СОНЕТ

Ты лань, ты локон вьющийся, льняной,

Ты лень моя, ты ласковое лоно…

Чьё имя так срастается со мной,

Что до рожденья, кажется, знакомо?

 

Ты свет мой, ты во мне шумящий сад…

Хочу соврать, но так, чтоб правдой стало…

Судьба все дни мои перелистала,

В них нет тебя, никто не виноват.

 

Но посмотри, как лёгок лунный свет,

Как ночь полна прилипчивых примет,

Как высока созвездий паутина,

 

Как много лиц, но всё не те, не те…

Как слаб и мал мой голос в темноте,

Как я люблю тебя неотвратимо.

 

 

* * *

Я верю в предзнаменование,

В смешное счастье из билета

Автобусного, и заранее,

Что ты – счастливая примета,

Поверил… встреча намечается,

Струна дрожит в подвздошной впадине…

День от других не отличается…

Но как же руки руки гладили…

 

За днями дни сотрут волнение,

За днями дни – к чему печалиться?

Но почему-то, тем не менее,

Мои печали не кончаются,

Я полон новыми приметами…

О, эти муки и метания!

Горит звезда между планетами,

Не замечая расстояния.

 

 

* * *

Уснул Менелай и не видит Елены –

Как воздух губительно густ!

Стоят неподвижно троянские стены,

Забылся на ложе Прокруст.

Семейная быль не кончается болью –

Никто никого не убьёт,

И в мягкую тёплую шубу соболью

Вечерний укрыт небосвод.

 

За окнами солнце проходит по кругу,

Бурлит в батарее вода…

Зачем же, зачем эту жалость и скуку

Лелею в себе иногда?

Ведь ясно, уже не Елена – другая

Нужна, и как можно скорей!

И лезут на стены герои, ругая,

Своих бестолковых царей.

 

 

* * *

Под Каширой или в Туле –

Где Ока, где не Ока?

Звёзды ранние уснули,

Нет ни огонька,

На мостках намокли доски,

Смотрим на реку, стоим…

Вспоминается Твардовский

С Тёркиным своим.

Здесь не мост, не переправа,

Не в болоте сонном гать,

Только ночи мощь и слава –

Нечего и ждать.

Только мрак во тьме могучей,

Да реки внизу возня,

Если жизнь всего лишь случай –

Поцелуй меня…

 

 

* * *

С. Х.

 

Как далеко раздвинуты границы,

Как велика урезанная Русь! –

Летят, летят степные кобылицы,

А я остановлюсь.

Мне б в Дании, Голландии хотелось

Пожить с тобой, и мой резон таков:

Когда душе молчание приелось,

Хватило б двух шагов,

Чтоб до тебя дотронуться, прижаться,

И в тесноте прожить остаток лет,

Пусть поезда кричат и кони мчатся! –

Мне дела нет.

 

 

* * *

Молчи, не говори о трудностях житейских.

Когда свербит в душе обида и тоска,

Припомни те края, где жителей летейских

Ничем не зацепить… Скромна пусть и узка

Дорога дней твоих, тесны твои пределы,

Пусть низок горизонт – не видно ничего…

Ещё не выпал снег. Он будет белый-белый,

И вряд ли что найдёшь за белизной его.

 

Да, эта мысль грустна, чтоб стать тебе подпоркой –

Тем лучше, отстранись от собственной беды,

Тогда тоска твоя покажется не горькой,

Не безнадёжными страданья и труды,

Поскольку всё поёт оса на сенокосе,

Поскольку жарок день и радостно-тенист,

Смотри, как ласкова крадущаяся осень! –

И сладок каждый миг… и дорог каждый лист…

 

 

* * *

Что на память дать? – ничего не дам…

До отхода поезда пять минут.

В темноту вхожу, словно космос там:

Здесь – уже не я, там – ещё не ждут.

Даже та, что ехала провожать,

Возвращается, чтоб пораньше быть –

Чтобы мне не мучиться, не дрожать

За неё – так правильно… Полюбить

Эту ночь за тьму, за мерцанье, дрожь…

За свободу страшную налегке,

И за то, что я в эти звёзды вхож

С человечьей совестью в узелке…

Одиночество – неподъёмный дар.

Никому не друг, никому не муж…

Суета, перрон. Сколько рядом пар!

