* * *

Без зубов и волос, без зубов и волос...

Помнишь, фразу в романе Толстого?

И зачем все, что было с тобою? – Вопрос

Безнадежно звучит, бестолково.

 

Низачем... этот светом пронизанный свод,

Влажным ветром гонимые кроны,

Вся избыточность видов, родов и пород,

Естества все слепые законы,

 

И истории тысячелетней толчки,

Чьи повадки кровавы и грубы,

И твои расширяющиеся зрачки,

Когда наши сближаются губы?

 

Низачем... И в алмазном сиянии ночь,

И душа, пробужденная в теле,

И надежда, которой ничем не помочь?

Низачем... И любовь? – Неужели?!

 

 

 

* * *

Пока едешь в маршрутке, и за окном твой город,

Утренний, просыпающийся, смурной,

Разум тревожат мысли, как шею шерстящий ворот,

Но полноценной, кажется, – ни одной.

 

Быстро мелькают улицы, если в пробке

Не застреваешь (томишься от пустоты).

В новых кварталах всюду цветные дома-коробки,

Но за свои полвека успел к ним привыкнуть ты.

 

Вот уж, одно и то же во всех городах и странах:

Массовый, функциональный, низкобюджетный быт.

Ближе к метро (выходим!) ищешь жетон в карманах.

Каждый из нас потерян, в сущности, и забыт...

 

Самое непонятное: как, осознав все это,

Ты продолжаешь тупо лямку свою тянуть?

Жизнь не дает, как водится, ни одного ответа.

Словно бы от рождения выписана нам смета,

Строгого контролера не обмануть.

 

 

 

* * *

Жизнь о себе ничего не знает,

Просто, отчаянная, течет.

Нечет и чет мне напоминает

Все, что случается: нечет-чет.

 

Вот и сейчас из соседских окон

Вопли убогой попсы смурной.

Я в этих строчек окуклюсь кокон:

Все, что там бесится, – не со мной!

 

Так и в Египте теперь, где страсти

В страсти-мордасти вошли стык в стык,

Жмурится, не открывая пасти,

Сфинкс, всех видавший земных владык.

 

Ждать бесполезно, пока осядет

Муть бытовых и «великих» дел.

Девочка свинку морскую гладит –

Целую вечность бы так сидел!

 

 

 

* * *

Она, без помощи оттуда,

Не выживет: любовь слепа.

Но нужно ли прозренья чудо? –

Вокруг кишащая толпа,

 

Пыль города, пустые лица,

Хоть и довольные вполне,

И невозможность поделиться

Тем, что ты видел там – во сне,

 

Во сне души, смежившей веки,

Себя не помнящей мечты,

Совсем увязшей в ипотеке,

В которой первым взносом – ты,

 

Ты сам! А дальше-то откуда

Брать средства для погодных плат?

И ожидает нас не чудо,

А психотропный препарат.

 

 

 

* * *

Ах, когда на душе, на душе покой,

Словно птица парит над ней,

Словно Он прикоснулся своей рукой,

Все точнее видишь, верней,

 

Ибо морок дел, празднословья чад

От нее отслоился весь.

Только музыки звуки в тебе звучат,

А не гнев, раздраженье, спесь.

 

Опыт счастья все-таки нужен нам.

Мир, объятья свои раскрыв,

Как бы напоминает по временам:

Ты же жив еще, еще жив!

 

И любовь, что где-то ждала в тени,

Свой зеленый не сводит взгляд,

И горящие в небе ночном огни

Этот миг невозможный длят.

 

 

 

* * *

Гречишные поля, а дальше, в Барнауле –

Ни облачка, но дождь с лазоревых небес...

Здесь все мои дела, все мысли потонули

В скольжении минут, свой потерявших вес.

 

Когда ты далеко, так далеко от дома,

За тысячи км, пролистанных, спеша,

Жизнь, кажется, опять едва тебе знакома,

Как женщина в окне второго этажа.

 

И золушка-душа в дороге отдохнула,

И новых тайных слов ты ждешь, и новых лиц,

Пусть не иных миров, а только Барнаула,

Нежданно и легко раздвинутых границ.

 

 

 

БИЙСК

Ивану Образцову

 

Не голуби, а коршуны парят

Над городом, и устремляя взгляд

В безоблачное, блекло-голубое,

Пустое небо, небо-тишину,

Ты, словно сам в себе идешь ко дну,

Как бы сдаешься сам себе без боя.

