* * *

Что, не спится, мой дружочек?

Стены, травы, гаражи,

Ночь кузнечиком стрекочет,

Над бессонным ворожит,

И комар летит куда-то,

Завивает виражи,

Натыкаясь на заката

Меркнущие витражи.

Я приснюсь тебе, раз надо,

Только руки положи

Мне на плечи – над дорогой,

Над заросшим пустырем.

Надо нам совсем немного

Перед тем, как мы умрем.

 

 

 

* * *

Прижимаясь ухом к мужскому плечу,

Женщина слышит отзвук большой волны,

Окатившей ее, пусть даже параличу

Сон внезапный подобен, вернее, сны,

 

Проплывающие по венам, как косяки

Мелких рыб лучистых, вливаясь в круговорот

Темной крови, дремучей ревности и тоски,

Так никем и не узнанной – как народ,

 

Из ворот выходящий ночью – вернее, врат:

Тихий говор, топот, блеющие стада.

И она встает и уходит – чтоб спящий враг

Не видал ее бедер, белеющих, как врата.

 

 

 

ОДА НА ПОГРУЗКУ МЕБЕЛИ

 

Как Рим сжигал играющий подонок,

Агенобарб ,

Поджечь бы свалку этих тумб, котомок,

Весь этот скарб:

Всех этих книг не перечтет потомок,

И даже бард

Не воспоет – хоть безголос, но тонок.

Итак, на старт.

 

Вот зеркало, кишащее тенями,

Зачем оно?

Чтобы войти и с ужасом ногами

Нащупать дно.

Ни супница, ни розы на фарфоре

Мне не нужны,

Но по легенде, их купили вскоре

После войны,

Везли в трамвае, пересилив давку,

Обняв края

Коробки – и отправить их в отставку? –

Ну, нет, не я!

 

Зачем тебе шкафы, скажи на милость,

Куда ты прёшь

Все барахло, которое скопилось,

Всю эту ложь –

Пальто, пиджак, слежавшийся, как силос,

Свинцовый дождь

Томов, что ты прочесть уже не в силах,

Заколки, брошь

Со сломанной застежкой, банки, мыло:

Не парься, брось!

Поберегись – тебя обходят с тыла,

Беги – авось

Укроешься куда-нибудь от вещи,

Везде, всегда

Растущей из любых щелей – похлеще,

Чем лебеда,

И врущей о тебе, как сивый мерин:

Не ты, любя,

Ее степенно выбрала, примерив, -

Она тебя

Лукаво приманила дешевизной

И простотой,

И быстротой приготовленья жизни.

Ее настой

Весь выдохся в стенах, пустых, как небо

В дорожках слез.

Смотри, комод к ноге прижался – немо,

Как старый пес.

 

 

 

* * *

В еловых жилах моей избы

Течет ледяная кровь:

Топи не топи, готовь не готовь,

А холода не избыть.

 

В земле моей, поросшей быльем,

Живет вековой испуг.

Обнять бы ее, прижать бы ее,

Да все не хватает рук.

 

Река по жилам моим течет,

И водорослями со дна

Всплывают лица и имена,

Которым потерян счет.

 

И елка стоит над моей избой,

Колючая, как страна,

Куда судьбой занесло нас с тобой.

Но мне не будет страны другой,

И я у нее – одна.

 

 

 

* * *

Никогда еще жизнь не казалась такой манящей,

Словно бабушкин чуть приоткрытый ящик

С нитяными перчатками, страусовым пером,

Театральным биноклем в мягком футляре желтом

И сандаловым веером, пахнущим, как перрон

В незнакомой стране.

Диковинки, что нашел ты, -

Перед дверью, которая вроде не заперта,

Но лежит перед нею мерцающая черта

Заповедного света, и отблеск его двоится

На потертом коврике, пискнувшей половице,

На крахмальном облаке, вымытом добела,

На картошке в крутом пару, в щегольском мундире,

На судьбе, в затылок целящейся, как в тире,

На мать-мачехе у крыльца, на твоем лице,

На верхушках закатных елок – и там, в конце.

