжались многие десятилетия. Уже в 1945 г. были истреблены атаманы, есаулы, хорунжие казачьего корпуса Краснова, выданные англичанами Советской власти.

А вот неудачник Тухачевский, проведший всю Первую Мировую войну в плену, пришелся большевикам по душе. Потому что полыхал мстительной злобой и силился доказать своему прежнему окружению, что его следует, если не уважать, то хотя бы бояться. И его действительно многие стали бояться. А для крестьян Тамбовской и Пензенской губерний, где его предки издавна владели обширными землями, он стал воплощением исчадия ада.

Используя лексику Н.В. Гоголя, так и хочется назвать десятилетие с 1915 г. «прорехой во времени». В эту прореху бесследно провалились неисчислимые ценности, не только материальные, доставшиеся в наследство от предыдущих веков.

«...Итак, вы готовы умехеть за цахя? – Так, его уже нет, он догнивает в ухальских копях. Но хаз вам по-прежнему дохог это кховопиец, то пожалуйста... А вы, значит, за веху? Поха бы отказаться от этого опия. Но коли упохствуете, то пожалуйста... А вы за Хоссию? Так ведь нет уже такой стханы? Есть Советский Союз. Но если вы живете в пхошлом, для вас трудно подыскать мистечко в светлом будущем. Идите насовсем в ту эпоху... А это кто такой недовольный? Похуганная честь, гхажданин, есть пехежиток чуждой мохали. Немедленно ликвидиховать недовольного!»

А.И. Солженицын, создавший гигантское историко-публицистическое полотно об изведении русского народа, горестно недоумевал: почему в середине 30-х не сопротивлялись подлым нкаведэшникам, вламывающимся по ночам в квартиры? Почему покорно позволяли арестовывать себя на работе, на званых приемах, в штабах крупных воинских соединений? Да потому, что к этому времени уже практически не осталось тех, кто был готов умереть, отстаивая свое достоинство, а остались те, кто хотел выжить и надеялся лишь на то, что в «компетентных органах» разберутся, смилостивятся и вскоре выпустят. Выжить, во что бы то ни стало, даже за счет доноса на брата, отца или жену, выжить на промороженных просторах Заполярья, заполучив какую-нибудь «хлебную» должность в концлагере, выжить, пусть измордованным, изнасилованной, выжить, вопреки ненасытным аппетитам машины смерти – стало навязчивой идеей для миллионов. Бесстрашный человек оказался в самодельном плену. Из камней и осколков разрушенного пантеона каждый сложил для себя тесную камеру. Порой перестукивались, но лишь затем, чтобы узнать, живы ли соседи. В окошечко в любое время мог заглянуть надзиратель. Также в любое время в дверь могли войти уполномоченные, вывести в тюремный двор и расстрелять.

Наряду с этим, какие впечатляющие экономические достижения демонстрировали тоталитарные государства! За считанные годы в Советском Союзе выросли сотни комбинатов, плотин, заводов. За те же годы Германия в десятки раз увеличила объемы промышленного производства. Бердяев в далекой Франции искренне радовался тому, что русские люди вновь стали гордиться страной, в которой живут, что стройными рядами маршируют на работу, также организованно отдыхают, распевая песни, оптимистичные по содержанию.

Успех тоталитарных режимов основан на стремлении общества к имитации теократии или самодержавия, на тоске по образцам, достойным подражания. Тоталитаризм – это ответ на хаос в душе каждого, наступивший в ходе Первой Мировой войны. Бесстрашие и аморализм, вседозволенность и цинизм, поразившие все слои общества большинства воюющих стран, грозили превратить эти страны в выжженные пустыни. Революции, перевороты, гражданские войны, хозяйственная разруха и политическая неразбериха были характерны не только для растерзанной России. Сами руины былых империй как бы взывали к порядку и дисциплине.

Почитание героев сменилось претензией революционеров, воинствующих безбожников на роль авангарда всего прогрессивного человечества. Государство превращалось в гигантскую церковь, в которой правила идея мирового господства. Большевики, «наци» и фашисты были очень озабочены проблемой увековечивания имен и образов наиболее достойных представителей своих систем. Конечно, все это выливалось в обезьяньи ужимки, не более. Вожди представляли собой макакообразные карикатуры на правителей. Срочно выискивались новые святыни. О музее Революции и его экспонатах уже упоминалось. Длинные очереди выстраивались на Красной площади перед мавзолеем. Восставшие массы трепетали перед мумией в прозрачном саркофаге и Отцом народов, появлявшемся на трибуне мавзолея в советские праздники. О том, как бурно приветствовали товарищи по партии появление своих фюреров, свидетельствуют итальянские и немецкие хроники.

