1

 

На Севере дома, как корабли,

Они же волны почернелых бревен.

Куда глаза глядят, за край земли

Их караван вздымается, неровен,

 

И палубы пустынных чердаков

Кренятся под двойными парусами

Угластых крыш, чей силуэт таков:

Забылся – Кемь, очнулся – под Рязанью,

 

Поскольку оборвались якоря

Давно, и каждый сам себе Летучий

Голландец, и цветастая заря

Торопит их – плыви уже, не мучай,

 

Куда-нибудь подальше от Двины,

На север ли, на запад ли, на юг ли,

От обморока, морока, вины.

Дома плывут, за окнами видны

Не лица, как подснежники, бледны,

А небеса, горячие, как угли.

 

 

 

2

 

А кто в море не хаживал,

Тот Бога не маливал .

Под окошком у каждого –

Палисадники с мальвами,

Недозрелые россыпи

Ягод, ветер в трубе.

Призови меня, Господи,

Где угодно Тебе.

 

А кто в море не хаживал,

Тот Бога не маливал .

Водяное адажио

С неба – сутки без малого:

А луга-то, покосы-то

Заливает вода!

Призови меня, Господи,

Хоть сейчас, хоть когда .

 

А кто в море не хаживал,

Тот Бога не маливал .

А кто пажити влажные,

Как дитя, не вынашивал, -

Побоится ли бросить их

В серебре-лебеде?

Призови меня, Господи,

Как угодно Тебе.

 

 

 

3

 

Сиверко, сиверко. Черные флаги дыма

Вьются над трубами, словно плывут пираты

Вверх по Двине. Но главный, непобедимый –

Только ветер, да запах мяты, да звук утраты.

 

Землю-то бросить труднее, чем бросить сети,

Услыхав негромкое: «Встань и иди за мною!»

Впрочем, ржавые плуги эти –

Те же весла, плывущие за кормою

 

По голубым бурьянам, пучинам, мелям,

Вместо черных волн, которые вдруг иссякли.

Нынче не жнем, не сеем, а только мелем

Семя пустое, вздорное. Клочья пакли

 

По небу пролетают. Что сеть – веревка;

А кто землю выронил, не заметил –

Спину не разогнуть и ходить неловко:

Травы на ней в узлах, ячеях, как сети.

 

 

 

4

 

Что же раньше все-таки: зов или жертва?

И кого проверяет Бог, опуская прямо

На вязанку дров поросшее мягкой шерстью,

Блеющее спасение, - Авраама

 

Или свое подобие в заскорузлой

Пастушьей одежде, с окаменелым взором?

Из норы выкатывается суслик

И, увидя пламя, ныряет в нору.

 

Что же раньше – зов или все же сердце

С приготовленной – вырванной у пустыни,

Где ни тени – скрыться, ни дерева – опереться, -

Жертвой, которая в холоде не остынет

 

И в огне не сгорит? И может ли это сердце,

С жертвой, плещущей, словно рыба, не слышать зова?

Слышит оно потому, что ему не деться

Никуда – или просто оно готово

 

Слышать? Холодно. Север – чем не пустыня?

За барханами трав – миражи деревень. Поближе

Подойдешь – юродивый куст утирает тыльной

Стороной листа набежавшие слезы. Дышит

 

Ветер. Мужик на краю села починяет змея,

В желтой щетине, в тапочках, зыркая злобно

На заглохшее поле. Но змей не летит, не смея

Ринуться ветру в пасть: деловито хлопнув

 

Размалеванным носом, падает. Раз такое

Дело из рук валится, не говоря уж

Про какой-нибудь трактор, и молоко, и

У обочин – ржавые джунгли кладбищ, -

 

Раз уж змей не летит – хана. На разбитом « Зиле »

Прыгает местный мальчик. Не слыша зова,

Жертву Каина, жертву, которую не просили,

Приносили здесь – и приносят снова,

 

И еще принесут; еще раскатают ребра

Черных бревен – может, на пепелище

Завалялось сердце, треснувший темный образ –

Тот, который Бог по углам и канавам ищет.

