В последние несколько лет журнал «Звезда» осуществляет просветительский проект, посвященный мучительной истории отношений России и Кавказа (руководитель проекта Я.Гордин). Мемуаристика, сменяющаяся аналитическими изысканиями, сменяющимися, в свою очередь, злободневнейшими очерками, вольно или невольно укладывается в стереотипную схему развития многих вековых конфликтов: незаметное вовлечение – попытка «большого скачка» – запоздалые размышления – неожиданный рецидив. Изданным «Звездой» книгам, соответствующим разным этапам этой схемы, и посвящены дальнейшие главки.

Война и мир под пеленой повседневности

«В начале января были такие морозы, каких не могли припомнить туземцы-старики. Они простояли почти весь месяц. В январе я начал объезжать все свои роты, наблюдая маршировку рядовых и знание ружейных приемов», – так с 1779 года начинаются остзейского дворянина и офицера Российской армии Густава фон Штрандмана записки, коими открывается мемуарный сборник «Кавказская война: истоки и начало. 1770-1820 годы» (Издательство журнала «Звезда», СПб, 2002; составление Я.А.Гордина и Б.П.Миловидова). И, может быть, самое интересное в этом увесистом, отлично изданном сборнике то, что никто из его участников особенно не задумывается, к каким истокам и началам его забросила судьба. В средних числах февраля снова стояли сильные морозы, но было мало снегу, а в марте обнаружилось, что многие роты научились быстро заряжать порохом свои ружья. Четвертого апреля случился большой пожар, а пятого пришел приказ выступить с полком на Моздокскую линию, вследствие чего произошел большой переполох: жители заявили неслыханные претензии о будто бы украденных солдатами вещах…

Так и тянется: события исторического масштаба – как и сегодня, как и всегда – едва-едва угадываются за пеленой повседневности, – да и то лишь тогда, когда уже известно, что за нею искать, а для участника событий все заслонено фурами с провиантом, недостачами в личном составе, дезертирствами, переходами, форсированием водных преград, строительством мостов, дерзостями кабардинцев – на размышления, чего им, «черкесам», собственно, нужно, отводится одна мимоходом брошенная фраза: «Возмутившиеся горцы требовали, чтобы мы покинули вновь устроенную линию от Моздока до Ставрополя и возвратили им занятые нами пункты». На каком основании, сколько правоты в их притязаниях – судя по всему, в тот век, век Просвещения, такие вопросы просто-напросто служащим людям не приходили в голову: их мысли были заняты исключительно бесчисленными техническими аспектами боевой страды, отношениями с сослуживцами и начальством и – разумеется же! – собственными делами: «Наконец, мне удалось купить у статского советника Александра Семеновича Васильчикова его деревню Яннаполь. В ней числилось 916 душ, и она обошлась мне в 25750 рублей. Эти деньги уплатил в три срока», «25 октября выехал я из Яннаполя чрез Парклан в Цирстен, куда благополучно прибыл 27-го. Здесь застал я мою мать и сестру матери Бенту, всех в полном здравии».

Но может быть, такова лишь пунктуальная бескрылая немецкая натура? Однако за записками «Густава Густавовича» фон Штрандмана следуют записки коренного русака генерал-майора Сергея Ивановича Мосолова, ставшего под ружье в пятнадцать лет: «А как одели меня в мундир солдатского сукна, то я так рад был сему, что и теперь не могу объяснить, а особливо выучившись экзерциции метать ружьем и повороты делать по-солдатски». А наукам будущий генерал без отрыва от производства учился у отставного студента: «У сего учителя Теплова я выучился грамматике, правильно писать и знать склонение слов и речей, арифметике, геометрии и части тригонометрии и фортификации; также объяснял нам истории разные, натуральную и древнюю, географию и богословие».

«А потом все это кончилось походом.

Полк выступил и помаршировал в Польшу в 1767 году в исходе оного, а на рандеву собрались в Польше в 1768 году. В походе я был пешком и ружье нес». А 1769 год отслужил уже в Молдавии.

«Апреля 19 дня под Хотином был я при атаке во второй раз неприятельского ретраншемента и взятии Хотина. После экспедиции второй ночной турки испугавшись, что много мы их перекололи, а другие перетонули, спасаясь, хотели переплыть по Днестру реке и город Хотин оставили нам. Тогда был у нас фельдмаршал князь Александр Михайлович Голицын. Прежде два раза к городу ходили, но назад на свою сторону перешла армия. Тут турки возгордились, к нам переправились через реку Прут, которых мы всех ночью перерезали, застали сонных в их ретраншементе», – чувствуется, что автор знает склонение слов и речей!

Тем же бесхитростным слогом повествуется и о прочих «славных разбитиях», о том, кто где отличился, а после умер чумой, и как автору записок самому удалось избежать этой напасти («всякий день мылся три раза уксусом крепким простым и принужден был курить табак, хотя мне был еще только 21 год»), и как он участвовал в баталиях при Кагуле и Рущуке, – вылазку турок разбил и прогнал, «потеряв сам до 30 человек, за что по рекомендации за отличность и награжден был капитанским чином»… Да еще поход к урочищу Рябые Могилы, да еще поход с «генералом-майором» Черноевичем по Пруту к Журжулесту или Ренику, где «почти всякий день с татарами стычка была; сия крепостца лежит против Галаца на другой стороне реки Прута; сие было перед 7-м числом июня 1770 года».

А после войны перебрасывался Сергей Иванович из гарнизона в гарнизон, потом участвовал в покорении Крыма, потом случился перевод на Кавказскую линию в 1784 году, – едва хватило времени за 4 месяца в Москве влюбиться в «Монастырку девушку пристойную, Настасью Ивановну Бутрюмову, которая <…> была выучена в монастыре говорить хорошо по-французски и писать, танцевать, петь по нотам и играть немного на фортепиано. Помолвивши с ней формальным образом, уехал служить на Кавказскую линию в Астраханский полк, в коем был более 4 лет.

В продолжение сего времени 785-го июня 8-го, переправясь чрез реку Терек на Сунже, прогнали толпы бунтовщиков чеченцев; после уже того как бригадир Пиерии разбит от Шикаили-имама в дефиле, называемой Ханкале, где и сам убит был, а подполковник егерской пропал Каморский, а батальон егерей и 2 гранодерские роты совсем разбиты были от его зависти, что Пиерии не хотел разделить с нами над неприятелем победу и от того сам пропал, велено всем собраться к Сунже-реке 7 числа; а Пиерии пришел 6-го, а, переправившись, начал действие один с своим отрядом».

Правовой статус чеченцев генералу совершенно ясен – «бунтовщики», а явление имама (слияние военного и религиозного вождя в восстании шейха Мансура, которое Я.Гордин в предисловии называет грандиозным событием) занимает Мосолова гораздо меньше, чем служебные амбиции и потери среди своих товарищей по оружию.

Но может быть, все дело в том, что этот служака был недостаточно образован для постижения идеи права наций на самоопределение, да и должности занимал не слишком высокие, не открывающие исторических перспектив? Тогда возьмемся за «Записки о службе генерал-фельдмаршала графа И.В.Гудовича, составленные им самим».

Иван Васильевич Гудович (1741-1820) получил образование в Кенигсбергском и Лейпцигском университете, помимо чисто военных занятий служил рязанским и тамбовским генерал-губернатором, с 1790 по 1798 год (с перерывом в 1796 году) и с 1800 по 1806 год занимал должности на Кавказе, выше некуда, а с 1809 года был сенатором, с 1810 – членом Государственного совета, и мемуары свои писал на самом склоне дней, находясь на вершине своего государственного опыта, – и что же мы в них находим? «В исходе 1775 г. приказано мне было от генерал-фельдмаршала графа Румянцева формировать три легкоконных полка: Киевский, Черниговский и Северский». Нарядил меня с корпусом туда, пошел я с корпусом сюда, стоял там-то, претерпевал то-то, пошел опять туда-то, получил то-то, отправлял сё-то, брал такие-то меры… Только имена более звучные: князь Потемкин, барон Меллер-Закомельский, князь Репнин.

Музыка слов, конечно, хороша: «Я потому, употребя строгость, собрал тотчас рассыпанные по форштату войска, ложировал оные в турецком ретраншементе и потом начал делать траншеи, а в надобных местах баттареи из полевых орудий, и брешь-баттарею, не далее семидесяти саженей от крепости», «Таким образом, видя крайнее упорство неприятеля и чрезвычайное затруднение идти к крепости апрошами, не имея осадной артиллерии, и получая притом известие, что неприятельский гребной флот идет на сикурс крепости»… Но что касается замыслов стратегических, и высокопоставленный Гудович видит в кавказских стычках, как и сказано в предисловии Я.Гордина, лишь периферию русско-турецких и русско-персидских войн. А уж что касается упомянутого права наций на самоопределение – не говоря уже об идее культурного равноправия, культурного релятивизма, – этих новомодных штучек в графских мемуарах не сыскать днем с огнем.

Но может быть, это особенность чисто русского имперского мышления? Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим записки иностранцев, довольно щедро представленные в сборнике. А.С.Пишчевич (1764-1820) – сербский дворянин, принадлежащий первому поколению эмигрантов, переселившихся в Россию из Австро-Венгрии из-за тамошних притеснений. Пелена повседневности, скрывающая от младшего современника Гудовича подступающее кровавое болото кавказской войны, пестрит еще и любовными похождениями, его жизнеописание вполне может быть названо «Былое и дамы». Но он отнюдь не чуждается и межнациональных отношений. Покорение Крыма: «И так гнездо разбойников, угнетавшее в прошедшие веки Россию, отважностию Монархини и крайнею предосторожностью князя Потемкина, приведено в ничтожество». Характеристика горцев: «Проезд в сем ужасном месте от живущих тут разных горских народов, нельзя сказать, чтоб был безопасен, которые не будучи никому подвластны и имея один образ человеков, а впрочем совершенные дикари, полагающие почти долгом себе подобного ограбить или даже убить». И первый грозный толчок тоже не вызывает у него никаких далеко идущих предположений: «Правда, что толикую веселость несколько порасстроили горцы, восставшие тогда против россиян. Появившийся в Чеченской земле лжепророк, слишком известный под именем Имам-Мансура, обратил все внимание на себя веселившегося воинства; должно было противустать затеям сего возмутителя, обнадежившего кавказских дикарей, что бог ему изверил изгнать из той страны россиян; сие, а более деньги, которыми Имам-Мансур был вдоволь запаслив недоброхотами славой гремящей России, побуждены были кавказские жители извлечь меч, из чего впоследствии 1785 года загорелся огонь на всем Кавказе».