Это были «беспримесные» общества. Муссолини одним махом расшугал знаменитую мафию. Какой-то реальной оппозиции в тоталитарных государствах не было и не могло быть. Чистота помыслов и преданность вождю – вот что отличало члена партии, адепта нового порядка. Даже кресты, которыми награждал фюрер своих героев, были из железа высочайшей пробы. Да, монархии свергнуты, нет больше династий, пышных церемоний, великосветских балов и прочих проявлений расточительства. Вождь скромен в одежде, не может себе позволить семейного очага, не притязает на высокие награды (да и нужны ли они воплощенному божеству). Вся его жизнь отдана служению народу, идее, партии и т. д.

Дуче, фюрер, Отец народов, – отнюдь не политические авантюристы, сумевшие ловко обмануть народы и заполучить безграничную власть. Это – последовательные и целеустремленные борцы с хаосом. Вместо разрушенных Первой Мировой войной ценностей жизни, они, возглавив сплоченные политические группировки (воинственные ордена), предложили эрзацы, приемлемые и понятные для подавляющего большинства. Бог умер, но появился лидер, от величия которого трепещут сердца и дрожат коленки у миллионов поданных. Да, аристократия
и духовенство выброшены на «свалку истории». Но появились спецслужбы и товарищи по партии, помогающие рупору истины творить историю.

Их служение также является эрзацем. В нем отсутствуют как традиционные моральные ограничения, так и ответственность перед будущими поколениями за свои деяния. Все позволено во имя великих целей; любое предательство или кощунство. Уничтожаются целые сословия и народы. Сама история признается ложной и нуждается в новом истолковании. Чем глубже «оставленный след», тем большего уважения достоин член партии.

Вождь – жестокий человек в мире, который стал чрезвычайно жестоким. Вождь отличается от самодержца не только тем, что избегает роскоши или не знаком с хорошими манерами. И не только тем, что управляет страной не по праву рождения, а по праву сильного. Есть гораздо более существенные отличия. Монарх является орудием божьей воли. Аватара сам привносит в мир абсолютную истину. Используя газетный сленг, можно сказать так: аватара – это человек, который полностью сделал самого себя и, обладая харизмой, заставил поклоняться себе все население страны, лишившейся в результате политических катаклизмов этических ориентиров. Поклонение аватаре становится смыслом жизни миллионов и нравственным каркасом тоталитарного общества.

Когда будущая жена декабриста Анненкова, сосланного в Сибирь, удостоилась встречи с Николаем I и рассказала тому свою историю любви, то растроганный император подарил молодой женщине три тысячи рублей, чтобы она смогла добраться до своего суженого, увы. государственного преступника, и обвенчаться. Это – поступок монарха, придерживающегося аристократического этоса.

Сталин держал в лагерях жен Молотова, Калинина и супруг прочих ближайших товарищей по партии. Прибил бы и Крупскую, если бы та вовремя не присмирела. Преследовал не только Троцкого, Парвуса, но также и их сыновей. Гитлер уничтожил своего друга Рема и всех лидеров штурмовиков, которые фактически привели его к власти. Мысль о благородстве и милосердии невыносима для аватары. Беспрерывная ротация свиты – это обычный стиль его правления.

Бесстрашие, которое распространилось среди европейцев в годы Первой Мировой войны со скоростью небывалой доселе эпидемии, толкало обедневшие народы к аскетизму, а богатеющие – к гедонизму. Аскетизм нуждался в чеканной оправе, которой и являлся тоталитарный режим. Это режим, при котором жизнь общества начиналась как бы с чистого листа, но жизнь по правилам, похожим на старые. Галерея героев начиналась только с лет, когда этот режим утвердился в стране. Право на бессмертие получали лишь те, чьи биографии могли стать удобным подспорьем для пропаганды господствующей идеологии. Герой в эпоху тоталитаризма – это подсобный инструмент для возведения здания новой церкви.

Тоталитаризм – за порядок и дисциплину. Но этот порядок держится сугубо за счет физической расправы. Человек трепещет перед грандиозной государственной машиной, как осенний лист на ветру. Каждый на любом месте содрогается от мысли, что завтра обойдутся без него, не пустят в «светлое будущее». Адские сферы покинули мифические подземелья, стали повсеместной реальностью. Миллионы гибли от голода, оказавшись без средств к существованию. Миллионы умирали на рудниках или превращались в дым в концлагерях. Те же, для кого ворота в будущее не закрывались, должны не только мыслить в «правильном русле», но и быть крепкими, здоровыми, выносливыми.