Проводниц, и тех – восемнадцать душ.

 

 

* * *

Всё время под горку, где лавра блестит,

Где Бог нас простит, и грехи нам скостит,

Где Сергий Мамаю грозит.

Европе нет дела до русских князей,

Да нам и самим эта лавра – музей,

Тюрингия, знаешь, Тильзит…

 

Мы помним о Боге, а видим кресты,

Иконы, и в кассах – туристы. Просты

Платочки – то ситец, то шёлк,

А вот иностранки, они без платков,

У них, протестантов, обычай таков,

И наш не возьмут они в толк.

 

Им свечи, славянские речи – всё мрак,

А если и спросят – неведомо как,

Так ласточку слышим, пока

Она суетится на рёбрах стропил,

Над нами ей место Господь уступил,

И смотрит на нас свысока.

 

И сам я – приблудный, не скажешь – чужой

В стране (мы привыкли гордиться!) большой,

Не знаю, как встать, как пройти…

Ей, ласточке, проще – здесь дом её, здесь

Она, без сомненья, та самая весть,

Та самая встреча в пути.

 

 

* * *

На рабочем столе картинка из журнала « Playboy »…

Ты рассержена этим, молчишь третий час подряд.

Я, конечно, придурок, поверь мне – сравнить с тобой

Не хотел, и не думал, она просто радует взгляд.

Я готов её снять, поменять на любой пейзаж,

Это, в общем, одно и то же – обои, фон,

Что-то вроде попсовой музыки – взгляд пробегает наш,

Ухо не слышит, внимание спит, и сон

Тем спокойней и крепче, чем ярче и громче шум,

Словно ворохом хлама сознание обволокло…

Я не сразу понял, сказал же, что тугодум,

Эта милая дура не более чем стекло;

Я её убираю, вот видишь – уже убрал,

Пусть атолл и пальмы ласкают ревнивый глаз.

Электронная рыбка нырнёт в голубой коралл,

И ничто уже, никогда не расстроит нас.

 

 

* * *

Неочевиден факт, но всё равно –

Ещё на лестнице, в зачуханном подъезде,

Я был тобой, ты – мною, мы – одно,

И разомкнув уста, остались вместе.

Потом прихожая – не помню, но – была…

Я трусил – не вернулась бы Марина.

Потом поплыл. Ты тоже поплыла.

И «Хванчкара», и долька нектарина…

И виноградной плотью опьянён,

Я помню день как долгое мгновенье –

Твоей одежды долгополый лён,

И ловят губы губ прикосновенье…

И ветра вздох в распахнутом окне,

Когда закат уже нырнул за крыши.

О, никогда в себя вернуться мне

Не суждено… Неслышный вечер рыжий

Стал ночью светлой. Ворохом гардин.

Закатной акварельною картиной.

Кто скажет мне, что я один, один…

Один ли я, в той страсти двуединой?

 

 

* * *

Отчего, непрочен, зыбок,

Не стыкуется сюжет? –

Ни дорог и ни ошибок,

Просто дорог белый свет,

Потому, что звёзды тонут,

Ночь печально-горяча,

Нам с тобою жить – как в омут,

А любить – рубить с плеча…

 

Неужели и в Тамбове,

И в Твери такой бардак? –

Может, можно жить толковей,

Только я не знаю как…

Всё мгновенно, всё проточно,

Интернет протянет нить –

Как же нам любить заочно?..

И нельзя нам не любить…

 

Я как «Красин» на приколе…

Ради бога, не молчи!

Я Угоднику Николе

Ставлю разом две свечи:

Пусть он просьбами загружен,

Но поймёт, поймёт намёк –

Между мной и прежним мужем

Ставлю третий огонёк…

 

 

* * *

Мы не расстанемся уже,

Переживём родных немилость –

Душа тоскует о душе,

А тело к телу прилепилось.

 

И даже если ты уйдёшь –

За трусость, глупость наказанье,

Во мне останется вся дрожь,

И душ случайное касанье.

 

 

* * *

Как осень безоглядна и свежа –

Смотрю в окно, как смотрят друг на друга,

Какая чёткая, глубокая межа

Проложена от севера до юга!