А вот вам мемуары Людовика-Виктора-Леона графа де Рошешуара (1788-1858), заброшенного в Россию Французской революцией: «Обратив аул в пепел, я собрал добычу и двинулся в обратный путь, торопясь выбраться из леса, где небольшие силы легко могли отрезать нам отступление». Но где же гуманизм? А вот он: «Когда был разложен огонь, изнутри сакли послышались крики, указывавшие на присутствие там женщин. Я приказал подать им помощь». И следующая фраза: «Тридцать голов рогатого скота, шесть лошадей, полтораста баранов, много ячменя, восемь женщин, пять грудных младенцев, трое больших мужчин (и среди них брат главы аула) достались нам в виде трофеев». Младенцы перечисляются в одном ряду с баранами, а о правах наций снова нет и помину.

Еще один иностранец, Хуан Ван-Гелен, граф Перакампос (1790-1864), потомок нидерландских аристократов, переселившихся в Испанию в 18 веке, человек бурной судьбы и острого ума. Его «Два года в России» изобилуют этнографическими, тактическими и хозяйственными суждениями, но все они не выходят из образа мыслей офицера исконно русского: «Кавказские горы во все времена были обителью многочисленных разбойничьих шаек», «Хотя каждое племя горцев отлично от других, все они сходны между собой своей любовью к оружию, склонностью к разбою, яростью в сражениях, неистовой мстительностью и почитанием законов гостеприимства», «Горцев, разделенных непрестанными войнами либо объединяющихся для совместных опустошительных набегов в долины и на равнину, тайными происками возмущают против русского владычества турецкий и персидский кабинеты, и можно утверждать, что все Кавказское пограничье для России является страной, населенной скорей заклятыми врагами, которых нужно подчинять силой оружия, нежели покорными подданными или данниками».

«Нужно подчинять силой оружия» – и более ничего. Никакого релятивизма: «Если рассказывать о всех злодействах этого хана, получится длиннейшее повествование», «Человек этот признался им, что после завоевания Гянджи русскими и по день их встречи он всего лишь один раз видел казнь, то есть за восемнадцать лет казнили всего одного преступника, меж тем как во дворце его бывшего повелителя казни происходили чуть ли не ежедневно в любую пору суток».

Испанско-нидерланский аристократ храбро сражается на стороне русских в колониальной войне, не видя в этом ни малейшего повода для каких бы то ни было рефлексий. Все-таки большой путь за эти двести лет проделала Европа! (И не всегда в правильном направлении, но это уже другой разговор.)

В сборнике хочется выделить еще и интереснейшие «Записки» генерала С.А.Тучкова, – тоже, разумеется, не располагающие никакими пророчествами на сколько-нибудь отдаленное будущее, но, тем не менее, обладающие серьезной исторической ценностью. Дело в том, что помимо истории бухгалтерской, к которой мы привыкли, истории, изучающей количество выплавленного чугуна и число развернутых дивизий, есть (хотя и слабо развитая) история психологическая, изучающая образ мыслей и чувствований той или иной эпохи, и эти коллективные психологические представления могут оказаться более неодолимыми, чем Кавказские горы. И когда сегодняшние мудрецы рассуждают, как следовало России поступить там-то и там-то тогда-то и тогда-то, им следовало бы справиться не только с материальной возможностью или невозможностью, но и с возможностью и невозможностью психологической. Вот для понимания именно этой, последней сборник «Кавказская война: истоки и начало» дает богатейшую пищу.

Кстати сказать, у психологической истории есть еще одна – в социальном отношении, быть может, главная – функция: не поучающая, а воодушевляющая. Такая история способна создавать психологическое единство с предками, пробуждать гордость за их мужество, – в рассматриваемом сборнике есть немало материалов и для этого. Вот примеры, наиболее бросающиеся в глаза.

Серб Пишчевич: «В сем же походе заметить я мог, что солдату российскому нет ничего невозможного: посреди степи пространной и оком неизмеримой варят свою пищу сырой травой, которая столько же вкусна как будто на лучших угодьях приготовлена; хлеб пекут, к великому моему удивлению, в вырытых ямах, и оный я ел, который вкусен и хорош; одним словом, мне кажется, что сии люди рождены победить свет, только бы умели их водить», «в сем походе еще более я привязался любовью к русскому солдату, ибо имел довольно случаев удивляться его твердости: ежели начать с его одежды, то нельзя сказать чтобы она была слишком теплая, бедный плащ защищал его от сильных вьюг и крепкого мороза, но при всей сей невыгоде бодрость его не оставляла».

Голландский испанец Ван-Гален: «Огонь и неистовый напор неприятеля русские солдаты выдерживают с неизменным и полнейшим хладнокровием, а когда возвращаются в лагерь, довольствуются для удовлетворения своих потребностей куском хлеба либо лепешкой да глотком воды».

Даргинская трагедия. Попытка «большого скачка»

«Несчастному Даргинскому походу», как назвал его в «Хаджи-Мурате» Лев Толстой, посвящен шестисотстраничный том «Даргинская трагедия. 1845 год» (СПб, изд-во журнала «Звезда», 2001 г.; составитель Г.Лисицына). История проста: петербургские стратеги во главе с Его Величеством Государем Императором решили покончить с Шамилем последним и решительным ударом, предав огню и мечу главное «гнездо разбойников» аул Дарго. Возглавить экспедицию Николай просил графа М.С.Воронцова (того самого, который «полумилорд-полукупец»). Воронцов, которому уже стукнуло шестьдесят четыре года, отказаться не решился, несмотря на предостережения опытных кавказских генералов: «Я был бы не русский, если бы посмел не пойти туда, куда Царь велит». Привлеченные блеском его имени к нему в погоне за славой потянулся цвет военной молодежи, включая брата императрицы принца Гессен-Дармстатского, – и все показали себя наилучшим образом.

Экспедиция с невероятными трудами, под дождем и свалившимся среди лета вот именно что как снег на голову снегом – не говоря уже о пулях и ядрах – с тяжелыми потерями пробилась к столице Шамиля, уже зажженной ее владыкой, – и оказалась, подобно Наполеону в Москве, отрезанной от всех материальных ресурсов, с огромным обозом раненых и обмороженных. И если бы не явившаяся в последний миг подмога, пожалуй, мало кто уцелел бы.

Но и без того потери были настолько ошеломляющими, что урок был понят наконец и в столице, – система кавалерийских наскоков на расступающихся и вновь смыкающихся горцев была заменена системой их постепенного оттеснения, как это было рекомендовано Ермоловым и Вельяминовым.

Собственно, в военном отношении Даргинская экспедиция была полным провалом. Но когда читаешь посвященный ей шестисотстраничный том, начинаешь испытывать невольное восхищение – какие люди были! Начиная с самого Воронцова, «седовласого вождя» (практически все придирчивые «кавказцы» отзываются восторженно о его выдержке, переходящей даже в мальчишескую браваду: под ядрами, нацеленными персонально в его палатку, граф спокойно читает английские газеты) и кончая безвестным нижним чином, едва ли не каждый выглядит героем. Впрочем, нет, не каждый: каждый становится героем, видя перед собой геройский образец. В этой летописи попадаются и постыдные страницы: в панике люди теряют сначала мужество, а потом уже и совесть, – но, похоже, это случалось там, где в нужный момент не оказывалось настоящего героя, готового оставаться героем даже без шансов на спасение.

«Рассказ очевидца» генерал-майора В.Н.Норова занимает примерно треть сборника. «Рассказ» чрезвычайно обстоятелен, и после его прочтения картина в общих чертах будет совершенно ясна: главки этого «рассказа» так и называются: «Авангардное дело 14 июня», «Дело на фуражировке 20 июня», «Стычка с горцами куринских егерей 1 июля»… Если принять на себя труд прочесть это сочинение во всех подробностях, начнешь кожей ощущать, что война совсем не фейерверк и не только тягчайшая работа, но и сложнейшее хозяйство: «Распоряжения состояли в следующем: 1) весь колесный обоз, следовавший до сего времени с войсками, оставлен во Внезапной с небольшими от полков командами для присмотра; для перевозки же раненых и больных, на случай, если таковые будут иметься, назначено взять по две лазаретные повозки на батальон; на таковой же предмет иметь в каждой роте по паре носилок; 2) походных кузниц иметь при войсках три: одну саперам, другую в навагинских батальонах и третью при войсках 15-й пехотной дивизии; артиллерии же всей иметь свои кузницы и взять с собою запасные лафеты; 3) ротам саперов принять 1000 топоров и 5000 мешков с тем, чтобы таковые развозились на особых лошадях черводарского транспорта, и разложить их так, чтобы вьюк одной лошади весил до 8-ми пудов; 4) командировать от саперов одного обер-офицера для приема заготовленной в Андреевой деревне леса, который необходим будет для постройки или исправления мостов через овраги на предлежащем пути; 5) запастись 10-дневным провиантом полностью, считая со дня выступления из Внезапной, т.е. с 31 мая, а для поднятия оного на вьюках иметь в каждом батальоне до 61-й подъемных лошадей; 6) в ротах сделать закупку сала, соли и других хозяйственных запасов на время 3-х до 4-х дней, считая с 31 мая».

Эта сугубая документальность постепенно обретает некую даже художественную прелесть и силу нагой простоты: «Пехота отряда, дабы дать более места для спуска тяжестей, направлена была по горе, и ей стоило больших усилий сходить по весьма крутому склону, который, кроме того, сделался и весьма скользким от проливного дождя; полевые орудия со спуска свозились на руках; к зарядным ящикам впрягалось по одной только лошади, и их спускали с помощью людей, удерживавших веревками напор ящиков; вьюки следовали по одному, наблюдая притом величайшую осторожность, чтобы лошади не упали на спуске.

…Во все это время солнце ни разу не проглянуло сквозь густой туман, повисший почти над нашими головами; беспрерывно дул резкий и холодный ветер; дождь и снег вели между собою очередь; сообщение в самом лагере сделалось весьма затруднительным; 9-го числа при усилившемся ветре постоянно начал падать снег и в течение дня покрыл землю на 2 до 3 вершков; окрестные высоты каменистого грунта, хотя и скудные растительностью трав, но составляя единственный способ для подножного корма лошадей отряда, все покрылись снегом, а выгнанные туда табуны, скоро вытоптав малорослую и редкую траву, обратили всю окружную местность в грязное поле и тем лишили себя последнего корма; табуны возвратились с пастбищ; в лагере лошади стояли по сгиб ноги в грязи и судорожно дрожали от холода и голода; мы вынуждены были кормить наших лошадей сухарями, уделяя таковые из дачи своей, едва достаточной для собственного утоления голода; с палаток несколько раз нужно сметать снег, который тяжестью своей гнул их к земле; в дровах не было достатка, и едва доставало их, чтобы сварить кашу; солдаты наши, человек по 15 собравшись по палаткам, стояли плотно один к другому и, потаптывая ногами, грелись таким образом и напевали между прочим русскими песнями: «Нечего нам, молодцам, тужить». К вечеру 9-го числа сделался мороз, а мрачная, ветреная и сырая погода не перелонилась; стужа весьма была ощутительна. Со свойственной стойкостью борясь с непогодою, лагерь наш был шумен и весел».