 

 

 

СНЕГ НА МОСТУ ЧЕРЕЗ РЕКУ СУЙДУ

 

Все было плоскостью: река

Во льду, вихляющий заборчик

Вдоль бань, корявая строка

Тропы, чей почерк неразборчив,

 

Стволы засохших тополей,

Что косо к берегу приникли, -

Все было плоскостью, верней,

Обложкою закрытой книги.

 

Я не заметила, как снег

Ее открыл – казалось, просто

Встал за спиною человек –

И перелистывает воздух.

 

Мелькает детское лицо,

И долгая шинель солдата,

И мельничное колесо,

Снесенное еще в тридцатых.

 

Саднит поломанный рогоз.

Осока серой прядью машет,

Но снега медленный наркоз

Все обезболивает – даже

 

Твои ладони на мосту

Над вспыхнувшею зажигалкой,

Бетонной лестницы уступ

И вылетающую галку –

 

Туда, где ни ступенек нет,

Ни банек у реки, но сходны,

Как близнецы, деревья, снег,

Собака, хижина, охотник,

 

И хлопает над дверью холст,

Стучит оторванная рейка,

Пружинит деревянный мост –

Невидимый проходит Брейгель.

 

В плывущем ощупью луче

Темнеет лес, покрытый шалью,

И ямка на твоем плече,

Где голова моя лежала.

 

И сходит снег, как благодать,

На мост и расправляет крылья,

Где мы останемся стоять,

Облокотившись на перила,

 

Склонив невидимые лбы

Повинные – перед метелью,

Перед мгновением любви,

Перед бессмертием потери.

 

 

 

* * *

Ах, как жалко страну, как жалко –

И тайгу, и канаву со льдом,

И Камчатку, и Тихову Алку

С третьей парты, и этот, с трудом

 

Забываемый праздник – ни слова

Про убитых – лишь Волга да степь,

Над кровавою ямой – Орлова

Рассыпает щебечущий степ.

 

Над бараками, над колючкой

(Кто там спит – грузин, сибиряк?)

Машет Грушенька белой ручкой,

Семиструнный вздох – « чибиряк ,

 

Чибиряк », и цыганским плечиком

Дрогнет даль.

Неужели все?

Неужели нас, искалеченных,

Даже Бог уже не спасет?

 

 

 

* * *

Мы живем на проспектах имени палачей

Среди ржавых труб, расшатанных кирпичей

И глядим, как волки, в заросли кумачей,

Словно там остались залежи калачей.

Проплывают рядом бетонные пустыри

И торговых центров стеклянные пузыри,

Козырьки ларьков. Из серой юдоли сей

Никакой не выведет Моисей.

 

Мы живем на проспектах имени палачей,

В нашем супе бумажный привкус от их речей.

Мы идем к себе, да никак не найдем ключей.

Как в блокаду, стулья и книги внутри печей,

Мы в чугунных лбах сжигаем ХХ век,

Он горит так долго, что хватит его на всех.

 

Мы живем на проспектах имени палачей,

Раскрываем рот – и голос у нас ничей,

Зажигаем в комнате лампочку в сто свечей,

А она освещает лес, перегной, ручей.

Утопивши сапог в промоине в том леске,

Вынимаешь – с дырявым черепом на носке.

Бедный Йорик , Юрик , вот он – бежал, упал,

На подушке мха – головы костяной овал,

Через дырочку видно атаку, огонь, оскал

Старшины, колючку, вышку, лесоповал.

 

И куда ни пойдешь – на запад ли, на восток,

Бедный Юрик , бедный-победный Санек, Витек –

Все тропинки тобой перечеркнуты – поперек.