В тени весь двор, но солнечный надрез

Рассёк листву взъерошенного вяза,

Выглядывает робко и стоглазо

Вчерашний день, он здесь, он не исчез.

 

Что я скажу, как объясню зимы

Нескорую, но явственную стужу?

Как близко-далеки сегодня мы,

Какой озноб я в сердце обнаружу

Твоём, в моём – какие холода?

Как торопливы в это время птицы! –

Им осени томительной страницы

Перевернуть не стоило труда.

 

 

* * *

Дворник прёт охапку старых граблей –

Что смотреть? Но взгляд не отвести…

Лето не кончается на бабьей

Жёлтой ноте, Господи, прости,

Или алой ноте и лиловой –

Хочется от лета вдалеке

По-рязански петь о тьме кленовой

На галантерейном языке.

 

Потому, что душно и тоскливо –

Отчего случается тоска?

Осень петербургского разлива

Слишком истерична и резка,

Слишком, понимаешь ли, устала

Ждать душа неведомой родни…

Потому, что мало, слишком мало,

Телефонной глупой болтовни.

 

 

* * *

На лодочке фетовской тихой протокой…

Ты тёплую воду ладонью потрогай,

Вот тень прилегла на короткий песок,

И день голубой бесконечно высок.

 

Плывёт шоколадка в горячем кармане,

Вот катятся двое на катамаране,

И надо уткнуться в песчаную гладь,

Чтоб их пропустить, а не двигаться вспять.

 

И ты не спешишь, и я сам беспечален,

От этой косы мы не скоро отчалим…

Мы голые рыбы на голом песке,

И счастье висит на твоём волоске.

 

 

* * *

Снова всплыли детские клички,

Говоришь мне – спасибо, Змей.

Возвращаемся на электричке

В эту жизнь… что же делать с ней?

Остаётся надежда дикая

На задумчивый тихий стих,

И на то, что по-детски кликая

Мы спасём от себя самих

Ощущение, что над нами

Не всесильна земная власть…

Счастье где-то за облаками,

И не может сюда попасть…

Ты и верно – почти мерцание,

Еле видимый пуансон,

Утверждение-отрицание

Этой жизни, пустой как сон.

 

 

* * *

Я тебя забываю, ты есть, но ты где-то не здесь.

Теснота в голове и к тебе невозможно пробиться…

В этом городе ангелов столько, что некуда сесть

Пролетающей птице.

 

А уж нам и подавно – гостиница, старый вокзал,

Всё чужие, смышлёные взгляды, да реплики в спину,

Я тебе ровным счётом ещё ничего не сказал…

Никогда не покину…

 

А межгород звонит, и я трубку вспотевшую сжал,

Ты себя не жалей, христианка, душа-самоволка.

Но я руки твои в тот единственный миг удержал,

Уезжая надолго.

 

И поэтому… нет, я пророчить боюсь, не могу.

Я ещё не привык сознавать, принимать как потерю…

И поэтому, если не знаю, то лучше солгу,

Потому, что так верю.

 

 

* * *

Твоя печаль – почти что Хиросима,

Так жжёт меня невидимым лучом,

Она тиха и непроизносима,

И обо мне, и, в общем, ни о чём…

 

Но днём моим прозрачным и воздушным,

Когда на всём отсутствия печать,

О лете нежном, лете промелькнувшем,

Ну почему так радостно скучать?

 

Не потому ль, что полудобровольно

Скользим туда, к началу всех причин…

И эта жизнь глуха и безглагольна,

И райский свет для глаз неразличим.

 

 

* * *

Если осень, и сыро, и тянет дымком –

Есть во всём этом странный уют…

Ты меня не жалей, это я ни о ком,

Это так, это нервы сдают.

 

Это Пушкин в лицейском саду, это лист

Закружился кленовый, летит,

Это в узком проулке случайный турист,

На барочные стены глядит.

 

Что ему эта роскошь российских цариц?

Удивишь ли Европу? – ничуть…

Но поток этих листьев летящих, и лиц…

Этой осени сладкая муть.

 

 

* * *

Утешусь ли красным словцом или звонкою фразой,

Недолго моё утешение – в тысячный раз

Я слышу, как там, за душой, ходит мрак одноглазый,

И нет ничего, чтоб его отодвинуть на час.

