Теоретики постмодернизма не перестают заявлять о себе 1) как о могильщиках культуры классического типа, 2) как о принципиальных противниках политэкономического проекта модерна. И, если первое утверждение на сегодняшний день подтверждено многочисленными плодами теоретической и практической деятельности участников движения Контрпросвещения, то тезис о презумпции запрета на централизацию (монополизацию) существующей экономической капиталистической системы почему-то не срабатывает. Более того, на руинах классической культуры, почему-то, разворачиваются процессы прогрессирующей унификации политических и экономических моделей. Поэтому возникает вопрос: как связаны деконструирование феноменов, порожденных проектом модерна и социальное конструирование новой европейской или глобальной реальности? Как связаны многочисленные постмодернистские «теории смертей» с глобализмом? Я хотел бы попытаться ответить на эти вопросы, выбрав для анализа из обширного мартиролога постмодернизма только одну смерть – «смерть Традиции»

Ж.Деррида, введя свое знаменитое понятие «онто-тео-телео-фалло-фоно-логоцентризм», дал набор целей интеллектуальной атаки для целого поколения. Удары по этим целям не заставили себя ждать. Битва с многоглавым проектом модерна практически завершена: теоретически поражены (разоблачены), кажется, уже все символические центры, испускавшие тотализирующие импульсы. Зафиксировано множество смертей: смерть Романа, смерть Веры, смерть Автора, смерть Клио, смерть Ортодоксии,... и несть числа смертельно раненым богам. Санкционированные ими общественные и политические институты и нормы делегитимированы. Осталось только дождаться феноменологической смерти Бытия классической метафизики.

Бытие, гармония, гуманизм, – понятия классической философии и образы классического искусства, после состоявшейся битвы больше не в силах удерживать свою власть над умами. Однако они все еще присутствуют в артефактах культуры в виде традиции, – «традиционного наследия» прошлого, призывающего к чему-то и предупреждающего о чем-то. Но слышит ли их кто-то? Битва с модерном оставила руины от здания классикой живописи, поэзии, архитектуры, литературы. Нет, конечно, произведения еще сохраняются, но они уже молчат, а значит не за горами атака на них со стороны так называемой «современной» культуры. Но сначала конечно символические атаки интеллектуалов. Показательна в этом отношении дискуссия по поводу возведения в классическом архитектурном ландшафте Санкт-Петербурга «современного» здания оперы в стиле так называемой «архитектуры зданий-атракционов». Этот стиль, являясь порождением маркетинговых технологий, не плохо подходит как для проектирования торговых центров. Современный театр – это, во многом конечно, именно торговое заведение, но все же может быть не стоит «взрывать» классические архитектурные ансамбли, ведь это -наше «традиционное наследие».

– Стоит. Именно потому, что это – традиционное наследие, – поэтому и стоит, – ответ интеллектуальной элиты нового типа. Теория «смерти традиции» и фундирующий ее принцип «мертвой руки» – это комплекс аргументов почему это стоит делать.

Но прежде чем приводить аргументацию постмодернистской концепции традиции и наше с мое несогласие, рассмотрим постмодернистскую концепцию истории, с котором мы согласны, и которая и послужила фоном для критики традиции. «История – мудрый человек, она рассудит», – гласит поговорка классических времен. История, представленная сегодня исключительно исторической наукой – больше не человек, она – толпа экспертов, кричащих на разные голоса. Другими словами, история, стараниями историков и заказывающих эту музыку инвесторов, перенасытило современную культуру своими следами. В условиях прогрессирующего производства товаров и смыслов, историческая наука (а точнее, вся интеллектуальная индустрия, ориентируемая на так называемый «принцип историзма») с одержимостью коллекционера производит колоссальное количество архивных и музейных единиц хранения. Основной доблестью современного позитивиста от истории (а кто же сегодня не позитивист, кто осмелится на создание «риторических» нарративов) является ввод в оборот новых источников или их критика (интерпретация).