Есть во фляжке водка, в термосе кипяток:

О тебя споткнувшись, о костяной порог,

У сухого пня с тобой посижу, браток,

Пошепчусь, пошуршу , как сухой листок, -

Пока мне на роток не накинет земля платок.

 

 

 

* * *

Спит Нева в гробу хрустальном,

Небеса над ней пусты.

Пересыпанные тальком,

Спят воздушные сады,

 

Спят двугорбые сугробы,

И с лопатою таджик,

На окне пучок укропа

Засыпающий лежит.

 

Спит бездомный на вокзале

На заплеванном полу,

И с открытыми глазами

Спит прохожий на углу.

 

Спит Исакий – будто сани

Перевернутые – сквозь

Вьюги рваное вязанье,

Ветра сломанную трость.

 

Спит пустой почтовый ящик,

Спит собачья – дыбом – шерсть.

Есть ли кто-то настоящий?

Кто-то бодрствующий – есть?

 

Средь боков дворцовых желтых

И покатых белых спин

Только мы с тобой, дружок мой,

Целый год уже не спим.

 

 

 

* * *

Так холодно – кажется, Малер

Гудит в позвоночнике. Соль

На ветках. Желтеет брандмауэр,

И тополь острижен под ноль.

 

И облако цвета шинели,

Повисшее на золотом

Гвозде, над мостом, - неужели

Сорвется? Не будем о том,

 

Что чудится вдруг в этой черной,

Бурливой, блудливой волне,

Свистеть и хрипеть обреченной

В хваленом граните, во мне,

 

В скукожившемся прохожем,

Напялившем город, как плащ, -

О, как он потерт и поношен,

И легок, и складчат. Не плачь.

 

То плац, то дворец, то казарма,

И сдавленный вдох – вопреки

Имперскому шарму и сраму.

И выдох. И трепет руки.

 

 

 

* * *

То ли выпить водки, то ли не пить,

То ли выпить, то ли уснуть.

Отливает кровь от гранитных плит,

Подо льдом замирает ртуть.

 

Полицейскому УАЗику лень шнырять,

Охраняя покой семей,

Обвивается вьюга вкруг фонаря,

Как вкруг райского древа – змей.

 

В серебристых кольцах – парадняки

И припудренные сады,

У подъездов запертых – огоньки,

На поземке – твои следы.

 

Я стараюсь попасть, но иду не в лад,

И встает меж тобой и мной

Императорской площади циферблат

С тяжкой стрелкою часовой.

 

Этот город живет по законам сна,

И когда я среди живых

Окликаю тебя – предо мной стена,

Иероглифы чертит вихрь.

 

Не пойму, к чужому припав плечу, -

То ли тот, то ли этот свет,

Но когда среди мертвых тебя ищу –

То и там тебя тоже нет.

 

 

 

* * *

С каждым днем, с каждым сном все короче,

Все прямее оставшийся путь.

Только не торопи меня, Отче,

Дай отравленный воздух глотнуть,

 

Дай поежиться – холодно, братцы! –

Проходя по дрожащим мостам,

Дай мне досыта нацеловаться

С сыновьями Адама – а там –

 

Как листва в ноябре, отпылаю,

Упаду, как неслышное «ах!»,

Только имя Твое сохраняя

На рассыпавшихся губах.

 

 

 

* * *

Кто я, Господи, откуда я,

Почему в ночи не сплю,

Плечи в старый свитер кутаю,

От простуды водку пью?

 

Почему дорога лужами

И ухабами полна,

Почему чужого мужа я

Слушать за полночь должна?

 

Почему трава не кошена,

И удобства во дворе,

Карандашик в сумке кожаной,

В сердце – точки да тире?

 

Почему, как заговОрено ,

Прет – бурьяном – естество:

Как заводишь речь – не вовремя,

Как полюбишь – не того?

 

И не дивно ли, не странно ли,

Что заплаканной семьей

Облака летят, как ангелы,

Надо мной и над землей?