«Все окрестные высоты ущелья, с избытком напитавшись дождевою водою, немедленно, по миновании через них передовых войск, грязнились, делались скользкими и, имея склон к ущелью, не могли служить твердым основанием для марша отряда; беспрестанно падая и не в силах удержаться на склоняющейся местности, спускались, упираясь руками вниз на дорогу и шли в густой по колено грязи».

«Присланы 200 человек нижних чинов больных, большею частью с поврежденными членами от стужи».

«Беречь сухарь на черный день».

«К утру палатки наши порядочно отвердели».

«Люблинцы, сбросив с плеч мешки с сухарями, бегом взобрались по утесистым скалам прямым путем к месту боя, орудия же не могли следовать за ними, не имея даже тропинки».

«Слава занятия крепких завалов на Азалских высотах принадлежит храброму Маевскому, который, уже быв до того ранен пулею в руку, продолжал командовать ротою, первым вскочил на завалы, но, к истинному сожалению, другая пуля поразила его здесь в голову, и храбрый, падая, закричал своим кабардинцам: «Ребята, вперед, завал ваш». Другие офицеры еще 3-го батальона кабардинских егерей не менее достойны удивления; так, например, полковник князь Барятинский, раненный в начале дела в ногу навылет, пренебрег раною и продолжал распоряжаться, пока не взяты были завалы, где, обессилев от истощения по поводу значительного истечения крови, остановился для перевязки раны; штабс-капитан Нейман, два раза тяжело раненный, насильно был унесен с места боя; поручик Немцев, раненный в ногу, не покинул рядов до конца боя».

Удивительно, что среди этого барахтанья не просто в крови – в грязи то и дело мелькают имена князей, графьев и прочих фон-баронов, не только знатных, но и богатых людей: свободно могли бы прохлаждаться дома…

Собственно, в стратегическом отношении воспоминания часто повторяют друг друга, но в психологическом – картина становится все ближе, все яснее… В итоге выходит получше всяких романов.

«Потеря наша простиралась убитыми: обер-офицер – 1 и нижних чинов – 5, ранеными: штаб-офицер – 1, обер-офицеров – 8 и нижних чинов – 54 и контуженными: обер-офицеров – 4 и нижних чинов – 57».

«Сохранение туземных аулов как на пути нашем к Буцуркалу, так и в самой Андии, давало знать горцам, что правительство наше не силою оружия, но мерою дружелюбною намерено восстановить покой в горах и освободить племена от честолюбивого фанатика, который своими бесчеловечными поступками, увлекая их в свои бунтующие толпы, уже не одно общество довел до крайней нищеты».

«Имевшееся при войсках 10-дневное продовольствие с рассрочкою оного на 14 дней оканчивалось 18 июня, а в некоторых частях и того еще не было, почему им выдана взамен сухарей крупа, считая последней три четверика вместо четверти сухарей».

«Голод, имеющий сильное влияние на моральное состояние человека, не замедлил возбудить в некоторых частях ропот; недовольные роптали и на недостаток в сухарях и что главнокомандующий, сохраняя кроткие меры с горцами относительно их имущества, не приказывает грабить их аулы; но у немногих только отозвался подобный ропот и скоро совсем затих».

«Храбрый, вновь произведенный за дело 5 июня, прапорщик Канищев выполнил возложенное на него поручение как нельзя лучше: он, отрезав несколько человек горцев, ударил в них в штыки, и в схватке этой два горца пали убитыми и несколько из них были ранены; но Канищев за отважный свой поступок заплатил жизнью».

«Несмотря на потерю, понесенную в товарищах своих, и лишившись многих начальников убитыми или тяжело ранеными, литовцы, одушевляемые истинно геройской смелостью…» (Литовцы – это русские солдаты Литовского полка, замечание на всякий случай. – А.М.)

«Между тем, два горных орудия… Лишились почти всей своей прислуги… Обстоятельство это побудило генерала Лидерса лично… Последовавший за ним генерал-майор Фок… За столь славный пример самопожертвования генерал-майор Фок заплатил жизнью».

«Главнокомандующий, двинув 2-й батальон князя Чернышева полка… Приказал генерал-майору Белявскому с вверенным ему авангардом…»

«Так пало Дарго, гнездо Шамиля, перед русским оружием».

«В деле 6 июля выбыло у нас из фронта убитыми: генерал 1, штаб-офицеров 1, обер-офицеров 2 и нижних чинов 32».

Я не знаю, надо ли продолжать эти выписки, вместо того чтобы отослать читателя прямо к книге. Но при ее трехтысячном тираже она достанется далеко не всем желающим, особенно в провинции. А так хочется, чтобы при нынешней моде на нытье и копеечный цинизм побольше народу почувствовало, каковы и в самом деле были наши предки.

Хотя и они все-таки были только люди.

«Дело 7 июля, происходившее в глазах войск, в лагере у Дарго сосредоточенных, не имея другого результата, как только то, что большая часть хуторов (вернее – саманников) белгатойских, составлявших собственность Шамиля, были сожжены, произвело начало упадка между войсками этой бодрости, той неустрашимости и того мужества, которыми они запечатлели славу оружия накануне при взятии Дарго».

«Уныние навели не потери, к чему так привыкли кавказские войска, а сознание их бесполезности».

«Страшная минута вследствие быстрого движения авангарда приблизилась; толпы неприятельские усиливались прибывавшими вновь, беспорядок в следовании последних наших вьюков и раненых увеличивался, и горцы, пользуясь оным, с гиком бросались в шашки, почти на беззащитные вьюки и раненых, что могли захватить, то сбрасывали в кучу, а чего не могли – нещадно рубили шашками; проложив же себе таким образом путь через наш обоз, неприятель в большой массе занял дорогу и отрезал арьергард. Арьергард наш, уже понесший потерю, в этот момент был сильно тесним с тыла и с обеих сторон. Генерал-майор Викторов, видя себя отрезанным и окруженным неприятелем со всех сторон, мужественно пробивался через неприятельские толпы и уже рождалась надежда восстановить сообщение, как сильно раненный Викторов повержен был на землю; беспорядок за сим дошел до крайней степени; два орудия наши арьергардные, потеряв почти всю прислугу и лошадей, сделались неподвижными машинами и при почти общем движении арьергарда в разные стороны достались неприятелю, который немедленно сбросил их в кучу; завладев орудиями, горцы усилили натиск на арьергард и спереди, и с тыла; смятение в войсках нашего арьергарда увеличилось и ими овладел панический страх; никто уже не думал защищаться, всякий бежал в жалком намерении спастись бегством; так, Викторов, поверженный на землю и не имея сил сам подняться, несмотря на просьбы и обещания наградить того, кто бы его взял, оставлен был в добычу неприятелю и тут же им изрублен».

Надо знать при этом, что генерал Викторов по собственной воле добился включения в отряд Воронцова, служебные его обязанности совершенно этого не требовали.

«Передовые войска, имея над собою храброго и любимого начальника в лице генерал-майора Пассека, воодушевились героизмом; твердость и уверенность на победу не замедлили поселиться в их рядах; распевая песни, они весело глядели на ходившего между ними Пассека.

…Пассек, подойдя к авангарду, скинув шапку и перекрестясь, громко возгласил: „Благослови, Господи“, что отозвалось и в рядах войск, а вслед затем послышались его же слова: „Марш, ребята, Бог не возьмет – свинья не съест“».

«Неприятель, готовя для нас решительный удар, воспользовался минувшей ночью и навалил на этом месте на протяжении до 30 сажень груды обнаженных и страшно изувеченных наших человеческих и конских трупов, доставшихся в его руки после дела вчерашнего числа; составив таким образом небывалый доселе завал из трупов и заняв боковые по сторонам высоты и местность впереди завала на ружейный выстрел, горцы открыли убийственный по люблинцам огонь, лишь только они вступили на этот страшный завал. Никакая сила не могла уже удержать люблинцев; они, по колено в глине, топча трупы своих товарищей, стремились достигнуть поляны, поражаемые смертоносным огнем.

…Люблинцы, перейдя по трупам через завал, вышли на поляну и таковым движением открыли неприятелю дорогу, который, заняв ее немедленно, с ожесточением бросился в шашки на работавших саперов.

…Через опыт неоднократных битв, с честью для русского оружия над горцами одержанных в настоящее время, Пассек свыкся с мыслью, что в подобном разе лишь решительный натиск с нашей стороны мог остановить отчаянного неприятеля, а потому, не видя иного средства к прогнанию горцев с дороги, как идти напролом, собрал роту навагинцев и с нею лично сам бросился вперед. Навагинцы не тотчас последовали, а Пассек, находясь впереди почти один, пал, смертельно пораженный пулею».

«Потеря в два дела 10-го и 11 июля была весьма значительна с нашей стороны и простиралась убитыми: генералов – 2, штаб-офицеров – 3, обер-офицеров – 14 и нижних чинов – 446; ранеными большею частию тяжело и по нескольку раз: обер-офицеров – 34 и нижних чинов – 715; контужены: обер-офицеров – 4 и нижних чинов 84; и без вести пропавших 122 человека нижних чинов».

Я понимаю, что уже перебираю с выписками, но очень уж хочется, чтобы читатель хоть немного проникся, «как это было». А может быть, мне просто жаль расставаться с людьми, с которыми я успел сродниться. Так что потерпите еще немного.

«Граф Воронцов вменил в обязанность прочесть пред ротами приказ его о делах 10-20 и 11-го числа следующего содержания:

«…Вы все старые и добрые солдаты. Вы знаете, что в войне бывают иногда обстоятельства трудные; тогда-то и надобно показать настоящему воину, что он остается бодр, смел и весел. <…> Помните, что неприятели наши подлецы и всегда вас боятся и русских штыков. Я на вас надеюсь, как на каменную гору, и мы скоро возвратим вчерашнюю потерю».

«Шамиль утром 18-го числа с приверженными наибами отправился лично к чеченским племенам с целью собрать там всех, кто только может носить оружие, и общею массою в следующий день, т.е. 19 июля, после вечерней молитвы, напасть на наш лагерь и истребить весь отряд; в возмездие же за то он обещал едва ли не каждому из своих полчищ по два невольника. Трудно определить, до какой степени удался фанатику замысел его, но что касается обещанных им невольников, то, наверное бы, того не достиг, ибо мало бы нашел он среди нас, которые отдались бы добровольно в руки варваров, не защищаясь до последней капли крови».

«Ожесточение, с каким встречали и дрались с нами ичкеринцы и чеченцы, требовало возмездия не кроткого, а наказания их как закоренелых врагов, а потому жилища и поля последних, где проходили войска наши, начиная от Дарго, предавались пламени и разорялись, сколько можно было успеть».