 

От рюмки водки чуть заиндевев,

Идешь по пыльным улицам. Дерев

Проглянут кроны в неопрятном сквере.

Нетороплив провинциальный быт:

Здесь все еще предаться норовит

Наш человек любви-надежде-вере.

 

Окраина размашистой страны...

Кому, скажи на милость, мы нужны

С мечтой своей, замызганной судьбою,

Да пьяной болтовнею на троих?

Едва сюда добравшийся затих

Двадцатый век. И где же мы с тобою?..

 

 

 

* * *

Утреней листвы невнятный шорох,

Осени дыханье из окна.

Я с самим собою в разговорах

С четырех часов лежу без сна.

 

Лето слишком быстро отыграло,

Как и жизнь, но что теперь жалеть!

Скучно, нерешительно и вяло

По кустам дождя гуляет плеть.

 

И стоят, нахохлившись как птицы,

Ветки подобрав свои, они.

Мне теперь как будто только снится

Все, что происходит в эти дни.

 

В эти дни, смежающего веки

Августа, скользящего за край.

А у нас работают узбеки,

Строят так же нехотя сарай.

 

 

 

* * *

Когда-то, давным-давно, покупая книги,

Мой отец говорил: «Читать на пенсии буду!»

Но – увы... Потому что все та же работа, дела, интриги,

И глаза болят, и всей этой жизни груду,

 

Видимо, не разобрать. А они пылятся,

Сомкнутыми рядами на полках стоя.

Как это странно: надеяться и влюбляться,

Детей заводить, зарабатывать... ну, и все остальное.

 

Как это странно, что жизнь параллельно длится

Собственно жизни (а мы ее не узнали)!

И никакого счастья не хватит, чтоб насладиться,

И никакой любви, размененной на детали.

 

Все рассыпается здесь – не собрать воедино

Даже библиотеку в сознании суетливом.

Лишь года пролетевшие сбиваются, словно тина

В бурые сгустки, подхваченные отливом.

 

 

 

* * *

Ире

 

И жалчей всего не эти слезы,

Что осенний дождик лить готов,

А стеблей травы метаморфозы,

Киснущие чашечки цветов.

 

Что ужасней бурого распада

В недалеком прошлом пышных гряд?

Лишь одни на дальней кромке сада

Хризантемы звездами горят.

 

Но и их спалит дыханье стужи

Скоро-скоро-скоро. Об одном

Думаешь, шагая через лужи:

Все затянет белым полотном.

 

Представляю ужас голых веток,

Хлещущих друг друга на ветру,

В снег сующих лапы так и этак,

Их сковавший иней по утру,

 

В мерзлый грунт упрятанных корнями

Тени неподвижных яблонь, слив,

Дни во сне идущие за днями,

Темноты пугающий прилив.

 

 

 

* * *

Все-таки через тринадцать лет

Свидеться удалось...

С тем, чего, кажется, больше нет,

Ах, как давно мы врозь!

 

Просто тогда (отмотай назад

Узкую ленту дней)

Я не успел изумленный взгляд

В мир погрузить теней,

 

Мир, что, на фресках сияя, спит

В дивной капелле там:

Ева, рыдающая навзрыд,

Скорчившийся Адам,

 

И исцеляющий горемык

Тенью своей святой,

И устрашающий чуда миг

С рыбой и платой той.

 

Как я тогда бы на них смотрел?

Как я смотрю теперь?

Ангел, снопы рассыпая стрел,

В прошлое запер дверь.

 

Что это было со мной тогда? –

Поздней надежды страсть? –

Нет! Безответной любви беда? –

Нет!.. И нельзя совпасть...

 

 

 

* * *

Человек встает, чистить зубы идет, зевая,

Торопливо ест бутерброды, пьет кофе, в восемь

Из подъезда выходит, зонтик не забывая,

А его уже поджидает с порога осень.

 

Он идет к остановке маршрутки, перебирая

В голове дела, нащупывает мобильник,

Бормоча про себя: «Черт, совсем позабыл вчера я...»

В это время сквозь пелену проглядывает светильник

 

Солнца, и загорается каждый куст по дороге алым,

Жмущиеся к тротуару деревья сжигают кроны,

Снова, если к нему приглядеться, покажется небывалым

Город: придвинутые фасады, толкающиеся балконы...