«По мере исчезновения традиционной памяти, мы ощущаем потребность хранить с религиозной ревностью останки, свидетельства, документы, образы, речи, видимые знаки того, что было, как если бы это все более и более всеобъемлющее досье могло стать доказательством неизвестно чего на неизвестно каком суде истории», – пишет современный французский историк. История когда-то свидетельствовшая о теофаниях сакрального, конечно не являлась научной. Для того чтобы стать научной она должна была представить свой предмет – прошлое, в виде объективных (или субъективных) исторических фактов. Однако ей этого не удалось, – не без оснований, считают постмодернисты. Сакральное трансформировалось в историцизме в свои следы, которые вовсе не являются фактами. Сакральное инвестирует себя в след, который является его отрицанием», – безжалостно констатирует П.Нора.

Гипертрофированное раздувание чувства памяти связано с чувством ее утраты. В этом аргументе, на мой взгляд, – правда постмодернизма. Традиция утрачена, или вернее разоблачена, дискредитирована наукой и искусством модерна. Импрессионизм и ему кубизм были первыми формами деконструктивистских технологий (в широком смысле слова). Пришедший на их плечах конструктивизм стал возможным только после состоявшегося демонтажа иерархически организованного здания классицизма. В.Кандинский проницательно писал в начале ХХ века о том, что теперь художнику остались два взгляда на радикально дегуманизированный мир: либо видение его как набора абстрактных принципов, либо – крайний натурализм. Постмодернизм застал традицию, традиционные форма культуры уже в полуживом, деморализованном состоянии. Так что оставалось два пути : либо попытаться оживить, реанимировать традиционные механизмы интеграции культурны и солидаризации общества либо «раздавить гадину», – по словам предтечи Ницше Вольтера. Как известно на первом ответе обосновался традиционализм и консерватизм, на втором, – постмодернизм и либерализм.

В этой связи я хотел бы, высказать следующую гипотезу: современная философия постмодернизма является продолжением проекта модерна, т.е. оптимистической установки Просвещения на всесокрушающую победу критического подхода к действительности. Разница в том, что оптимизм раннего Просвещения сменился цинизмом позднего его этапа. Зигмунд Бауман назвал постмодернизм «разочарованным модернити». На мой взгляд, это не просто удачная метафора грустного социолога, склонного к эссеистическому выражению мыслей. Это емкое понятие, позволяющее по-новому определить место и роль философии постмодернизма в современной культуре.

Итак, посмотрим под выбранным ракурсом зрения на одну из многочисленных постмодернистских «теорий смертей» – смерть Традиции. Проблему отношения философии постмодерна к феномену традиции разрабатывали Э.Джеллнер, Д.Мак-Кенс, О.Апель, Г.Кюнг, Х.Брук-Роуз. Если теоретики авангардизма боролись с традицией, то постмодернисты считают ее фикцией и декларируют радикальный отказ от самой идеи традиции. «Мы признаем единственную традицию – традицию отказа от традиции», – пишет Э.Джеллнер. Понимать это нужно, исходя из теории «смерти автора». Согласно ей, не один текст не может быть передан адекватно замыслу автора. Применительно к проблеме традиции, это означает, что феномена передачи во времени образа прошлого не возможен фактически. Эксперты в области историко-культурного наследия, конструируют образ прошлого путем интерпретацией исторических фактов. Прошлого не существует, а его конструкция создается по заказу политической власти. Деконструкция прошлого вскрывает механизм микрофизики власти.

Х.Брук-Роуз предложила фигуру «мертвой руки» в качестве принципа конституирующего теорию «смерти Традиции». Риторическая фигура «мертвой руки» в юридической практике означает владение без права передачи по наследству. Социологический аспект этого юридического принципа состоит в том, что поколение отцов лишается права транслировать свои ценности (даже в их ограниченном наборе) потомкам. Другими словами, общество лишается права на ту часть символического капитала, которая обращена в будущее и призвана продолжить себя в качестве самотождественной структуры. Видимо, предполагается, что межпоколенные отношения должны строится так же, как и внутрипоколенные, – на принципе свободной конкуренции на рынке символических ценностей. Таким образом должен пасть последний бастион социального неравенства – неравенство отцов и детей.