Вот так. А начинали с кротких мер…

И вот заключительное обращение Воронцова к войскам: «Государь будет вами доволен; слух о нашем походе долго будет служить в горах страшилищем для врагов наших и доказательством, что для русского солдата нет ничего невозможного».

Ну, насчет «страшилища» это была чистая пропаганда: боевой дух горцев резко воспарил после такого разгрома. Но для умягчения нашей национальной обиды могу привести подытоживающие слова самого Шамиля: «Весной 1846 года, незадолго для его вторжения в Кабарду, он говорил своим, со свойственной ему смелостью языка: „Я готов всех вас отдать за один из этих русских полков, которых так много у Великого Императора; с русскими войсками весь мир был бы у моих ног, и все человечество преклонилось бы перед единым Богом, единый пророк которого Магомет, и я единый им избранный имам ваш“».

Такие вот евразийские проекты.

В заключение хочу еще раз повторить, что решительно каждый мемуарист – К.Бенкендорф, В.Гейман, Н.Дельвиг (сколько немецких имен – и все храбрецы и патриоты!), Н.Горчаков, А.Николаи, Э.Андреевский, Э. фон Шварценберг, А.-В. фон Мерклин, Н.Беклемишев – открывает нам какие-то новые грани этой страшной и величественной истории. Но что любопытно – ни один не пытается свести счеты с действительно виновной властью. Называть такую психологию рабской или рыцарской – решайте сами.

Не хватает только сказок

Изданный в 2001-м году издательством журнала «Звезда» сборник просветительских и аналитических статей «Россия и Кавказ – сквозь два столетия» начинается с того, чего так не хватает всей кавказской аналитике, – ей не хватает сказок, сказок, которыми вожаки воодушевляют и утешают подданных: после любопытных, но не столь уж оригинальных и актуальных этнографических сведений из «Известия о бывшем в Кавказских горах лжепророке Мансуре» мы можем прочесть в тех же «Известиях» и кое-какие его «пророчества о себе и об истреблении христиан»: «Ни ружья, ни пушки христианские не возмогут вредить нам и обратятся жерлами на них самих», «Мы быстро пронесемся по селениям русским, которые покорятся нам беспрекословно и примут наш закон. Прежние наши однозаконники увидят свое заблуждение и обратятся на путь истины; нераскаивающихся же, от помрачения ума, мы будем рубить пополам: тогда одна половина превратится в собаку, а другая в свинью; но ислам соединит все народы».

Любопытно было бы сравнить, насколько сулимые чудеса двухсотлетней давности отличаются от тех, что нынче сочиняются наследниками Мансура. Я имею в виду не сказки о прошедшем, а сказки о будущем.

Но их нет. Следующая, весьма квалифицированная статья С.А.Панарина констатирует лишь, что «региональную политику отличает своеобразный гиперисторизм – чрезмерная актуализация и чрезмерное давление на нее тех элементов исторического наследия, что были прочно удержаны и мифологизированы как народной памятью, так и политическим сознанием». С.А.Панарин совершенно справедливо сетует также на «чрезмерную полицентричность» региона: одних только легитимных центров политических решений и действий набирается с дюжину (еще шаг – и дюжина становится чертовой). Вывод С.А.Панарина грустный – диагноз без рецепта: кавказский регион в мировой политике «уже играет сейчас и наверняка будет играть в будущем роль непреднамеренного провокатора, создающего или способного создать угрозу столкновений более крупных ее актеров». (Может быть, имеются в виду не актеры, а акторы – действователи? – А.М.).

В статье Л.С.Гатаговой «Кавказ после кавказской войны: этноконфликтный аспект» в сжатой форме повествуется о подспудном кипении «замиренного» в 19-м веке Кавказа. Как всегда, одних экономических противоречий между горцами и казаками («в начале XX в. казачество, составлявшее около 20% населения Северного Кавказа, владело более чем половиной пахотной земли») оказалось недостаточно, чтобы загнать все конфликты в классовое русло: молодецкие набеги обращались и против других местных народов, включая и собственных соплеменников, ибо джигиты самоидентифицировались по принадлежности к определенным родам, тайпам, но не к этносу. В 1907 году наместник И.И.Воронцов-Дашков писал: «Все национальности на Кавказе настроены друг против друга враждебно, мирятся со своим сожительством только под влиянием русской власти и без нее сейчас бы вступили в кровопролитное соперничество». И действительно, через десять лет, в ситуации безвластия на Кавказе разгорелась настоящая война «всех против всех», в которой погибло несколько сот тысяч человек. «Только беспощадный красный террор смог подавить тотальную межэтническую войну в регионе…»

Так что настоящей войны «всех против всех» мы еще не видели и, бог даст, не увидим. И не потому, что не хватает причин для конфликтов, их-то как раз хватает: «Когда «суверенные» народы начали самоутверждаться в пределах многократно перекроенных и более чем произвольных границ, неизбежно возник т.н. «территориальный» вопрос, усугубленный последствиями массовых депортаций народов и их последующей реабилитации. Число «точек отсчета», к которым могли апеллировать притязавшие на пересмотр границ народы, оказалось способно обеспечить «историческую правоту» каждого». Так что и причин, и поводов хватает, не хватает только пыла, отнимающих осторожность чарующих сказок. Нас спасает то, что в них верят все меньше и меньше. Хвала аллаху, мы живем в скучное время.

Д.И.Олейников пишет о «Кавказской войне историографий», которая продолжается с тех пор, как ее три заинтересованные стороны – ее участники и «европейское сообщество» – наметили три основных направления. Но если интересы победителей и побежденных более или менее понятны (советская история пытается их примирить, сваливая всю ответственность на «некий антропоморфный „царизм“ и „империализм“, отделенные от „народа“»), то широко распространенная на Западе «геополитическая традиция» исходит из веры «в изначально присущее России стремление расширяться и «порабощать» присоединенные территории». Так что гордые горцы, сами того не зная, защищали от русского расширения исконные земли Британии, которая, конечно же, не путем расширения овладела половиной мира. (Не говоря уж о какой-нибудь скромной Франции, чьи солдаты исключительно по деликатности покинули Москву, дабы заняться обустройством родного Алжира.)

Пишущий эти строки и в мыслях не держит посягать на извечную людскую склонность видеть всякий сор исключительно в чужом глазу – это был бы самый беспочвенный утопизм, автор этих строк вовсе не простодушный борец за правду, ему прекрасно известно, что всерьез воздействовать на ход истории способны лишь коллективные фантомы, он столько раз повторял это, что успел надоесть своим и без того немногочисленным друзьям. Но фантом России, стремящейся неумолимо расширяться – после всех громадных территориальных потерь, после резко изменившихся коллективных ценностей и общественного строя, – идет ли этот фантом на пользу самому Западу? Впрочем, кому когда в истории была нужна польза, – оставим ее марксистам.

«Сын Шамиля Кази-Магомед искренне удивлялся: как это европейские ученые, столь глубоко изучившие и знающие все, до сих пор еще не мусульмане? Пристав Руновский спросил в толпе петербуржцев мюрида Шамиля Тауша:

– А что, Тауш, если б мне случилось быть у вас в плену да попасться в эдакую толпу твоих земляков, как ты думаешь, вышел бы я из нее живой?

– Не вышел бы, – лаконически отвечал мюрид.

– Ну, какой же закон для тебя лучше?

– Наш закон лучше, – со спокойной уверенностью отвечал мюрид».

Известный в свое время публицист генерал Р.А.Фадеев, состоявший при наместнике «для особых поручений», подчеркивал необходимость управлять Кавказом «руками местной администрации», ибо, по представлениях самих «азиатов» о власти, она должна заниматься лишь поддержанием «внешнего полицейского порядка и преследованием разбойников». «Преимущество разделения функций имперской и местной власти состояло также в том, что все очевидные населению злоупотребления остаются на совести местной власти, не бросая тени на авторитет верховных властителей: „…вся домашняя грязь, мелкое взяточничество и выжимание составляют для населения семейное дело… Никакие нарекания не падают на европейскую власть; неотвратимая грязь азиатского управления не брызжет на священное имя владычествующего народа“».

На первый взгляд, не так уж глупо. Действовать, пожалуй, так можно и сейчас. Но говорить – ни в коем случае.

В.В.Лапин, «Национальные формирования в Кавказской войне». Один из главных выводов тот, что «участие национальных милиций (ополчений) на стороне русских полностью зависело от того, насколько это соответствовало интересам самих этих народов (племен, родов)». Другое дело, что, по цитируемым В.В.Лапиным воспоминаниям Д.А.Милютина, «формирование этих милиций из туземцев приносило двойную пользу: давало возможность уменьшать наряд казаков и вместе с тем извлекало из туземного населения и дисциплинировало именно тех бездомных сорванцов, которые обыкновенно являются первыми зачинщиками в народных волнениях и мятежах».

Прославленный генерал Ермолов, вовлекая одни племена в военные действия против других племен, рассчитывал вдобавок вызвать их «раздор» и тем ослабить антирусское единство. Но столь же авторитетный генерал Вельяминов не верил в такую возможность: «Многие полагают, что, заставляя мусульман сражаться друг против друга, мы можем возродить между ними ненависть. Мнение сие кажется мне ошибочным… Все готовы помогать друг другу к ниспровержению владычества нашего, коль скоро находят хотя малейшую к тому возможность».

Хотелось бы надеяться, что сегодня это уже менее актуально.

Л.Г.Захарова («Россия и Кавказ: взгляд из XIX века») рассказывает о деятельности А.И.Барятинского и Д.А.Милютина по поднятию экономики края и распространению в нем христианства. Первое, судя по всему, удалось лучше, чем второе. Любопытно, что по поводу волнений 1860 года Милютин не разделял мнение генерала Н.И.Евдокимова о том, что смута произошла «только от какого-нибудь внешнего подстрекательства»: «Нет ли тут более существенной причины, кроющейся в нашей администрации <…> Вообще, мы не можем похвалиться разумною, искусною и строго-бескорыстною администрацией».

Искать причины неудач не вовне, а в себе, – это, конечно, поучительно. Но в силах ли человеческих найти идеальную администрацию? И так ли уж беспредельны ее возможности?