Какой правитель не мечтает о таких поданных! Но при тоталитаризме эта мечта становится реальностью. Занятия физкультурой и спортом превратились в необходимость для всех. Гитлер искренне возмущался ужасами войны, калеками, «продавцами спичек», которых живописали Дикс или Бэкман. Советских генсеков также тошнило от «дегенеративного искусства». Подробно описывая знаменитый разнос, который устроил Хрущев в 1962 г. «господам абстракционистам и педерастам», авторы мемуаров не скрывают своей иронии по поводу эстетической дремучести Никиты Сергеевича. Но ведь советский властитель был подлинным сыном коммунистической партии! «Беспредметное» искусство бесстрашных художников ему действительно было противно. Но, тем не менее, такой занятый человек, как генсек КПСС, изыскал время для визита на подобную выставку и последующую проработку «расслабленных эстетов». И тем самым он признавал огромную важность искусства для общества. А пристрастность к современному, весьма оскудевшему на общечеловечески – значимые образы искусству со стороны вождей объяснялась их стремлением по-своему придать этому искусству признаки красоты и гармонии, безвозвратно утраченные на пути к коммунизму или тысячелетнему рейху.

Таким образом, вождь – это борец против дегероизации мира и войны, борец против хаоса, разлагающего общество, борец против темных сил, которые завели человечество в болото обывательщины и мелочных интересов. Вожди – трагические фигуры издыхающей истории. С их смертью меркнут истины, изрекаемые ими. С высоких пьедесталов сбрасываются памятники, а со стен высоких кабинетов – парадные портреты. Спецслужбы разбегаются как воровские шайки во время полицейской облавы. Товарищи по партии прозревают свои ошибки и заблуждения, но, увы, не каются в совершенных проступках. Тоталитаризм – это правление маргиналов, которые века жили во мгле и невежестве, и, придя к власти, обожествили результат подобного восхождения. Они не знали и не умели ничего иного, как все общество сделать чернью. Поэтому тоталитаризм можно охарактеризовать, как всеобщее бесчестие, как измельчение до пыли человеческого достоинства.

Тоталитаризм пестует извращенное религиозное сознание, воспитывая в людях лишь беспрекословное подчинение вышестоящим командирам и начальникам. У адепта тоталитарной идеологии нет ничего своего, в том числе и бессмертной души. Он живет и действует вне морали, выработанной десятками предыдущих поколений. У него один оценщик – вождь. Готовность умереть, развитая у адепта тоталитарной идеологии, основывается на понимании «винтиком» своей ничтожности по сравнению с величием вождя. Оттого-то тоталитарные режимы превращают все общество в единый серый монолит. А в коридорах власти выживают только те, кто подлее, коварнее и хитрее остальных.

Личность формируется и развивается лишь вопреки общему умонастроению и, как правило, уничтожается, точно сорняк. Тоталитарные режимы низводят человека до букашки, до трудолюбивого насекомого. «Страна Муравия» – жизнерадостная страна. Для муравья нет серафимов и муз, зато есть коллектив и муравейник.

 

 

 

ТЕМА № 3

 

Страны и народы, которые более или менее благополучно выбрались из пекла Первой Мировой войны (Антанта) не стали ужасаться этике и эстетике бесстрашия. Победители-французы покоряли все новые высоты эротики в искусстве. Англичане превратились в заядлых путешественников. Америка стала высшей школой экономического выживания для миллионов эмигрантов. Соответственно появились и новые образы в литературе.

Здесь мне хочется упомянуть о рассказе Д. Лондона «Любовь к жизни». Некий золотоискатель подворачивает ногу. Напарник, естественно, его покидает. Герой рассказа сначала медленно ковыляет по тундре, питается кореньями, сырыми рыбешками, которые водятся в лужинах. Силы оставляют его. Он опускается на четвереньки, потом ползет по-пластунски. Золотоискателя преследует старый волк, ослабевший настолько, что не решается напасть на изможденного человека. Волк терпеливо ждет, когда же человек умрет. Вот так и ползут.

Герой рассказа попал в экстремальную ситуацию и все-таки выжил. Даже изловчился перегрызть горло старому хищнику; после чего благополучно добрался до гавани, где ждала шхуна.