Итак, прошлое уравнивается в своих правах бороться за умы и души с настоящим. С точки зрения политэкономии – это справедливо. Однако, очевидно, что нельзя отстоять своих прав без возможности высказаться. Но для того, чтобы высказаться мертвым отцам им нужны живые дети, которые повторят ценности предков доверчиво, потому что они – пока дети, и потому, что – дети своих отцов. Доверчивость – необходимое, условие обеспечение самотождества общественного организма. Все общества до современного (т.е. того, которое репрезентируется социальной теорией постмодернизма) базируются на «презумпции традиции», – презумпции передачи по наследству неразложимого ценностного ядра, которое обеспечивает идентичность членам общества и тем самым его жизнь во времени. Традиция – это такая передача социокультурного опыта от поколения к поколению, которая обеспечивает поддержание коллективной идентичности через воспроизводство системы базовых символов той или иной культуры. Другими словами, традиция – это такой минимально-необходимый набор символических средств, который не дает распасться общественному организму при исторических трансформациях внутренней системы ценностей и информационных атаках снаружи.

Постмодернистский «принцип мертвой руки» не только выражает стремление очистить сознание от призраков прошлого, но и веру в то, что индивиды могут, опираясь только на свои силы обеспечивать связь времен. Именно поэтому можно и даже нужно рвать межпоколенные связи. Это на наш взгляд, вариант ренессансной веры в самодостаточность и универсальность гения. Вот только, гуманисты Возрождения в качестве примера такой индивидуальности могли указать на Леонардо да Винчи, а наши современники – на Леонардо ди Каприо?

Как известно, борьба с традицией началась в эпоху Просвещения и была обусловлена задачей слома средневековой системы ценностей. Тогда же на вооружение был взят радикальный тезис о традиции как форме ложного сознания. Согласно Просвещению истина носит экспериментальный новаторский характер. Эксперимент и наблюдение – это метод поиска (и нахождения) истины в модусе настоящего или наступающего будущего. Прошлое выступает как модус заблуждения, как покров, который должен быть сорван. В результате роста авторитета научного метода, ориентированного на настоящее и ближнее будущее, в интеллектуальной практике утвердились позитивизм и авангардизм.

По целям это была обычная борьба за смену одной системы ценностей на другую. Однако кроме обычного для истории процесса смены эпох, эта революция имела одно существенное следствие, делающее эту смену эпох беспрецедентной. Речь идет об использование в качестве разрыхлителя предыдущей традиции теории, которая получила название критики идеологии., Получившая систематическую разработку в философии Ницше и Маркса критика идеологии, не просто использовала знание механизма традиции, для подмены одних ценностей другими, но выработала методологический инструментарий для полного расщепления ядра традиции. Это открытие легло в основу теории модернизации с ее ключевыми понятиями «традиционное общество» и «современное общество». Теория критики идеологий сумела сделать нигилизм и цинизм не просто тактикой, но стратегией новых общественных групп.

Постмодернизм осуществляет свой вклад в программу неоцинического типа сознания. В рамках теории культуры постмодернизма выдвигается идея пастиша и коллажа, которая опирается на презумпцию аксиологического равенства любого из элементов идеологической системы общества. Другими словами, любая малая группа, или даже, индивид в праве постулировать свою систему ценностей. В синхронном режиме, это означает, что множество систем ценностей сталкиваются друг с другом, конкурируя на идеологическом рынке. В диахронном режиме это означает, что передавать систему ценностей от отца к детям нельзя, дети имеют право на чистый лист своего сознания. Более того, предполагается, что и не возможно ничего передать систематично в условиях бешеной социокультурной динамики современного общества. Не случайно ключевой смысл термина «современное общество» в теориях модернизации, – это прогрессирующее производство и потребление, прогрессирующее с темпом, превышающим возможности семьи или другой группы дать систематические знания о своей картине мира. Как замечает З.Бауман, описывая стиль эпохи постмодернити: «Жизненный успех (и тем самым рациональность) людей постмодернити зависит от скорости, с которой им удается избавляться от старых привычек, а не от скорости приобретения новых. Лучше всего вообще проявлять беспокойства по поводу выбора ориентиров».

В традиционных культурах все поколения ориентированы на некое общее ядро ценностей. Такой тип ориентации символизирует древо мира. Древо мира, – символ жизни общества во времени, имеет единый ствол, – символ ядра культурной традиции. Оно растет вверх, символизируя иерархию, целостность. Ветви поколений крепятся к стволу, что символизирует долг. Концепция «ризомы», выдвинутая Делезом и Гваттари в рамках номадологического проекта, призвана обосновать иную модель жизни. Термин ризомы взят из ботаники и означает корневище. Древо мира теперь свое для каждого поколения и даже каждой субкультуры внутри одной генерации. Оно больше не стоит твердо, не уходит корнями в родную землю, а стелется по поверхности, приспосабливаясь к потоку желаний каждого отдельного индивида. Эти ползущие деревья и переплетаются, образуя некое общее корневище.