 

 

 

* * *

В стороне моей холода,

Шерстяные носки да печка,

Возле двери, что заперта,

Не летит воробьем словечко.

 

Как травинки, дрожат мосты

На Неве и реке Великой,

И унизаны все кусты

Крупной ягодой дождевикой .

 

 

 

ПРОГУЛКА

 

Башмаками земли не касаясь,

Головами – сырых облаков,

Вызывая веселую зависть,

Раздвигая руками легко

 

Невода непросушенных улиц,

Сквозь вечернюю белую мглу

Мы идем, поминутно целуясь,

Замедляя шаги на углу,

 

Пропуская цветные трамваи,

Не болтая – по-птичьи свистя,

По пути машинально срывая

Виноградные гроздья дождя.

 

 

 

* * *

Когда в стаканчике пластмассовом

Остынет кофе – или время,

Раскинутся на поле Марсовом

Цыганские шатры сирени.

 

Тогда-то, крестники и крестницы

Безвременья, на этом поле мы,

Кружась, как бы случайно встретимся

Меж травами его веселыми,

 

Вослед сиреневому таинству

Потянемся, шумя, как воды, -

Так дети стайками слетаются

На запах бунта и свободы –

 

Чтоб воздух не казался каменным,

Чтоб призраков пустое тело

Заполыхало синим пламенем,

Сиреневым огнем сгорело.

 

 

 

* * *

Я беспокоюсь – как я выгляжу.

Гороховое платье выглажу,

И усмехнутся зеркала,

Придвинутся ко мне – а дальше как?

А дальше – брови карандашиком

Подрисовать – и все дела.

 

Упрячем перья мокрой курицы:

Пусть алый рот плывет над улицей,

Как флаг неведомой страны,

Где встречные почти не хмурятся,

И где Феллини и Кустурицей

Все зубы заговорены.

 

Остыл мой дом, пуста постель моя.

Идешь – в толпе глаза бесцельные

Поблескивают, будто ртуть.

На то и жизнь – чтобы не ладиться.

Волна горохового платьица,

Неси меня куда-нибудь.

 

Неси меня к друзьям на празднество

Или к врагам – какая разница,

Лишь бы дома качались в ряд

И губы – над волною шелковой:

Лишь, оглянувшись, подошел бы ты

Узнать – зачем они горят.

 

 

 

* * *

Вся эта улица, трамвайный

Стекольный дребезг за окном,

Весь этот город влажный, свайный,

Дождем читаемый с трудом,

 

И набережных повороты –

Как повороты конских шей

Гранитной в яблоках породы

С проплешинами алкашей,

 

Чьи отражения качает

Волна, шуршащая: «Пора!»

Весь этот дым из труб, и чаек

Рыдающие тенора,

 

Вся эта плоская равнина,

Затянутая пеленой,

Весь

тикающий мир – как мина,

Положенная за стеной,

 

Все барыши его, все башни,

Все полные костями рвы,

Все марши – только сон, объявший

Любовников после любви.

 

 

 

* * *

А знаешь, все-таки спасибо,

Что май, что облако, что ты,

Что горло сжалось и осипло

От налетевшей пустоты,

 

Что дерево плывет украдкой,

И лучше бы не пить до дна –

Чтоб не кривиться от осадка –

Ни поцелуя, ни вина,

 

И что не прибрана квартира,

И что в окошке провода,

И что тебе меня хватило,

И что не хватит никогда,

 

Что из углов повылезали

Все призраки –

как из чащоб,

Что жизнь кончается слезами –

А чем еще?

 

 

 

* * *

Будем любить друг друга – и сейчас, и потом, без тел,

Будем любить друг друга, как нам Катулл велел.

Это ведь репетиция – периодами Уитмена,

Перелетными птицами будешь любить меня.

Это ведь черновик – строчкою Веневитинова,

Скорописью кривых веток буду любить тебя.