 

Но человеку не до того. Он боится встречи

С тем, что оставил вчера, оставил опять, как было.

Он поправляет куртку, сутуля плечи,

И на часы поглядывает уныло.

 

На остановке стоя в очереди короткой,

Думает: «Закурить? – Нет, уже садиться!»

Туча над ним проплывает огромной лодкой,

Пока он считает мелочь, и пролетает птица.

 

И только уже на работе, вытащив все бумаги,

И подойдя к окну, замешкавшись ненароком,

Вдруг за мельчайшей сеткой осенней влаги

Видит весь этот день в его совершенстве строгом.

 

 

 

* * *

Ты дождешься, все бросить боясь и уйти,

Непосильных уже утрат,

Что такое объявится во плоти,

В старом теле, – не будешь рад

 

Опухающим, онемелым дням –

Лучше в полусне, в забытьи,

Чтобы мог привыкнуть к немым теням,

Ожидающим той ладьи.

 

Ты всю жизнь хотел отойти от дел,

Общества ненасытных глаз

Чтоб не видеть. Но слишком далек предел,

За которым отпустят нас.

 

Дальше той конечной земной черты,

Дальше планов, желаний всех.

Или пустоты ожидаешь ты –

Чтобы там, уже без помех?..

 

 

 

* * *

Я еще машинки печатной помню

Стук, перемещение черной ленты.

Так с годами память в каменоломню

Превращается, отколов моменты

 

Прежних целых лет, что скалой торчали,

Свежевырубленные тасует блоки,

Часто путая радости и печали,

И порывы бурные, и пороки.

 

Я дитя докомпьютерной книжной эры,

Пожелтевшей бумаги прогорклый запах

У меня в ноздрях, но зато «фанеры»

Нет в ушах, и ум у Петра в арапах

 

Не бывал. Нам выпал на переломе

Жребий оказаться эпохи шаткой.

И, хотя не ангелы мы в Плероме,

Но с душою, кажется, все в порядке.

 

Время снова контуры обретает,

На глазах твердея в унылых формах.

Виртуальный разум вовсю витает

В Интернете на CMS-платформах.

 

Я на гатжетами заросший густо

Быт с досадой детской порой взираю.

До сих пор – в огороде у нас капуста,

Кабачки и флоксы на клумбе с краю.

 

 

 

* * *

Спящая красавица проснется,

Потому что ей настанет срок.

Принц почти случайно подвернется,

Заплутав в сплетении дорог.

 

А его обступит замок спящий,

Тишина, проникший в ставни луч,

Нежно паутину золотящий,

Запах пыли, горек и летуч.

 

И когда, подняв тяжелый полог,

Весь в прошивках серебристых струй,

Он увидит ту, чей сон так долог,

Лик так ясен... Лучше не целуй!

 

Не тобой, припавшим к изголовью,

Будет к жизни призвана она,

Это ты, войдешь, пронзен любовью

Навсегда в глухую грезу сна.

 

 

 

* * *

Никуда не спешить, чтоб с собою совпасть,

Чтоб собою побыть наконец,

Днем гулять, отоспавшись, как водится, всласть,

И безделья сосать леденец.

 

Как бы сделать, чтоб время ослабило свой

Безнадежный медвежий нажим,

Чтоб легко и свободно вели за собой

Дни, а ты бы им не был чужим?

 

Чтобы можно, помедлив, минуте сказать:

«Подожди меня, рядом постой!»

Чтоб неспешно обдумав, читать и писать,

И себя не корить за простой,

 

Чтобы вечером, глядя на меркнущий свод,

Ни о чем, ни о чем не жалеть,

И однажды, шагнув без опаски вперед,

Просто, тихо, легко умереть!

 

 

 

* * *

И Шекспир замолчал, и Свифт...

Ты не можешь уже писать,

Потому что в стихах обращается сердце к миру.

Ну а миру... Миру, честно сказать, нассать...

Он, оглохший, бесится с голоду или с жиру.

 

И не то чтоб обида... А просто, зачем сто раз

Повторять обреченно, уныло одно и то же?

И Христос единожды тех, кто спасаем, спас,

Остальных уже не трогая, не тревожа.

 

Ибо жало в плоть тому – у кого есть дух,

Потому для них и становится плотью Слово.

Догорает Запад, Восток же совсем потух.

Среди звезд своего, рыбак, не найдешь улова!