Нужно применять строгие меры без судебных церемоний, читаем мы в «посильном труде» бывшего уездного начальника Джеванширского уезда подполковника Д.С.Барановского, представленном на просвещенное благоусмотрение господина Министра внутренних дел Вячеслава Константиновича фон Плеве и поддержанном восьмилетней опытностью ближайшего соприкосновения с народами Закавказского края. «Мотивы таких мер следующие: едва ли кто-нибудь станет утверждать, что гуманными мерами можно отучить быть хищным волка, шакала или гиену, между тем, кроме облика человеческого и дара слова, адербейджанские татары, населяющие Елисаветпольскую, Бакинскую, Эриванскую, Тифлисскую губернии, а частью и Дагестан, ровно ничем не отличаются от этих зверей. Те же отрицательные черты характера: хищничество, вероломство, злость, мстительность, жадность, наглость, дерзость, праздность и пр.; об этом в ярких красках свидетельствует уголовная хроника Кавказа; единственной положительной чертой их является чуткость к неподкупности и справедливости над собою со стороны правительственной власти и вообще лиц, имеющих над ними какие-либо права. Это последнее качество, между прочим, относится только к простому народу; привилегированный же класс – так называемые беки – лишены и этого чувства. Можно сказать с уверенностью, что нет ни одного татарина, который бы не носил в себе задатков разбойника, и если он в данную минуту не находится официально в числе таковых, то либо он еще в них не попался, либо ему не представилось еще удобного случая участвовать в разбое». «Татарин нисколько не боится не только тюрьмы, но даже ссылки в каторжную работу или на поселение, так как, отсидев в тюрьме установленный срок и возвратившись в свою среду, он уже пользуется известным почетом и уважением, как у нас приблизительно лицо, окончившее высшее учебное заведение». Поэтому особо дерзкие преступления следует передать в ведение Военно-окружного суда, который по своим законам имеет право применять смертную казнь: «Такая мера имеет благодетельное влияние на население, и те местности, в которых была применена публичная смертная казнь преступников, надолго были избавлены от разбоев, грабежей и сопротивления властям».

«Нельзя пройти молчанием еще один важный вопрос <…>: это способ уничтожения беглых из каторги разбойников», ибо население отчасти из солидарности, а отчасти из страха не желает обнаружить их местопребывание. Для уничтожения этого зла, считает отставной уездный начальник, следует либо нанимать лазутчиков для разведывания разбойничьих гнезд, либо прямо нанимать киллеров для расправы с беглецом. «В первом случае уездный начальник рискует своею жизнью, если сам идет на поимку, и жизнью находящихся с ним людей, во втором случае он рискует попасть в каторжную работу за убийство вместе с нанятым им убийцей, если этот факт будет установлен судебной властью. <…> Не справедливо ли было бы облечь этот вопрос в форму закона, установить плату за голову беглеца с выдачею за это средств от казны? В заключение скажу, что тех уездных начальников, которые не наказывают порочных людей, а берутся за увещания их, народ называет «мулой», не верит им, не слушает их совершенно и на каждом шагу им противодействует». А вот «умный, знающий хорошо нрав азиатов и преданный своему долгу уездный начальник или пристав, желающий в то же время блага народонаселению, которым он управляет, в приведенном случае решается на самую действительную, хотя и совершенно незаконную меру: вместо составления протокола и направления его по подсудности и пр. он приказывает находящимся при нем полицейским стражникам или казакам взять указанных ему населением воров и здесь же, в присутствии всего народа наказать их жестоко плетьми, и можно ручаться чем угодно, что после этого наказанному не только не придет в голову мстить выдавшим его односельчанам, но он даже в большинстве случаев оставляет свое воровское ремесло на продолжительное время».

Чиновников, – непременно русских людей! – готовых пускаться во все эти тяжкие, подполковник называет опытными, честными, дисциплинированными и готовыми каждую минуту пожертвовать жизнью.

Да, все серьезные конфликты трагичны: в них сталкивается не добро со злом, а различные представления о добре. Д.С.Барановский, безусловно, неправ в своих ожесточенных характеристиках «татар»: разумеется, они люди, а не звери. В этом, благодарение богу, уже никто не сомневается. Мы, интеллигенция, скорее, склонны забывать, что военные и чиновники, заброшенные службой в этот трагический край, тоже люди в нисколько не меньшей степени. Но ведь мы, благородные люди, ищем не справедливости, которой в трагических столкновениях и быть не может, а душевного комфорта, маскируя его всякими красивыми словами. Да только вот, беря под защиту лишь какую-то одну сторону, мы тем самым усиливаем ожесточение другой. Действовать «по Барановскому» нельзя, это ясно. Но как действовать можно «для блага народонаселения» – об этом пусть думают те, кому положено, – наше дело их осуждать.

«Кавказская война – война взаимного непонимания» – этой статье В.В.Лапина открывается другая «звездинская» книга 2003-го года («Россия и Кавказ. История. Религия. Культура»), основанная на лекциях ведущих петербургских специалистов по российско-кавказской проблематике. «Взаимного» – ключевое слово: в одностороннем порядке никакое непонимание преодолеть невозможно. А в ту пору сделать это, кажется, почти не пытались.

Благородный долг кровной мести русским представлялся изменническим нападением – как же еще назвать убийство человека, лично ничего плохого не сделавшего? Стратегическая борьба с Турцией, защита союзников в глазах горцев выглядели бессмысленной злобностью. «Присягу на верность горцы воспринимали как наилучший способ избавиться от надзора военных властей. Присягу они нарушали с большой легкостью отчасти и потому, что, по их мнению, Коран освобождал мусульманина от ответственности за обман неверных. Надо сказать, что и среди русских всех рангов бытовало представление (хотя и не основанное на Писании) о том, что „бусурмана и обмануть не грех“».

С другой стороны, «одним из частных поводов для проведения карательных операций было «предоставление пристанища» участникам набегов на русские села и укрепления. По обычаям же горцев, отказ в крове скитальцу, путнику и тем более соплеменнику не только покрывал позором хозяина, но и становился тем же «казус белли». Русские власти упорно требовали от «замиренных» горцев заведомо невыполнимого и затем жестоко карали за это». При том что с Шамилем тем более было «нельзя вести двойные игры и держаться середины. С Шамилем нужно выбирать между смертью и безграничной преданностью; при малейшем подозрении отсекают голову и, раз Шамилем произнесен приговор, никуда не уйдешь от его мюридов».

Да, «коллаборационистам» не позавидуешь… Видимо, их защита была и есть одной из первейших задач и тогдашней, и нынешней российской власти.

Господствующие сказки на сегодняшнем Кавказе – это, судя по всему, не столько сказки о прекрасном будущем, сколько сказки о прекрасном прошлом. Благодаря этому «гиперисторизму», тамошний полиюридизм – сосуществование нескольких претендующих на универсальность юридических норм – должен и поныне смущать умы и затруднять взаимопонимание. «Полиюридизм на Северном Кавказе являлся частным случаем сочетания местных и исламских обычаев, характерным для всего исламского мира», – читаем мы в статье В.А.Дмитриева «Адаты и шариат у кавказских народов». Адат, – если кто не знает, по-арабски означает «обычаи» (во множественном числе), а шариат (в несколько измененном виде) – «правильный путь». И этот путь далеко не всегда совпадает с обычным правом. Пожалуй, самое главное отличие – адат возлагал ответственность за проступок индивида на весь коллектив, к которому принадлежал преступник, шариат же предполагает личную ответственность человека перед аллахом – и, следовательно, перед его земными представителями. Иными словами, шариат являет собой движение от соборности к индивидуализму. Но поборникам «прав человека» аплодировать этому еще рано. Например, прелюбодеяние, по шариату, карается смертной казнью – побиением камнями. «Отступничество» тоже. Шамиль отнес к безнравственным поступкам также музыку и танцы, а людей, повторно замеченных в употреблении алкоголя и табака, обычно казнили.

«В наиболее жесткой форме представления об исламском государстве считается, что нет необходимости в законотворческой деятельности, поскольку все законы уже созданы Всевышним». Такое государство, по определению, «не может быть правовым и конституционным, поскольку в нем предусмотрено ограничение прав женщин и немусульман». Неверующие могут жить в мусульманском государстве лишь при наличии специальной лицензии, а христиане и иудеи – при уплате специального налога и запрете на всякую деятельность, связанную с оружием. «Нетрудно предугадать судьбы немусульман в обществах, где, как в Чечне, ситуация на месте разрешается по воле вооруженного человека».

В обеих разбираемых книгах имеется масса исторических и этнографических сведений для углубленного и даже профессионального изучения кавказской темы, но я вынужден был коснуться лишь тех аспектов, которые показались мне наиболее актуальными. Остается лишь еще раз пожалеть что при всем богатстве материала в книгах нет практически ничего о тех сказках, которые рассказывались и рассказываются на Кавказе о грядущих молочных (или нефтяных) реках, кои на измученный народ прольет вожделенная Независимость.

Взаимопонимание – это не в последнюю очередь знание сказок друг друга. И сказок друг о друге.

На этом можно бы и закончить, но очень хочется хотя бы вкратце упомянуть о самом, может быть, оригинальном аспекте проекта – о методической разработке профессора Н.И.Элиасберг «Россия и Кавказ» для средней школы. Изучение вопроса предполагает прохождение школьниками следующих ступеней: знание, понимание, уважение, симпатия, сочувствие.

Так хотелось бы верить, что в это время и на Кавказе какие-то энтузиасты стремятся провести свое юношество по таким же ступеням!

И еще один «устный» аспект проекта – круглые столы с участием военных, – их-то выступления, пожалуй, и могли бы составить самый интересный сборник: именно их «федералов», голоса в обществе почти не слышны. А уже первые опыты показали, что отнюдь не все «силовики» являются крючконосыми «ястребами», не знающими иных методов, кроме как мочить и зачищать.

Мы не были на этих войнах

В книжной серии, выпускаемой издательством журнала «Звезда», последний сборник «Мы были на этих войнах» (СПб, 2003), не в обиду предыдущим, читается с наибольшим увлечением. Потому что события, о которых там идет речь, не завершились и поныне. Начавшись, можно сказать, вчера: ведь 90-й год помнится ясно, как вчерашний день, – это же был пик успехов демократии. А уж у офицера тогда еще советской армии Юрия Гирченко все, наверно, просто стоит в глазах. Только вот стоит отнюдь не то, что у нас. Мы опасались исключительно коммунистов, а ему приходилось страшиться совсем другого.

Азербайджанский райцентр Агдам, известный по одноименному портвейну, располагался в трех километрах от Нагорно-Карабахской автономной области в двадцати семи километрах от Степанакерта. Он и сейчас располагается там же, только многие соседние объекты поменяли название. Была восстановлена историческая справедливость, считают армяне; была совершена новая историческая несправедливость, убеждены азербайджанцы. Как во всяком серьезном, то есть трагическом конфликте, были правы обе стороны, а потому обеим сторонам требовалось оружие. Добыть которое можно было лишь в частях советской армии. Ю.Гирченко больше рассказывает об отношениях с Народным фронтом Азербайджана, но только потому, что нес службу именно там (спешу избавить от упреков в одностороннем освещении автора двух первых очерков, а также составителей Я.Гордина и В.Григорьева).