 

И плачет душа, словно ей ничего не осталось

Как в лодочке плыть, в тишину опуская весло,

Но следом за ней просыпается мыслящий хаос,

Ища утешенья в невнятной сумятице слов…

 

 

* * *

И полночь, и окно, и вровень небосвод,

Бездомная звезда шифрует сообщенье…

Из множества естественных свобод,

Ночная – горше всех… прощенье, отпущенье –

И слова не найти, и сколько до утра

Найдётся глупых слов! И мозг, устав от бега,

Одно твердит: входи, бессонница-сестра,

Здесь кров тебе дают и место для ночлега.

 

И надо ли ещё беззвучный диалог,

Неважно с кем – ни с кем, вязать в узлы и петли?

И тянется струна на медленный колок,

И серый потолок, и тёмный уголок…

И мысли в сумраке ослепли…

 

 

* * *

Так панцирем скрытому страху

Мир сумрачен, сладок и мал…

Догонит ли лань черепаху? –

Ахилл до сих пор не догнал;

И шагом лентяйки и сони

На четверть, на пятую часть,

Уходит она от погони,

Чтоб с ланью нигде не совпасть…

И в этом движенье без цели,

Где скорость рассыпалась в прах,

Мы тоже совпасть не сумели,

Своих обогнать черепах…

 

 

* * *

Памяти Ланы

 

Я всё забыл, и, фоток не любя,

Не помню лиц – оранжевые пятна,

Я всё забыл, я помню лишь тебя,

А всё вокруг – туманно, непонятно…

 

Я всё забыл… но пляжа суета…

И плеск прохлады тёплой… и ладони…

И ягоды с масличного куста…

И проводник в расшатанном вагоне –

 

Я всё забыл – украинскую речь

И русскую… ты уезжаешь снова…

Я всё забыл, уже не помню встреч,

Лишь ты… но ты – ни слова, ни полслова…

 

 

* * *

Теперь и ты с приставкою «экс»,

И это, в самом деле, беда…

Нечастый, опрометчивый секс,

Мелькнувшие, как сон, города,

И южный, обожжённый зенит,

Песок – одни сплошные следы,

И даже если кто позвонит,

То это будешь точно не ты.

 

Теперь и я с приставкою «экс»,

Но это горе ещё не беда…

И памяти условный рефлекс

Противится всякому «никогда» –

И ты за Орфеем проходишь мрак,

Московским пригородом скользя…

И только увидеть тебя никак,

И только потрогать – никак нельзя.

 

 

* * *

Он слишком стеснителен, чтобы дарить цветы,

Не слишком решителен, но мог кое-что решить,

Мужчина, которому ты говорила «ты»,

С которым хотела, но вряд ли смогла бы жить.

 

Он в городе укоренён, и остался в нём,

А ты приезжала, бросая дела и дом,

К мужчине, с которым хотела побыть вдвоём,

На час или два, расставаясь потом с трудом…

 

Он здесь и остался, как будто навечно врос

В балтийскую хмарь. Не поехал тебя хоронить…

Мужчина, скорее – цепной, постаревший пёс,

Которому некого, кроме себя, винить.

 

 

* * *

Какой безвыходный пожар! –

Как душно, как темно и пусто…

Не всё оправдывает дар,

Не всё спасёт искусство!

 

Прав Ньютон – тяжестью земли

В пространстве к телу тянет тело…

Ах, как же долго мы могли

Быть вместе – не искусство грело.

 

Но всё неспешно утекло,

Твоя душа в надмирном пепле…

И сладко вспоминать тепло,

В котором глохли мы и слепли.

 

 

* * *

Если что останется, то не дети,

И не внуки-правнуки, жалко всё же...

Но стихи, и может случиться, эти,

Что тебе других в этот миг дороже.

 

Впрочем, не загадывай, и не пробуй

Предсказать… молчу, говорю – куда мне?

Нужен ли им памятник меднолобый?

В лопухах тропа иль тропа на камне?

 

Косари придут и в твою Пальмиру,

Пропадут славяне-евреи-греки…

Но, поди, верни, Аполлону лиру –

Приросла к рукам, приросла навеки…

 

Ничего, что звуки не слишком громки,

Но и тихий звук нестерпимо жжётся.

Не меня – простите других, потомки…

Если что останется – то пожрётся…