Будем влетать друг в друга ласточкою, стрижом,

Вологдою, Калугой, двенадцатым этажом,

То холодком по спинам, то солнечным куражом,

Расклеванною рябиной в сквере за гаражом,

Грозы шелковистой кожей, бледным узором ее.

Воздух висит в прихожей, поблескивая, как ружье.

 

 

 

* * *

Ничего без тебя бы не было –

Ни деревьев, ни света белого,

Ни беленого потолка,

Ни растаявшего «пока»

 

В складках ситцевого Литейного –

Словно крестика след

нательного

С мелкой крапинкой голубой,

Поцелованного тобой.

 

Ничего без тебя бы не было –

Ни на лавочке пьяных дембелей,

Ни кустов в снеговых чехлах,

Ни пятнадцатого числа.

 

Ничего и нет. Кухня вымыта.

Из-под рук вырывается имя твое –

Словно пламени язычок.

И становится горячо.

 

 

 

* * *

Из воздушных степей, в волнах летучих орд,

Грешник вываливается в аэропорт,

Прозрачный, как песочные часы.

 

С легким шорохом высыпается жизнь

Из стеклянного горлышка – струйкой песка.

Дома грешник выпускает из бутылки джин

В рюмку, где уже притаилась тоска.

 

Он ему приказывает: веселись,

Бей в ладоши, бегай в крови,

А тот глядит, не мигая, как василиск,

И рот кривит –

 

Ибо грешник снедаем тревогой. Неугасимый червь

Вылезает из ада – пощекотать

В солнечное сплетенье. Дивится чернь –

Во как запел – праведным не чета.

 

Во как танцует – глянь, какие прыжки –

Вверх и в стороны – непостижно уму.

А он – перепрыгивает языки

Пламени, видные только ему,

 

Рвущиеся из-под стола, из книг,

Из-под стула, на который он сел верхом:

Все, чего он касается, загорается в тот же миг,

Как бензином, пропитанное грехом.

 

И улица, где проходит он, и река

В длинной белой рубашке, и дома за рекой,

И губы, которые целует он, и строка,

Которую он выводит прыгающей рукой.

 

 

 

* * *

Мы будем точкой с запятой на зимней мостовой,

А снег летит, как Дух святой, над нашей головой,

Не спрашивая имени, у века на краю.

Люби меня, прости меня за песенку мою.

Сквозь пригороды страшные вези меня в такси,

Вон шарфик твой оранжевый – заклятье от тоски,

От свирепеющей чумы и от лица земли,

Куда глядеть обречены, пока не замели

Сугробы нас или менты и прочие кранты,

Всегда под боком у беды, что прячется в кусты.

Ночь растворяется в снегу, как кофе в молоке,

Касается замерзших губ и гладит по щеке,

Но вдруг отступит на шажок, на два шажка всего:

На теле у меня ожог от тела твоего,

И на столе пестреет снедь, и кажется нежна

Возлюбленная жизнь

и смерть – законная жена.

 

 

 

* * *

Смотри, как эти листья красные,

Нарядные, и эти желтые

Уходят неохотно с праздника,

Куда вот только что зашел ты,

 

Едва привык, едва освоился –

Улыбка, облегченный выдох,

Едва со лба откинул волосы –

И вот – пожалуйста, на выход,

 

Туда, за листьями. Растерянно

Весь вечер машет им руками

Распахнутое настежь дерево,

Пронизанное сквозняками.

 

 

 

* * *

Мы стоим посреди листопада.

Каждый лист – будто прожитый день,

Отрывается – первый, сто пятый –

Только желтый зигзаг в пустоте,

 

Только быстрых ладоней касанье,

Зябкий шепот, отчаянный взгляд,

Только губы с горчинкой – и сами,

Отрываясь, летим через сад,

 

Вниз, кругами, и путь наш угадан,

И в глазах – то ли страх, то ли дым,

И деревья, как свечи у Гайдна,

Тихо гаснут одно за другим.