Насколько мне помнится, слова «Народный фронт» в ту пору приятно волновали демократический слух своим боевым антикоммунистическим звучанием, а между тем «армянская национальная армия обстреливала из орудий приграничные с НКАО населенные пункты Азербайджана. Азербайджанцы в ответ (хотя кто кому «отвечал» – каждая сторона наверняка была уверена, что только защищается. – А.М.) начали депортацию армян со своей территории. Может, там, в Баку, это и была депортация, но в Агдаме это была настоящая резня. За одну ночь бойцы Народного фронта Азербайджана вырезали всех армян в городе. На следующий день я своими глазами видел десятки трупов, их увозили солдаты ВВ из города. Позже все это мы назвали – „резня по дереву“».

Юмор тоже хорош. Впрочем, фронтовой юмор всегда черноват, а российские – тьфу, еще советские войска и сами пребывали в постоянной опасности. Рядовой эпизод: герой-рассказчик едет с женой на машине, его обгоняют «Жигули», из которых бородатый джигит с автоматом начинает их расстреливать. Они переворачиваются, чудом остаются живы, – и тут же главу семейства приглашают в особый отдел, где мужчина в штатском очень убедительно просит его запомнить, что это была просто авария: на территории Советского Союза никакие боевые действия не ведутся.

А между тем, прапорщики – из местных – работают на своих: со склада пропадают пять с половиной тысяч хабэшных «афганок» – и одновременно местные бойцы Народного фронта начинают щеголять в новеньком обмундировании. Благодаря нарастающему бардаку, у прибывающих солдат появляется возможность приторговывать и оружием: «каждый хоть немного уважающий себя джигит хотел иметь автомат, или, на худой конец, пистолет, и не для защиты семьи, а просто потому, что есть у соседа, а у него самого нет. …Тем более что и власти на все закрывают глаза».

Нет, не совсем, Москва наконец-то решилась распустить все незаконные вооруженные формирования – в ответ на что правительство Азербайджана учредило республиканский ОМОН, куда, собственно, и перетекли боевики упраздненного Народного фронта. На них-то и было возложено поддержание порядка в Карабахе.

Армия самообороны Нагорного Карабаха тоже не сидела сложа руки – она тоже по мере сил грабила военные склады и скупала что можно у «нечистоплотных на руку военных чинуш… «А дальше начались различные террористические акты, обстрел автомобильных дорог, захват заложников, депортация населения, как армян, так и азербайджанцев. И было очень трудно разобраться, кто именно стоит за каждым случаем, ОМОН АзССР или Освободительная армия Карабаха, Народный фронт Азербайджана или Армянская национальная армия, а может быть, даже МВД СССР или КГБ СССР…»

Ну, конечно, как же без КГБ, ему всегда мало и без него нарастающей лавины стрельбы и крови: ведь природа КГБ и ФСБ заключается в том, чтобы творить зло даже без всякой выгоды, а то и с опасностью для себя. Наверняка именно по наущению КГБ на агдамском вокзале толпа местных джигитов начала избивать двух демобилизованных солдат, затем одного бросили под проходящий поезд (он остался без обеих ног), а другому отрубили руку. «Просто так, хладнокровно, взяли и топором отрубили руку. Мы искали этих гадов, но – увы…»

Офицерам же тем временем по месяцам не платили зарплату, и кое-кто подрабатывал себе на жизнь продажей военного имущества. А некоторые даже за определенную мзду выезжали на БМП пострелять «по врагу» – по тому, за которого заплатят. «Сразу хочу сказать, – спешит оговориться автор, – что этим занимались далеко не все. Многие и не подозревали в то время о происходящем». И вместе с тем – «жить как?.. Как?»

А что же в это время делало начальство? Политического руководства из военного городка было совсем не видать, но военное было довольно близко. И – известное дело – оно стремилось уйти от ответственности. То есть вело себя совсем не так, как мы вели бы себя на его месте. Но – роковой закон: нам, чтобы действовать бесстрашно и самоотверженно, всегда не хватает двух-трех-десяти ступенек социальной лестницы, а на своей ступеньке, конечно ж, приходится мириться с могущественным злом: «Жить как?… Как?» Мы, маленькие люди, должны быть снисходительны к себе – кто нас еще пожалеет? Ведь начальству нет до нас дела – самое возмутительное в нем то, что оно на своем месте ведет себя так же, как мы на своем. А мы, заранее уверенные, что оно в тысячу раз хуже нас, требуем, чтобы оно было в тысячу раз лучше.

Пребывая среди вооруженного, агрессивно настроенного населения, следить за порядком, но огня не открывать, на провокации не поддаваться; охранять территорию части от нападений, но оружия не применять, – разумеется, генералы не хуже лейтенантов понимали, что отдают взаимоисключающие приказы, но брать на себя ответственность за возможное начало войны никто не хотел. Да и не имел права. «А в Москве не торопились с принятием решения. Поэтому приказ был только один: „Ждать дальнейших указаний!“»

А тут похищают командира батальона, избивают, отрезают ему уши: „Все русские свиньи, а свиньям уши резать надо!“ – требуют у него оружие, военную технику. Начинается массовое дезертирство. Для умиротворения приезжает полковник из штаба округа и первым делом велит сдать на склад все личное оружие: хватит крови, все можно решить мирным путем. И немедленно оказывается – с помощью все тех же прапорщиков – взятым в заложники вместе с прочим им же обезоруженным составом, к тому же с простреленной за дерзость ногой.

И кто же становится виноватым – и в том, что сдана часть, и в том, что пострадали «невинные люди»? Да те же, кто был брошен на произвол судьбы и лишен возможности защищаться, – низовая армейщина. Раненый же полковник-миротворец – он всего лишь выполнял инструкции своего начальства. «А высшему начальству было глубоко на нас напревать. Возможно, начальство преследовало какие-то свои, непонятные нам цели».

Признать, что у начальства могут быть какие-то иные цели, кроме заботы о нашем благополучии, – это уже выход из политического младенчества. Так не попытаться ли тогда уж и разгадать эти таинственные цели, поднявшись сразу к высшим лицам страны, к Горбачеву и его окружению? И первое, что приходит в голову – подумаешь, бином Ньютона! – это их страх большого взрыва, гасить который уже не избежать танками, пушками и самолетами. И это в ту пору, когда вся демократическая общественность, абсолютно безразличная к ручьям и лужам крови, проливаемой безответственными силами, с удесятеренной зоркостью следит, чтобы ни единой капельки не пролило государство, неукоснительно – и, увы, не без оснований… – подозреваемое в тоталитарных наклонностях. (А отношения с «республиками?.. А облик Союза на Западе?.. Ведь подавлять бы пришлось сразу два национальных меньшинства, покуситься сразу на две святыни…) Мало того, что полное замирение потребовало бы полномасштабной войны, так это была бы еще и война, которую невозможно выиграть, не покончив предварительно с демократией.

Поэтому руководство и вооружилось кутузовским терпением, дабы тянуть, покуда можно, а там, авось, что-нибудь да выручит.

И выручило – удалось-таки унести ноги без большой крови. Правда, с потерей военной техники, которую обе стороны поспешили использовать друг против друга, но если исходить из политической целесообразности, то есть национального шкурничества, то можно сказать, что Россия отделалась еще довольно легко. Мы-то с вами, конечно, уладили бы все гораздо лучше, но для таких ослов, какими только и могут быть наши с вами правители, все устроилось не худшим образом.

А как же слезинка офицера и солдата? Нравственно ли для достижения общенациональных целей (и сбережения слез и крови тысяч и тысяч людей) выставлять перед собой ничего не понимающую армейщину и приказывать: выкручивайтесь как хотите, но защищаться не смейте? Для власти это элементарный пункт ее служебных обязанностей – жертвовать частью, чтобы спасти целое, – что с них взять, с этих циников по долгу службы. А вот как же мы, идеалисты, не попытались вступиться за униженных и оскорбленных в военной форме? Да что взять и с нас, политических младенцев, которые замечали лишь то, на что укажут духовные вожди, представлявшиеся взрослыми дядями, за то что видели насквозь все козни КГБ (направленные, разумеется же, исключительно против нас). Но ведь среди нас были и закаленные бойцы, привыкшие, не дожидаясь ничьих указаний, бесстрашно устремляться всюду, где попираются права человека?!. Шутите, какая же благородная личность станет защищать права человека в форме! Сатрапа и слугу сатрапов.

Мы, благородные образованные люди, способны мыслить широко; мы готовы понять даже убийцу – но не человека, обошедшего нас по социальной лестнице. И не того, кто ему служит. Пусть, по крайней мере, они будут плохие, а мы хорошие.

Нет ничего страшнее зависти, выдающей себя за справедливость. Интеллигенция умеет это делать с недосягаемым мастерством.

Можно, конечно, сказать, что страдания и унижения наших солдат на джигитских окраинах – приемлемая плата за то, чтобы избавиться от власти коммунистов. Но тот, кто решится заявить это, немедленно сделается таким же «плохим», каким в известной (заранее неизвестной) мере обязан быть каждый взрослый, то есть ответственный человек.

Карабаху посвящена только треть сборника, остальное отводится Чечне. И пишут большей частью тоже сатрапы. Воспоминания «Я был на той войне» капитана Миронова (что-то знакомо звучит… а! «Капитанская дочка»!) отличаются известного сорта бравадой «бывалого человека» (и впрямь, впрочем, прошедшего все горячие точки): «Чеченка вылетела птичкой с крыши девятиэтажного дома, а по пути к земле ее разнес на куски взрыв гранаты», – так описывается казнь женщины-снайпера («около тридцати человек потеряла бригада на снайперах, и к ним у нас особый счет»). В еще более ернической манере автор описывает, как добываются полезные сведения у пленных: можно снимать эмаль у него с зубов посредством напильника, а можно «убеждать» его и электрическим током. «Но это для эстетов. На боевых позициях все гораздо проще – из автомата отстреливают по очереди пальцы на ногах».

И тут же полуистерический наезд на нас, тыловых крыс: «Что, читатель, воротит? А ты в это время праздновал Новый год, ходил в гости, катался с детишками, полупьяный, с горки, а не шел на площадь и не протестовал, требуя спасти наших бойцов, не собирал теплые вещи, не давал денег тем русским, которые бежали из Чечни, не отдавал часть пропитых тобой денег на сигареты для солдат. Так что не вороти нос, а слушай сермяжную правду войны».

Истерический тон понятен: «На крыше, прибитый гвоздями, как Иисус, на кресте лежал наш боец. В рот ему был вставлен отрезанный половой член».

«Глаза бойцов пытали безумным огнем, требуя мести, и не было в этот момент ни в одной душе страха, не было желания убежать от всего этого. Наверное, именно в таком состоянии человек ложится на амбразуру, чтобы спасти других. Жажда мести перерастает в заботу о ближнем, находящемся рядом с тобой, появляется чувство самопожертвования».

