* * *

Только спать, забывши обо всём.

Задушить последние желанья.

Сладко ли тому, кто в мире сём

родился в эпоху умиранья?

 

Ни о чем не думать – только спать,

ничего не видя и не помня.

Погружаясь в ночь, воображать

бурые кладбищенские комья.

И в каком-то самом давнем сне

изумиться: Боже, неужели

летним днем на маленьком коне

это я кружусь на карусели?..

1998

 

 

В БОЛЬНИЦЕ

Если б разбился этот сосуд скудельный,

трещину давший, – где бы, душа, была ты?

Как в скорлупе, здесь каждый живет отдельной

болью своею в белом аду палаты.

 

Нет ничего на свете печальней тела.

Нет ничего божественней и блаженней

боли, дошедшей до своего предела,

этих ее снотворных изнеможений.

 

Черным деревьям в окнах тебя не жалко,

где отчужденно, точно в иной отчизне,

падает снег. И глухо гремит каталка.

И коридор больничный длиннее жизни.

1998

 

 

* * *

В бездушной вечности, увы,

мы все уже смежили веки.

Вы, современники, и вы,

рожденные в грядущем веке,

для вечности давно мертвы,

как ионические греки.

 

Душа, разбился твой сосуд,

забудь о бренном человеке,

и пусть, как встарь, тебя несут

мифологические реки

в подземный плен, на Страшный суд,

в огонь, не гаснущий вовеки,

 

в сиянье, где тебя спасут.

1998

 

 

* * *

Ласточки твои пропали,

Афанасий Фет.

Бабочек, что здесь летали,

и в помине нет.

 

Похоронена в сугробе

песня ямщика.

И истлела в темном гробе

нежная щека.

 

С корнем выдернуты розы,

вытоптан лужок.

Остаются лишь морозы.

Холодно, дружок.

 

1999

 

 

* * *

А. Р.

Храни, моя радость, до худших времен

ноябрьских рассветов свинцовую стынь,

сырые шелка побежденных знамен,

шершавую стужу больничных простынь,

 

прощальных объятий невольный озноб

и дрожь поездов, уходящих навек…

Возьми же, покуда не хлынул потоп,

и эту мольбу мою в черный ковчег –

 

сигнал к отправленью, отплытия знак,

глухую прелюдию небытия,

легчайший, едва ощутимый сквозняк

последнего холода, радость моя.

1999

 

 

* * *

И печка железная в классе продленного дня.

И пчелка на клумбе мне в палец впивается, жаля.

И, кажется, нет человека несчастней меня –

за парту к другому отсажена девочка Валя.

Но все еще живы. И шумная наша родня

еще не прощается с нами на черном вокзале.

 

Кто в землю уедет чужую, кого-то родной

засыплют, сверкая на солнце проворной лопатой.

Пока же соседи справляют в саду выходной,

и пробует водку веселый Валера горбатый.

Чрез четверть столетья он выпьет еще по одной

с дружками в беседке и свежею станет утратой.

 

Бессмысленно все. И ничто не вернется назад –

ни старый еврей, ни соседские пьяные песни.

И новым хозяином вырублен маленький сад.

Зачем же душа моя плачет и молит: воскресни?

Что делать мне с жизнью моей, превращенною в ад?

Покончить с собою? Ложиться в больницу на Пресне?

 

О, Господи Боже, зачем эта гибель и мрак?

И горькая водка, и сладкая музыка эта?

Рукою ужаленной шарит несчастный дурак ,

меся пустоту в беспорядочных поисках света.

Зачем он родился? Что в жизни он сделал не так?

Кто даст мне ответ? И к чему домогаться ответа?

2000

 

 

* * *

В ненадежных и временных гнездах

и тела обитают, и души.

Но Спаситель приходит, как воздух,

посреди мирового удушья.

 

Посреди мирового мороза,

в безысходных глубинах страданья,

раскрывается сердце, как роза,

от Его дорогого дыханья.

 

Все оплачено было сторицей

и искуплено страшною кровью,

чтобы ты бесприютною птицей

возвратился под вечную кровлю.