 

И тогда – молчанием завершаются все дела.

Никакой обычной, мелочной, человечьей свары.

Белизна листа пустого... Муза оборвала,

Доиграв мелодию, струны своей кифары.

 

 

 

* * *

Может быть, просто должен тянуться звук?

Ни для чего... Затем, что еще есть голос...

Даже честнее, когда пустота вокруг.

Веретеном красавица укололась.

 

Что ж, убедись на практике: жизнь есть сон,

Не расколдует нас Голубая фея,

Ибо стихи – тот же шелест осенних крон

Над окровавленной головой Орфея,

 

Ибо душа впадает в анабиоз –

Не поцелует принц ее, и не надо,

Ибо надолго в ледовую корку врос

Голос живой, своего не меняя лада.

 

 

 

* * *

У соседа заваливается сарай. –

Черт с ним! Хоть бы бурьян скосил!

Как ни ремонтируй, не прибирай

Эту жизнь – а не хватит сил.

 

На верхушке ели который год

Аисты лопочут в гнезде,

И летает над крышами их приплод,

И цикады звенят везде.

 

Лето... Дачников больше тут

Деревенских чем, коренных.

Ни коров, ни коз уже не пасут,

Хлебопашцы – в краях иных.

 

Ну, а народившийся молодняк

Лишь тусит, врубая попсу.

Я который год не могу никак,

Бросив все, побродить в лесу.

 

Это хаос исподволь в нас проник,

Разум тронулся, дух ослаб?

У забора выпростал борщевик

Мощь своих всех зеленых лап.

 

 

 

* * *

Память слабеет, когда к iPad-у

Твой подключен неокрепший ум.

Мозг от природы не знает сладу

С ленью, чурается лишних дум.

 

Если в копилке Сети Глобальной

Все это есть, так зачем же нам!..

Вот он конечный, монументальный

Швах человеческим всем делам.

 

Ибо теперь уже не внутри я

Тела, сознания своего.

Кто мы? – Всего лишь периферия

Суперпроцессора. Что ж, бравó!

 

Вот кто приходит по наши души;

Свой человек покидает трон.

Кто б догадался, что наш разрушит

Мир безобидный такой iPhonе?

 

 

 

* * *

И язык изменился, и ощущение

Своего в виртуальном пространстве тела.

Мне все эти тайные превращения

Отследить не удастся уже. Предела

 

Достигаешь с возрастом понимания...

Глядь: вокруг инопланетяне,

И своя у них нарко- и мело- мания,

И куда-то своими идут путями.

 

Разошлись поколения как конфессии –

Хуже реформации и раскола.

Полный кайф от сессии и до сессии,

На слуху не Лермонтов – Полозкова.

 

Я аккаунт, знаешь, с контентом путаю,

Но, увы, от будущего не отвертишься.

Лишь во взгляде что-то мелькнет минутою,

Когда, стоя в трамвае, глазами встретишься.

 

 

 

* * *

Я опять не спал, потому что вновь

Был отравлен мозг суетой.

Но все эти мысли не в глаз, а в бровь,

Ибо жизнью живешь не той.

 

А какой? – Попробуй-ка здесь найти!..

Может, просто я трусоват?

Или поздно после пятидесяти

Оборачиваться назад?

 

Не назад – вперед же! Но впереди

Уже скоро сплошная тьма.

Разве важно, как до нее дойти? –

Только бы не сойти с ума,

 

На своих остаться больных ногах,

Тело не превратить в тюрьму

Для души, и полный свой личный крах

Не навязывать никому!

 

Как же сон ускользающий нужен мне

В этот злой предрассветный час,

Как отдаться хочется той волне,

Что отсюда уносит нас!

 

А куда – не вспомнить потом, лишь век

Влажных век никак не открыть.

Я уже проводил свой двадцатый век.

Двадцать первый... Куда ж нам плыть?..

 

 

 

МАДОННА МИКЕЛАНДЖЕЛО В КАПЕЛЛЕ МЕДИЧИ

 

В ее чертах «А я-то вам зачем?»

Читается, усталость, отрешенье...

Отрадней спать, отрадней быть ничем:

Ни боли, ни тоски, ни утешенья...

 

Корми младенца, все-таки ты мать!

Но для того ль, скажи, рождало чрево,

Чтобы на поругание отдать

И муку сына миру, Приснодева!