Очень симптоматичный рассказ. Новый тип человека вползал в историю на заре ХХ в. Позже поползут люди-жуки и люди-муравьи. И затем уже весь век люди будут ползать по грязи на фронтах мировых войн, в концлагерях, обессилев от истощения. Будут ползать после разборок бессчетных преступных группировок, а также от расцветших алкоголизма и наркомании. Миллионы будут ходить на полусогнутых перед владельцами предприятий и фирм, перед госчиновниками, лишь бы не потерять работу и надежду на прибавку к жалованью. С человеком случится «превращение».

Бесстрашный человек смело нарушает данные клятвы и быстро забывает об обещаниях. Он не верит родным и близким. Он продан по сходной цене друзьями и предан любимыми. Он не верит даже себе, а верит только слову написанному, грамотно оформленному с юридической точки зрения. Не на кого ему рассчитывать, разве что на собственную изворотливость.

Бесстрашный человек гоним сонмом желаний, реализация которых и становится оправданием его существования. Он свободен от ограничений предыдущих эпох и настойчиво ищет лазейки в законах, чтобы сделать свою деятельность максимально прибыльной. Он жаждет удовольствий, комфорта, безразличен к чужому мнению, называя это безразличие толерантностью. Готовность умереть за некие высшие ценности для него абсурдна. Ведь его смерти обрадуются конкуренты, наследники, партнеры по бизнесу и, конечно же, враги. Другое дело – выжить. Выжить, вопреки картельным соглашениям конкурентов, несмотря на нападения наемных убийц, измены жены, разоблачения газетных репортеров, преследования налоговых органов, выжить, невзирая на разрушительные болезни, когда приходится обращаться к несчастным донорам за жизненно важными органами.

Бесстрашный человек слаб. Для него ничего нет святого, кроме него самого. Он – начало и завершение всей истории человечества. Ему нет дела до других «историй», разве что - до скандальных и с «пикантным душком».

Французов, столь героически сражавшихся на Западном фронте Первой Мировой словно подменили 20 лет спустя. И поляки, твердо отстоявшие свою независимость перед полками Красной армии, также в считанные дни потерпели сокрушительное поражение от дивизий вермахта. И голландцы тоже. Только британцы, еще верные своим традициям и сохранившие имперский дух, нашли убедительные ответы на выпады агрессора. Американцам же на европейском континенте в годы Второй Мировой явно не везло.

В реалистичном романе И. Шоу «Молодые львы» есть эпизод, в котором показано, как немецкий офицер, измученный долгим отступлением из Франции и командующий отделением мальчишек, умудрился задержать на целый день продвижение американской бронетанковой бригады, нанести той воинской части весьма чувствительные потери в живой силе. Этот фрагмент романа хорошо иллюстрирует причины серьезных затруднений, которые испытывали американцы в Арденнах, хотя война уже была на исходе.

В либеральных обществах воины не слишком храбры, а чертоги власти сотрясаются постоянными скандалами. Бесстрашный человек не столь опасается быть уличенным в махинациях, сколько тревожится о том, смогут ли его адвокаты доказать абсурдность всех пунктов обвинения. Тоталитарные общества, внешне такие спокойные, организованные, тяготеющие к образцам, трещат и раскалываются сразу. Так вдребезги разбиваются гранитные глыбы при падении в глубокие пропасти. Под обломками гибнут тысячи и миллионы людей, а миру являются следы ужасных преступлений, тщательно скрываемые доселе власть предержащими. Либеральные общества выживают, трансформируются и снова выживают, адаптируются и применяются к каждому новому десятилетию. И наблюдая за тяжбой между двумя способами устроения жизни, все чаще склоняюсь к мысли о том, что традиционные ценности жизни действительно стали неуместны в ХХ в. И наступивший XXI век – это пора «золотого миллиарда», но никак не благородных металлов. По своей сути, все мы растем из минувшего железного века, изжевавшего столько личностей до мельчайшей пыли. То был век маргиналов и мещан, мечтающих завтра проглотить больше, чем вчера.

Человек больше не звучит гордо. Он – всего лишь источник «шума и ярости». Новый век нам вряд ли явит новых героев, праведников и гениев. Их свойства окончательно переняли экстремисты, сектанты и маньяки. А соответствующие силовые структуры уж постараются изолировать от общества нежелательные элементы.

Впрочем, когда-то же должен был наступить звездный час для подавляющего большинства! И грядущее клонирование человеческих особей только закрепит этот глобальный успех. Поживем – увидим.