2000

 

 

* * *

Полутемная больница.

Медсестер пустые лица.

Санитаров пьяный бред.

Инвалидам сладко спится:

никому из них не снится

переломанный хребет.

 

Кружит девушка в коляске.

Ей, мужской не знавшей ласки,

хоть собой и хороша ,

все бы, глупой, строить глазки,

выпавшей, как в страшной сказке,

со второго этажа.

 

Слёз непролитые реки

здесь взорвать должны бы веки

бедных юношей. Но вот

странный, жуткий смех калеки,

затвердившего навеки

непристойный анекдот.

 

Нет надежды ниоткуда.

Тем в колясках и не худо,

этот сдался без борьбы,

этот верует покуда ,

что его поднимет чудо

прежде ангельской трубы.

 

Боже праведный и славный,

если только разум здрав мой,

просьбу выполни мою:

всем, разбитым смертной травмой,

дай удел посмертный равный –

посели в Своем раю.

 

Исцеляющим составом

проведи по их суставам.

Не подвергни их суду.

Всем им, правым и неправым,

босиком по вечным травам

дай гулять в Т воем саду.

2000

 

 

* * *

В больничной ночи вспоминай свое детство и плачь:

и жар, и ангину, и окна с заснеженной далью.

Придет Евароновна к нам, участковый мой врач,

и папа ей двери откроет с бессонной печалью.

 

И мама грустна. И в глазах ее мокрая муть.

Одна Евароновна с радостью необычайной

то трубкой холодной вопьется мне в жаркую грудь,

то в горло залезет противною ложкою чайной.

 

Я с ложкою этой борюсь, как с ужасным врагом.

– Ты скоро поправишься, – мне говорят, – вот увидишь …

Потом Евароновне чаю дают с пирогом,

и с мамой веселой они переходят на идиш.

 

Ах, Ева Ароновна , если ты только жива,

склонись надо мной, сиротою, во тьме полуночной.

В больничном аду повтори дорогие слова:

– Ты скоро поправишься с травмой своей позвоночной.

 

Попей со мной чаю, а если ты тоже в раю,

явись мне, как в детстве, во сне посети меня, словно

ликующий ангел, – где чайную ложку твою

приму, как причастье, восторженно, беспрекословно.

2000

 

 

* * *

Памяти Натальи Беккерман

Ангел кроткий, ангел нежный,

ангел легкокрылый

зажигает свет безгрешный

над твоей могилой.

 

Свет струится неизбежный

в неземной отчизне

после тяжкой, безнадежной,

безысходной жизни.

 

Там сама ты ангел милый,

ангел легкокрылый.

Господи тебя помилуй,

Господи, помилуй!

 

Ради памяти Наташи

нас помилуй тоже,

и тела, и души наши,

милосердный Боже.

2000

 

 

* * *

Иоанн отвечает: мы ждем, –

но глаза его сонной тоскою

наливаются. А под Москвою

снег течет вперемешку с дождем.

 

И нельзя добудиться Петра –

словно камнем прижаты ресницы.

А во тьме подмосковной больницы

я и сам в забытьи до утра.

 

И в краю кривоногих олив

Ты стоишь у меня в изголовье,

смертный пот, перемешанный с кровью,

на иссохшую землю пролив.

 

Петр уснул, и уснул Иоанн.

Дождь течет вперемешку со снегом.

За Тобой не пойдут они следом –

застилает глаза им дурман.

 

И течет Гефсиманская ночь.

Ты один. И не в силах я тоже

ни спасти Тебя, Господи Боже,

ни бессонной любовью помочь.

2000

 

 

* * *

Телефон звонит в пустой квартире.

Я уже к нему не подойду.

Я уже в потустороннем мире.

Я уже, наверное, в аду.

 

Над моей больничною кроватью,

как свидетель смертного конца,

кто-то, наделенный благодатью,

но от горя нет на нем лица.

 

Или это лишь анестезия,

сон и ледяная простыня?

Надо мной склонясь, Анастасия

отрешенно смотрит на меня.

 

Неужели я не умираю

и в ночи февральской наяву

к светлому и радостному раю

на больничной койке не плыву?