Другими словами, речь идет о крайней форме релятивизма, переходящего в радикальный цинизм. Его-то и призван фундировать веденный Брук-Роуз принцип «мертвой руки». Риторическое одеяние цинизма – это тема свободы личности, которая на поверку оказывается свободой индивида, – что далеко не одно и то же. Речь идет о так называемая негативной свободе, свободе от. Позитивное отношение к негативной свободе поддерживается надеждой на самоорганизацию хаотических процессов разделения и индивидуализации. В том числе – разделения поколений

Однако, я вовсе не хочу сказать, что именно философия постмодернизма породила ситуацию перепроизводства исторических смыслов, которую неудачно именуют постмодерном. Как раз наоборот, постмодернизм верно указал на причины такого положения вещей, обнаружив идейные корни прогрессирующего культурного плюрализма в философии культуры модерна, а питающую его энергию в крахе паноптического проекта модернистской философии власти. Так что, конечно, не Фуко и Деррида сотворили всю современную культуру, скорее, наоборот, деконструктивизм – это попытка «прогнуться под мир», лечь на волну плюрализма. Однако, эта волна «свободы от» оказалась волной поп-культуры для масс.

Либерализм и Авангардизм – первые формы постмодернистской ненависти к классическим композициям в области искусства и власти, – были полны оптимизма и разоблачительского пыла, ибо не ведали, что творили. До середины ХХ веке «прогрессивные интеллектуалы» верили что, когда тело модерна испустит последний дух, «либеральная свобода» всех примет радостно у выхода из тоталитарного ХХ века, а ХХI век откроет собой последнее тысячелетие, – тысячелетие торжествующей Современности. И на скрижалях нового сверкающего мира будет начертано: «Свобода от», Плюральность и Глобальность. Однако сегодня этот девиз сильно поблек, и сквозь него проступил другой:

Все Боги мертвы, Добро пожаловать в пустыню Реального

Но почему же так не весело выглядит мир после побед веселой науки деконструкции. Или не весело только «неуспешным» людям? Не успевшим порвать со своими привязанностями к центрам власти, и стать «людьми воздуха», «фланерами», – как назвал успешных людей Зигмунд Бауман. Или наша грусть – это «шок Будущего», – по выражению футуриста Тофлера, шокированного, видимо, мыслью о возможности возврата Прошлого.

Но судя по всему, никому не весело. Никому. Чтобы в этом удостовериться, достаточно пройтись по конференциям обществоведов: доминирующим мотивом выступлений являются ламентации. Доклады немногочисленных оптимистов-глобалистов содержат такие неопровержимые «научные» аргументы, что невольно вспоминается анекдот Михаила Жванецкого:

Профессор, накурившись травки, рассказывал студентам об электромагнитных полях. И показывал на них указкой. И некоторые видели.

Чего, например, стоят теории «невидимой руки рынка» или «самоорганизации хаоса», выступающие под разными масками в современных экономических или социальных теориях.

Вера в «хаосмос» и его пророков тает на глазах, – даже в рядах наиболее последовательных апологетов современной культуры – поэтов-постмодернистов и постмодернистов-экономистов. На место элементарных форм философской веры, таких как скептицизм и кинизм, заступает последний эффект деконструкции – цинизм (П.Слотердайк) или гиперреализм (Ж.Бодрийяр). Однако неоцинизм (реализм), по моему глубокому убеждению, не только не способен опровергнуть породивший его модернизм, но способствует промоутированию одного из его центризмов, – экономикоцентризм. Именно поэтому «пустой центр» постмодернизма не пуст, а «симулякры» – вовсе не семулякры. За этими понятиями есть референт – Homo economicus, человек одержимый экономикой.

Об авторе

Макаров Андрей Иванович, живет в г.Волгограде, работает на кафедре культурологии и истории философии Волгоградского госуниверситета, доцент. По образованию: историк, архитектор, историк философии. Специалист в области западноевропейской философии культуры ХХ века, традициологии . В настоящее время работает над докторской диссертацией на тему «Философские аспекты культурной памяти».