 

 

 

5

 

До Соловков не доехать мне в это лето,

Не потрогать камней, обточенных кровью,

А не водою. Желтые, как монеты,

Волны катит Двина. Из влажного Заостровья

 

Соловецкие камни кажутся черепами,

И по ним, ледяным, как по горячим углям,

Я пройти хотела плачущими стопами,

Чтобы каждый шаг мой был не украден – куплен,

 

Ибо все не мое – заемное, у того,

Кто не доел – не допил и сгнил в бараках.

Каждый кусок – не впрок, и пустой листвой

Мечется лес, никого не отпев, не оплакав,

 

Заворожен нарядной своей тщетой.

Над нечистой бездной, по мутному мелководью

Над Атлантидой мертвых ношусь щепой,

Деревянные пальцы силясь согнуть щепотью.

 

 

 

6

 

- За другого молиться –

Собой поручиться, -

Говорит отец Иоанн и идет молиться

У алтаря неброского,

В тесном притворе, покуда идет ремонт, -

За Солженицына, Бродского,

За мужика новгородского,

Рязанского, тульского;

Из дверного проема узкого

Видно, как под дождем расцветает зонт,

Как рыжая кошка вымокла и продрогла, -

За живых и мертвых,

И молитва его – дорога,

Под дождем,

Бесконечная,

Как на фронт.

 

 

 

7

 

О украсно украшенная земля моя,

Кровью мучеников унизанная, как покров

Богородицы к празднику: порванный надвое,

На сотни кусков.

 

Вот они – дороги, луга, перелески

В битых бутылках, кучах цемента, собачьем дерьме,

Неопознанных трупах – словно рыба на тонкой леске –

Между нами незримо плывущих – от войны к войне.

 

Вот они, мятые, передо мною,

Клочки земли и воды, набросанные пестро,

Как еще прекрасное, но уже испитое

Лицо юной бомжихи на ступенях метро.

 

Вот они, пустыри, во вздувшихся трубах, с резким

Северным ветром, с бредущими в темноте детьми

В синяках от побоев; станции с лязгом и треском

На расшатанных рельсах, - греми, товарняк, греми,

 

Заглушай мой плач, просеивай через сито

Придорожного гравия, содроганья для.

О, земля, лицо твоего ангела разбито,

Как дорожное зеркало, так что ты, земля,

 

Больше себя не видишь. (Видела ли когда-то,

Или вечно в пустых осколках скользила чужая тень,

Текли дымы, жухлой листвою неслись солдаты

По телам обезображенных деревень,

 

И на мерзлой вышке, подняв воротник бушлата

Створкой раковины, сквозь метель

Брат прицеливался в бегущего брата

Вдоль колючей проволоки – всегда попадая в цель?)

 

О, земля, земля моя, расскажи мне, кто я,

Почему моя плоть – из болотной твоей воды,

И зачем душа всегда штурмует тебя, как Трою,

И всегда отступает, смешав ряды?

 

Кто у тебя за высокой стеной – Елена?

Лизавета смердящая или в сером платке

Бабка на ветхом крыльце, рассыпавшая на колени

Гроздья черной смородины, запекшейся на руке?

 

И нужны ли тебе эти судороги ночные,

Эти всхлипы речные, эта сырая гроздь,

Хочешь ли ты, чтобы оттаяли ледяные

Края, и зеркало ожило и срослось?

 

Я боюсь, не хочешь. В семечной шелухе

И пивных жестянках, приплясывая дворами,

Возвращаясь домой под мухою, налегке,

Или увешанная дарами

 

Супермаркета, - ты глядишь в себя

Угрюмо – что бы еще разрушить. Привет из ада

Оглушительно скучен. Скудной слезой кропя

Ночь, опускаю глаза, не выдержав взгляда.

 

 

 

8

 

На севере дома, как корабли,

Вот только плыть им никуда не надо,

Раз человек зачем-то из земли

Весь выдернут, как образ из оклада.

 

Но купола в цветущих небесах

Не падают, набухшие, как капли:

Пять голубых, как жизнь, и девять – прах,

И самый ветер около – не прах ли?

 

И все-таки дома плывут. Бурьян

Все ближе поднимается смертельной

Волной. Горит за окнами герань –

Танцующий цветок святого Эльма .