 

Боже мой, Ты дал взглянуть мне в бездну,

я стоял у смерти на краю.

Неужели я еще воскресну

в этом мире, прежде чем в раю?..

2001

 

 

* * *

Квартира гостями полна.

На матери платье в горошек.

И взрослые делятся на

хороших и очень хороших.

 

Звон рюмок, всеобщий восторг.

У папы дымит папироса.

Вот этот уедет в Нью-Йорк,

а тот попадет под колёса.

 

Осенний сгущается мрак,

кончаются тосты и шутки.

И будет у этого рак,

а та повредится в рассудке.

 

И в комнате гасится свет.

И тьмой покрываются лица.

И тридцать немыслимых лет

в прихожей прощание длится.

 

Как длится оно и теперь,

покуда сутулы, плешивы,

вы в нашу выходите дверь,

и счастливы все вы, и живы.

2002

 

 

* * *

Памяти Н. И. Б.

В своем углу ты всем бывала рада,

во всех мужчин была ты влюблена.

Тебе таскал я плитки шоколада

и наливал дешевого вина.

 

Ты лучшие куски недоедала,

настырного закармливая пса,

капризничала, ныла и рыдала,

ложилась в три, вставала в два часа,

 

придумывала разные предлоги,

чтобы гостей привлечь вернее в дом,

полупарализованные ноги

передвигала с болью и трудом.

 

Прости меня за то, что обещанья

не смог исполнить, и в холодный лоб

не целовал тебя я на прощанье,

и горсть земли на твой не бросил гроб.

 

Быть может, там и вправду жизнь вторая,

и брызжет свет из-под могильных роз,

и для тебя раскрыты двери рая, –

я ничего не вижу из-за слез.

2002

 

 

* * *

Памяти Марины М.

Повсюду смерть, и смерть, и смерть, и смерть.

И ты ушла … О тветь мне, Бога ради,

оттуда, если можешь, – как мне сметь

пытаться жить, взывая о пощаде?

 

Как продолжать мне верить в то, что нет

загробной тьмы, считать себя поэтом

и повторять: нас разделяет свет,

и ты – на том, а я еще – на этом?..

2004

 

 

ПСАЛОМ

Ветер воет, проносясь над шатром,

и вокруг меня колышется мрак.

Был когда-то я могучим царем,

но свирепый сокрушил меня враг.

 

В черном воздухе ищу Т вою длань,

и душа моя всю ночь напролет

порывается к Тебе, словно лань

на желанные источники вод.

 

А засну – так чем блаженнее сны,

тем кошмарней ненавистная явь.

И бездонней не сыскать глубины,

из которой я взываю: избавь!

 

Возврати мне прежний царственный вид

и по слову Твоему оживи!..

Так терзается несчастный Давид

от пронзительной Господней любви.

2005

 

 

* * *

Наступает мутный вечер,

а за ним – ночная тьма.

Ад, наверное, не вечен.

Лишь бы не сойти с ума.

Ибо в это время суток

боль струится через край.

 

Боже, попадут ли в рай

потерявшие рассудок?..

2007

 

 

* * *

… И ангелов я вопрошаю Твоих:

зачем я остался в живых?

 

Осеннею ночью с промозглой травы

зачем меня подняли вы?

 

Уж лучше б меня унесли далеко,

где так бы мне стало легко,

 

в ту местность, куда провиденьем благим

ко мне бы – один за другим –  

 

в свой срок прибывали любимые мной

из горестной жизни земной.

2007

 

 

* * *

Снег, укрывший все навеки,

клонит в сон, смежает веки,

словно манит в мир иной.

С именем, на дар похожим,

ты была мне даром Божьим,

стала горем и виной.

 

Снег валит неумолимо,

и болит неутолимо

все во мне и все вокруг.

Даже ты, со мной измучась ,

избрала другую участь.

Бог с тобою, милый друг.

 

Снег летит над смертной сенью,

заметает путь к спасенью.

Спи, дитя мое, не плачь.

Ангел мой, кружа над бездной,

из пекарни занебесной

принесет тебе калач.

2008