 

И спрашивал ли кто-нибудь тебя?

Вот оттого ты и сидишь чужая

Тому, кто человеков возлюбя,

На крест пойдет жизнь смертью воскрешая.

 

И смотришь мимо ты, как будто слез

Тебя до срока время подкосило,

И жалом в плоть навек ребенок врос,

Как тайная распорядилась Сила.

 

 

 

* * *

Пятнадцать минут нам дали,

Не более. Что ж, смотри!

Сюжетные все детали

Мы знали, но там внутри

 

Такой на небесно-синем

Сияющий мир затих,

Что головы мы поднимем,

И уж не опустим их.

 

С четырнадцатого века

Здесь скорбное торжество

Истории Человека,

Юдольных страстей Его:

 

Волхвы, пастухи, верблюды,

Иерусалимский люд,

И тот поцелуй Иуды,

Которым нас предают,

 

И ужас небес застылых,

И к мертвому сыну мать

Склонившаяся, не в силах

Ни плакать, ни понимать.

 

Пятнадцать минут для встречи...

А хоть бы и полчаса!

Сутулые эти плечи,

Косящиеся глаза...

 

Уйдем – тишина в капелле.

Всё снова случится тут:

Вот ангелы полетели,

Скликая на Страшный Суд!

 

 

 

* * *

Санта-Мария-сопра-Минерва...

Снова искать по карманам евро,

Чтобы в капелле зажегся свет.

Сны твои яркие Филиппино!..

Тьма налипает на них, как глина,

И понимаешь: спасенья нет.

 

Екатерины Сиенской мощи

Всеевропейской грядущей нощи

Не отвратят, потому что мрак,

Мрак непроглядный – один бесплатен.

Красок за сетью теней и пятен,

Меркнущих, не различить никак.

 

 

 

ДАВИД МИКЕЛАНДЖЕЛО

 

I .

 

Герой, красавец, мальчик, царь

(Но это где-то за чертою),

Как камнем, в лоб меня ударь

Своей слепящей наготою!

 

Мир, свежей плотью опьянен,

Вокруг твердеет коркой лавы.

Но только хмурит брови он,

Почуяв терпкий запах славы.

 

Для юных эта жизнь, и смерть

Для юных тоже, легкость эта.

И ты не можешь не смотреть,

Как будто суть сама раздета,

 

Обнажена. Любой из нас

В далеком детстве оголтелом,

Не так ли встретил звездный час

Всем своим легким, звонким телом?

 

 

 

II .

 

В том-то и дело, что его тело

То же, что и душа.

Это покамест не поседела,

Стала не хороша.

 

Это пока и оно в порядке:

Мускулы, как струна,

Волосы сбились в тугие прядки,

Шея напряжена.

 

Это пока они друг для друга

Словно бы близнецы:

Нет ни сомнения, ни испуга –

Пращники и бойцы.

 

Юности звонкому монолиту

Памятник этот (кич?),

Плотью пытающемуся Давиду

Смысл бытия постичь.

 

 

 

III .

 

Самодостаточность ни тленьем, ни сомненьем

Еще не тронутого толком естества...

С почти завистливым глядишь недоуменьем

И соблазняешься, не чувствуя родства.

 

Что проку! Молодости мраморная глыба,

Сияя, все века перестоит.

Но в жизни – только миг, а дальше либо

Ты мертвый воин, либо царь Давид.

 

И мы, скользя по временному устью,

На островок нагого торса, ног,

Смотрели с тайной жалостью и грустью,

На юность ту, которой невдомек...

 

 

 

* * *

Сиенских мадонн узкоглазых

Уже не забыть мне черты.

Здесь небо ночное в алмазах,

И пахнут сильнее цветы.

 

Я новой, Италия, встречи

С тобою, как с юностью жду –

Далеко-далеко-далече,

В каком неизвестно году.

 

Коричневых крыш черепица,

Играющий солнечный блик,

Серьезные, нежные лица

На фресках во мгле базилик,

 

Развалины форумов диких,

Толпы говорливой прилив

Всех малых творцов и великих

В музейных собраниях див,

 

И лучшие в мире витрины,

И радуга пестрая мод,

Под жалобный писк окарины

Гуляющий праздно народ.

 

К холмам нерушимого Рима,

К Лигурии влажной брегам

С неясной тоской пилигрима,

Зачем, я не знаю и сам....