На причины войны капитан Миронов смотрит с таким цинизмом, даже тени которого не встретишь во всем корпусе кавказских мемуаров 19 века – все, мол, из-за бабок: чеченец «наивно думает, что сражается за свою сраную независимость, и не подозревает, идиот, что мы с ним просто участники каких-то разборок, обычных воровских разборок по сути своей, правда, очень крутых. Один местный паханенок решил «кинуть» московского пахана и основать свое дело, вот пахан и послал свою братву – российскую армию – на разборки. А паханенок, не будь дурак, завизжал о независимости, и его «быки» тоже поднялись».

Но причин уклоняться от боя автор даже в этом не видит. Есть долг: «Не выполнить – пошлют других». Есть месть: «Ну ладно, мы тоже будем мстить вам. Вот и получается замкнутый круг. Каждый сражается, на его взгляд, за правое, святое дело».

То воровские разборки, то святое дело – средним итогом, судя по всему, не пахнет. Другие офицеры выглядят более уравновешенными. Майор Магаданского ОМОНа Валерий Горбань сильнее всего озабочен сохранностью своего отряда, который прибыл отдежурить полтора месяца на грозненских блок-постах весной 95-го (в перерыве между двумя войнами). Цинизма в его дневнике нет ни пятнышка, зато есть – стихи, не слишком умелые, но от души. Недостаток интеллигентности больше сказывается в том, что он и о начальстве старается судить справедливо. Вот командир сводного отряда – матерый вояка, начинал еще с Осетии. В Грозном почти с первых дней. Нахлебался крови, дерьма, чесотки и вшей по самые гланды. Простой мужик, но очень жесткий. Главный мотив всех его бесед: берегите ребят».

Берегите ребят… Странно как-то – ведь генералы только о том и думают, чтобы положить их побольше… А у этого майора даже командующий, генерал-полковник похож на человека: он говорит, что это «грязная, продажная, никому не нужная война. Политики нас подставляют на каждом шагу. „Поэтому требую главные усилия сосредоточить на сохранении личного состава“». (Представляю, что сказали бы о таких напутствиях Ермолов и Воронцов!)

Что еще неинтеллигентно в этом дневнике – к «своим», русским, его автор относится заметно лучше, чем к противнику, тогда как сердиться на тех, кто тебя ненавидит и пытается убить, имеем право только мы, передовые образованные люди. Майор же о страданиях чеченцев говорит как правило общими словами, а о страданиях и обидах «своих» – гораздо более детально. В упоминаниях же об агрессии, жестокости пропорция обратная: к «своим» снисхождения заметно больше. Впрочем, судите сами, я не поленюсь сделать довольно обширные выписки.

«Пока стояли у штаба, подошли мальчишки: русские и один армянин. Спрашивают: „А вы не уезжаете?“ – „Нет, – отвечаем, – а что?“ – „Да чеченцы обещают, что когда вы уедете, нас всех вырежут“».

«Собрята с ходу хватают задержанных и с дикими воплями начинают метелить их так, что у моих глаза на лоб полезли. Кончилось тем, что мы отобрали чеченцев, сунули их в БТР, и я вовнутрь с ними посадил своих. Озлобление здесь у всех лютое. Плюс – страх и нервное напряжение выхода требуют. Это не в оправдание. Констатация факта».

«Обнаглели вконец, поперли прямо на блок. Оружие припрятали рядом. Один идет на блок, косит под дурака, заговаривает зубы, остальные суетятся в темноте. Наглость исключительная, даже после предупредительной очереди стоит, как ни в чем не бывало, и продолжает гнуть свое. А чего им не наглеть? Наши политики воспротивились введению чрезвычайного положения в городе, где шла и идет война с применением танков, авиации и артиллерии. То есть в Грозном мы должны работать так, как в Тамбове, Хабаровске или Магадане. Стрелять нельзя, если не уверен, что человек, идущий на тебя в кромешной темноте, вооружен… (В оригинале в этом месте нелепая опечатка. – А.М.) Не один русский парень заплатил жизнью за игры думских проституток».

«Местные говорят: „Нашего Дудаева и вашего Ельцина нужно повесить на двух концах одной веревки“.

Поражаюсь журналистам из центральных СМИ, особенно телевизионщикам из „Вестей“. Чернуху об армии, милиции, о бедах и проблемах – пожалуйста. О мужестве ребят, о работе, о том, что тут творилось до начала боевых действий, – молчок.

Разговариваем с русскими: теми, кто потерял дома, имущество, был под бомбежками, даже потерял близких. Девять из десяти просят: „Ребята, не уходите! Без вас тут снова начнется беспредел!“ про потери в войне говорят: „А мы и так не жили, и все, что у нас было, все равно досталось бы бандитам“. Женщина попросила присмотреть за вещами в машине, уезжает в сыну в Краснодар. Говорит: „Мальчики, милые, не верьте местным. Это они сейчас такие вежливые. Даже нам, соседям, кланяться стали. А видели бы вы их до декабря!“

Ожесточение у многих. Сами чеченцы, по их же словам, процентов семьдесят были против дудаевщины. Но что сделают нормальные люди против организованных бандитов. Сейчас, они говорят, воюют только те, кто уже совсем озверел и не может остановиться, и те, у кого погибли близкие.

По рассказам очевидцев, со стороны войск, омоновцев и собровцев жестокости тоже хватало.

Лейтенант из нашего полка (66 ПОН) рассказывал, как они охраняли МЧСовцев. Те раскапывали могильник, в которые дудаевцы сбрасывали людей еще до начала войны в декабре. Трупы без голов, беременная русская женщина, которой кол вбили во влагалище, расчлененные трупы со вспоротыми животами. Лейтенант говорит: „Ребята наши посмотрели-посмотрели… и ни одного пленного за четыре месяца у нас не было“.

В общем, война такое дело: только начни – и о каком-то гуманизме и тому подобных вещах говорить становится бессмысленно. Страшно подумать, что принесется из этой войны в мирные города, когда начнут возвращаться ожесточившиеся солдаты, привыкшие убивать. У многих психические отклонения».

«Разносить родной город начал сам Дудаев. Местные показали нам мэрию города. Когда мэр Гантамиров и оппозиция потребовали провести свободные выборы, то Дудаев пообещал их организовать. Но в ночь перед выборами подогнал самоходные артиллерийские установки и в упор, со ста метров расстрелял мэрию с сотнями находившихся там людей. Та же участь постигла и других несогласных в других местах.

После расстрела дудаевцы взяли в заложники более шестидесяти детей из семей гантамировцев. Судьба этих детей неизвестна. Поэтому гантамировцы настроены по отношению к дудаевцам наиболее яростно и бескомпромиссно. Кровная месть в чистом виде. Нельзя сказать, что все чеченцы относятся к нам хорошо. Но большинство говорят: „Ладно, у вас служба такая. Война закончилась, надо как-то жить“. А вот Дудика (почти все его так называют) многие ненавидят до трясучки.

Уцелевшие русские и другие славяне очень помогают, всем, чем могут. Часто вслед крестят или посылают воздушные поцелуи. Что же тут у них за жизнь была, если они нам прощают и бомбежки, и наших тварей-мародеров.

Мародерства было много. Но укротили его быстро, сейчас только отдельные эпизоды. Расстреливали гадов на месте и СОБРы, и ОМОНы, и морпехи, и десантники.

Часто грабители назывались омоновцами. Попробуй, разбери: все в камуфляже без знаков различия. Но, по отловленным, в девяти случаях из десяти это были армейцы или вэвэшники. Очень часто – дудаевские выкормыши или просто шваль в чужой форме и с оружием. Масса случаев специальных провокаций.

Женщина-чеченка показывает нам, откуда расстреляли из автоматов ее дом: „Они хотели сделать, как будто из блок-поста (кстати, там стоят наши друзья-владивостокцы), но мы там всех ребят знаем, а этих бандитов раньше не видели, они чужие“.

Но гудят и братья-славяне. Грешат сейчас все более не серьезными делами, а бесшабашной стрельбой. Хотя, конечно, последствия от этого бывают тяжелейшие».

«Пусть депутаты-трепачи
С трибуны будут утверждать,
Что федералы-палачи
Пришли народ уничтожать,
А мы стоим меж двух огней
И ждем сюрпризов каждый час,
И платим кровью мы своей
За то, что выполним приказ».

«Но «непримиримые» играют с огнем. Если человек потерял разум и жаждет крови – с ним надо поступать, как с бешеным волком. Всем, кто сложил оружие, реально обеспечена возможность вернуться к мирной жизни. Даже группы парней со свежевыбритыми лицами и повадками обстрелянных бойцов свободно пропускаются через блоки и КПП. В январе-феврале ни один из них по Грозному бы и ста метров не прошел. А сейчас разгуливают свободно. Неужели не доходит, что в этой войне нет ни абсолютно правых, ни абсолютно виноватых. Ее можно закончить только миром и терпимостью. Но тот, кто хочет крови – пусть ее получит».

«Как много реверансов наши журналисты делают этому «гордому народу». Но как эта тактика живого щита из женщин укладывается в понятие гордости?»

«Важно, что парни не просто выполняют, но и душой приняли мой строжайший запрет измываться над задержанными. Бить беспомощного – паскудство. Правда, ребята говорят, что если попадется кто-то из славян-наемников, „то ты, командир, извини, конечно…“»

«Очень характерна утрата или сильное притупление страха смерти у тех, кто давно воюет и пережил сильные бои. Они «наши» обстрелы воспринимают, как детские игрушки. И часто платят за это. А вообще-то жалко ребят. Они уже вымотаны до предела. Нас меняют через сорок пять суток. Мы точно знаем, когда поедем домой, не успеваем так устать и потерять инстинкт самосохранения. А у них – по полгода жуткой бойни за плечами и сколько еще впереди – неизвестно».

«С одной стороны – нравы упрощаются до походно-полевых и довольно грубых вариантов. С другой – практически не совершается бесчестных, мелких и шкурных поступков. Обостряется чувство братства, товарищества».

«Наше доблестное подкрепление нарезалось конкретно. Им, наверное, не понравилась художественная стрельба чеченцев. Вышли, стали стрелять из автоматов в сторону общаги и зеленки. Сержант забрался на сарай и влупил из РПГ в сторону жилого сектора. Мои не успели остановить его до выстрела. Стащили с сарая, отобрали гранатомет и, похоже, настучали по шее. Очень обижался. Офицеры комендатуры и собрята прогнали остальных. Их пьяный командир пришел разбираться. Отправил его к Андрею. Ушел, больше не приходил.

…Воевали до утра. Точно, как в анекдоте: „Драку заказывали?“ С утра пришла делегация. Выстрел РПГ попал в дом. В доме – семья, куча детей. Хорошо, наученные горьким опытом, родители завернули детей в одеяла и спустились в погреб. Отделались тяжелым испугом и легкими контузиями. Пришлось врать о «перелете» со стороны боевиков. А кому врать, если тут все обо всем знают».

Славный, по-моему, мужик. Но и для него, увы, свой раздолбай и полупреступный сержант с гранатометом ближе, чем честные чужие боевики и даже собственные «депутаты-трепачи». И в армии, пока она воюет, вряд ли бывает иначе: «свои» должны быть на «нашей» стороне.

Примерно так же смотрит на вещи и майор Александр Агалаков, занятый на Кавказе охраной железный дорог – тыловые миротворцы вызывают у него в лучшем случае иронию: «Среди самих чеченцев нет единства. В этот разноголосый хор вносят свою лепту дисгармонии разного рода эмиссары – Ковалев, Боровой и т.д. Кто тут только не побывал с претензиями на разрешение конфликта». И этот майор очень далек от идеи культурного релятивизма, которая в данном случае требовала бы уважения к такому народному обычаю, как ограблением поездов: «Возле Старогладковской леса подступают к железной дороге совсем близко. Совершенно бандитское место. Так оно и было во времена дудаевской Ичкерии. Виктор помнит, как вдоль края леса стояли грузовики и автобусы, арбы и телеги, запряженные лошадьми и ослами. Вооруженные автоматами люди оригинально останавливали грузовой состав. На пути клали камазовские покрышки. Когда поезд наезжал на них, покрышки мялись под вагонами, рвали воздухопроводы – срабатывали тормоза. Поезд останавливался. Один бандит оставался перед локомотивом, а остальные, жители окрестных сел, включая женщин и детей, прорубали топорами контейнеры, громили товарные вагоны, выгребая все подчистую».

Размышления его возвращаются к «Запискам» генерала Ермолова: «Чечню можно справедливо назвать гнездом всех разбойников». Следовательно – «вахтовый метод наведения порядка РФ в этой горячей точке, пожалуй, единственное средство ввести в мирные рамки жизнь местного населения. Пахать, сеять, пасти скот многие аборигены разучились. Поскольку в течение пяти лет «трофеи», добытые путем вооруженных грабежей и разбоев, с лихвой перекрывали их потребности», – к тем, кто продолжает держаться за оружие, отношение очень простое: «Террористам и бандитам никогда не будет предоставлена возможность спокойно уходить от возмездия. И потому они хорошие только мертвые».

Ощущать свою правоту настолько более отчетливо, чем чужую, очень нехорошо и для мыслителя, и для судьи какого-нибудь надмирного трибунала. Но для солдата, которого ненавидят и в которого целятся, это, скорее всего, нормально. Возможно даже, что это в той или иной степени необходимо для каждого, кто хочет не только понимать, но и действовать, ибо в этом мире правы все. Поэтому стать на сторону некой надмирной справедливости, судя по всему, просто-напросто невозможно, можно лишь принять ту или иную сторону. И та сторона, на которую становится солдат, определена не только его служебным долгом, но и необходимостью выжить. Его чувства, как и чувства любого из нас, определены доминирующими потребностями.

Этих же чувств он ждет и от тех, кого считает «своими». Поэтому воспитывать его, сидя в тылу или, тем более, в окопе противника, дело, по-видимому, безнадежное. Нет, собирать против него компромат может быть занятием вполне перспективным – но лишь в том случае, если апеллировать с этим компроматом к какой-то посторонней силе, способной призвать его к порядку, в нем же самом подобные апелляции не способны вызвать ничего, кроме озлобления.

Записки людей военных духовного мира чеченцев практически не касаются, им почти неизвестны идеологические конструкции и коллективные фантомы, которыми те воодушевляются и утешаются. «Поездка в Чечню» тюменского писателя Александра Аханова в этом отношении заметно более богата, хотя тоже очень фрагментарна. Вот несколько выписок, показавшихся мне наиболее интересными (события относятся к 2000-му году). Следует учесть, что вращался он в основном среди гантамировцев.

«Чеченцы за союз с Россией, за русского президента, но не хотят законов, нарушающих нашу самобытность». (Какие законы имеются в виду, автор, к сожалению, не допытывается. – А.М.).

«Здесь не любят – и это мягко сказано – Березовского. Он – „источник войны и бандитизма“».

«Женщины рассказали, что к боевикам и ваххабитам пошла молодежь из-за того, что не было работы».

«Вчера женщины рассказали, что ваххабиты устраивали публичные дома под охраной пулеметчиков. А сегодня пришел Хусейн и говорит, что если бы прошлым летом разрешили воевать как следует и еще бы платили, то «этих козлов» (ваххабитов) мы бы за неделю кончили! Это он говорит о прошлогоднем сходе в Грозном, когда пятьдесят тысяч человек просили у Масхадова оружие, но тот побоялся взять на себя ответственность – Басаев был в большой силе. А момент был подходящий – ваххабиты не разрешали смотреть телевизоры, разбивали их, запрещали музыку и песни. Народ возненавидел их, и нужен был лишь небольшой толчок».

«Пока жив Басаев, а его считают резидентом ГРУ – мира не будет, он, скорее всего, уйдет в Грузию и оттуда будет устраивать набеги на Чечню».

«Ваххабиты пришли – грабили, федералы пришли – тоже грабят!»

«О ваххабитах Он называет их «альпинистами» за то, что спустились с гор. Говорит, что многие из них не знают ни грамоты, ни законов, их не любят повсеместно и обзывают самыми черными словами».

«Говорят, что они (ваххабиты – А.М.) хотели автобусы разделить перегородкой на две половины – мужскую и женскую».

«Здесь находился известный в Чечне рынок рабов. Сколько человек было продано, пока точно неизвестно. Но счет идет на тысячи. Правда, мои товарищи ничего не сказали о рынке рабов, ну я это им прощаю».

«Он считает, что Путин намеренно сталкивает армию и чеченский народ».

«Считает, что Чечней должен руководить не чеченец, во избежания „различных недоразумений“».

«Служил под Москвой, о русских того времени и об армии говорит очень тепло. Но о современных отзывается резко.

...„Если бы там, в Москве поняли, что не нужно обижать народ, – вся Чечня была бы за Путина, за Кремль“».

«Одна чеченка, имен не называя, сказала, что МЧС, то есть его работники воруют: нужно лишь вечером посмотреть, как и с чем они возвращаются домой. Но я уже видел дважды, как дамы из хозобслуги выносят полные сумки».

«Буквально все, с кем бы ни беседовал, говорят: „Нам хоть негр, хоть папуас или шотландец, лишь бы руководили как нужно“».

«Очень порадовала карта Чечни, где последняя раскинулась от моря Черного до Каспийского».

Любопытно, хотя и не систематизированно. Но это, понимаю, одному человеку и не по плечу. Спасибо и за то, что есть. Но вот две фактические неточности можно было бы исправить и при самом малом дополнительном усердии. Первая – совсем пустяковая: автора знаменитой «Шоколадницы» – художника Лиотара – Аханов называет «Клиотаром». Вторая менее невинная.

«Я пишу, а на крышке нард, прислоненных к стене кухни, лакированная Юдифь наступила на отрубленную ею голову полководца Олоферна. Чисто по-еврейски – ночью , во сне хватила мечом! И это называют геройством?! В другие времена такие поступки назывались иначе, но те времена прошли...

Куда ни кинь – везде, из воздуха, что ли, – возникает еврейская тема. Народу чуть, если брать в мировом масштабе, а возни вокруг него! И опять-таки, если взять Библию, там ведь прямо сказано, что, задумав исход из Египта, евреи обманули простодушных египтян, попросив «на время» их золотые украшения якобы для отправления обряда. А потом они утверждают, что на их народ возводится напраслина, хотя источники из глубины веков говорят об обратном. Ну, эту тему не мне обсуждать – есть специалисты...»

Ну, если уж не считаешь себя специалистом, то и не берись за столь щекотливые предметы. А взялся за гуж, соблюдай элементарные правила научной этики – цитируй источники без добавлений, если даже они их украшают, как буква «к», добавленная к имени Лиотара, придает ему сходство с музой истории Клио. В Библии нет ни слова о том, что евреи просили у простодушных египтян их золотые украшения «на время», якобы для отправления религиозного культа. Там сказано лишь, что «просили у Египтян вещей серебряных и вещей золотых и одежд», причем просили по прямому указанию Бога: «И дам народу сему милость в глазах Египтян; и когда пойдете, то пойдете не с пустыми руками: каждая женщина выпросит у соседки своей и у живущей в доме ее вещей серебряных и вещей золотых и одежд». Господь, согласно все той же Библии, «увидел страдания народа Моего в Египте» и вроде как решил добиться для него материальной компенсации за то, что простодушные египтяне изнурял его «тяжкими работами» и регулировали уровень еврейского населения утоплением новорожденных мальчиков. Что из всего этого было, а чего не было – один Господь знает, но текст Библии у всех перед глазами.

И в ней действительно можно прочесть, как Юдифь ночью, во сне хватила Олоферна мечом. В другие времена этот сюжет вдохновлял крупнейших художников, но эти времена и в самом деле давно прошли, сегодня совершенно необязательно становиться на сторону того народа, который создал Библию и защищал исключительно свои святыни: «Ибо с пленением нас падет и вся Иудея, и святыни наши будут разграблены». В нашу релятивистскую эпоху вполне возможно становиться и на сторону святынь ассирийских, а подвиги, совершенные во имя святынь еврейских, считать терроризмом, таким же подлым, как убийство беспомощного человека в ванне или в карете, – если стать на сторону политических противников Шарлотты Корде и Софьи Перовской.

А вообще-то евреи натворили вполне достаточно гораздо более близких и бесспорных преступлений, чтобы дела столь далекие и сомнительные приплетать к запискам о чеченских событиях. И нужно отметить особую научную добросовестность составителей сборника, которые оставили эту нелепую, ни к селу, ни к городу, антисемитскую эскападу в полной неприкосновенности – источник есть источник. Но надо ли было оставлять ее и без комментария – большой вопрос.

Вот уже и снова возникла еврейская тема. Хотя на этот раз не из воздуха, а из текста. Куда она попала из подсознательной убежденности, что в любом серьезном деле без евреев не обошлось.

Снова приходится повторить, что коллективные фантомы принадлежат к числу важнейших движущих сил истории. И очень жаль, что в книге так мало говорится о сказках, владеющих умами в современной Чечне. Это понятно, что составители были ограничены наличествующим материалом, но, может быть, пока не поздно, нужно еще и стимулировать новые исследования – ведь этнопсихологов у нас вроде бы хватает? Правда, к подобным советам следовало бы присоединять и финансовый ресурс... Но ведь аппетиту не прикажешь. Так что, хотя вышедшие книги уже сложились в серьезное целое, это вовсе не означает, что оно не может сделаться еще более серьезным. Имеющим, буквально, государственное значение.