ПРОГУЛКИ С ГАНДЛЕВСКИМ

Сергей, я запомнил татарский Ваш двор,
извилистый путь с Якиманки
и как облегчался Ваш белый боксер
под звуки "Прощанья славянки".

Так с медью мешалась апрельская муть,
так толстые трубы сопели,
как будто в тринадцатый год улизнуть
мы с Вами в апреле сумели -

с татарских задворок, от черных ходов,
где ветром облизана наледь,
под пристальным взглядом помойных котов
удрать, леваку посигналить
и, лихо по лужам к Трубе подруля,
в трактире пузырь раздавивши,
мы птиц выпускали - ценой от рубля
и выше, и выше, и выше


НОЧЬ

Нет чтоб мягко мерцала нам Вега,
обвивались вьюнки по лучам...
Неспокойный самец человека
с горстью света рычит по ночам.
(Он зовет себя Ангелом Ада.
Веет с поля ночная прохлада).

Где-то близко, но где его стая?
Ищет он, не находит никак,
между ног свой большой ощущая
мотоцикл, прободающий мрак.


1972 ГОДА

Тлели кнуты, плавились пряники.
Толковища наши стали тишать.
Горели в округе леса и торфяники.
Нечем стало дышать.

Жару объясняли протуберанцами,
происками ЦРУ из озоновых дыр,
а интеллигенция - засранцами
типа Брежнева и др.

Из вокзала плацентой из роженицы
с копейками, слипшимися во рту кошелька,
брели туда, где на месте мороженицы
сладкая лужица молока.

Что делать в стране, покинутой гением?
Вдавливаться с обрубком толпы
в красный трамвай, где по сидениям
ползут клопы.

Активность солнца. Пассивность нации.
Клопов мутации. Мусора
в серых мундирах прилипли к рации.
Период стагнации. Жара.

КАК ТРУП В ПУСТЫНЕ
Июнь 1959 года

Плясали мысли в голове,
а сапоги и галифе,
казалось, шли вприсядку.
Я принимал присягу.

Слова я мямлил не свои.
Я жала мудрыя змеи
желал обресть устами.
Но нет его в уставе.

А белизна с голубизной
не сжаливались надо мной,
не слали Шестикрыла.
Кругом - свиные рыла.

А самый крупный мелкий бес
с оружием наперевес
стоял фланговоправым
под флагом, под кровавым.

И я, взглянув на эту гнусь,
молча поклялся: "Не клянусь
служить твоим знаменам,
проклятьем заклейменным.

Не присягаю, Сатана,
тебе служить, иди ты на...
Карай меня, попробуй,
тупой твоею злобой!"

Как труп, застывший на посту,
безмолвную присягу ту
я принял там, в пустыне,
и верен ей поныне.


НА 1 ЯНВАРЯ 2000 ГОДА

Подошла к кольцу двадцатка.
Валит белый снег.
Остановка. Пересадка
в двадцать первый век.

Только кто-то вот не вышел,
не успел, уснул...
Ну, а ты средь тех, кто выжил,
в новый век шагнул.

Но, с толпою на посадку
поспешив, дружок,
встань на заднюю площадку,
продыши кружок.

Видишь, старый век, как Китеж,
тонет позади?
Погляди, покуда видишь.
Да и потом - гляди.


СЛОВА ДЛЯ РОМАНСА "СЛОВА" № 2

Чего их жалеть - это только слова!
Их просто грамматика вместе свела,
в случайную кучу свалила.
Какая-то женщина к ним подошла,
нечаянной спичкой слова подожгла,
случайно спалила.

И этим мгновенным, но сильным огнем
душа озарилась. Не то что как днем -
как ночью, но стало судьбою,
что выросла тень моя и, шевелясь,
легла на деревьев ветвистую вязь,
на тучи, на звезды, пока не слилась
со тьмою.


ГУТТАПЕРЧА

Как осточертела ирония, блядь;
ах, снова бы детские книжки читать!
Сжимается сердце, как мячик,
прощай, гуттаперчивый мальчик!

"Каштанка", "Слепой музыкант", "Филиппок" -
кто их сочинитель - Толстой или Бог?
Податель Добра или Чехов?
Дадим обезьянке орехов!

Пусть крошечной ручкой она их берет,
кладет осторожно в свой крошечный рот.
Вдруг станет заглазье горячим,
не выдержим мы и заплачем.

Пусть нас попрекают сладчайшей слезой,
но зайчика жалко и волка с лисой.
Промчались враждебные смерчи,
и нету нигде гуттаперчи.


ЗВУК И ЦВЕТ

Осень - время желтых, красных гласных.
Нет, на всё - согласных,
шелестящих деловито
на задворках алфавита
звуков жалости, печали
и ухода.

Вы слыхали?
Он оделся, он обулся,
он ушел и не вернулся.
Был, как не был, человек".

Вороватый шелест пульса.
Красный свет под синью век.


* * *

Поезд ползет через луг сипя.
Дождь-моросец растрепал стожок.
Надо бы про господина Себя
жалостный сочинить стишок.

Осенью для охлажденья лбов
окна годятся, и я не спешу
сочинять про госпожу Любовь
и про еще одну госпожу.

Ну, сочинитель, чини, чини.
Старые строчки латай, латай.
Чего ни скажи в такие дни,
выходит собачий как будто лай.

Выходит лай и немножко вой,
как будто душу освободил
от слов один господин неживой,
господин один, один господин.

МЛАДШАЯ ШКОЛА II

От библиотечной лесенки витой
до соснового зноя лета
двадцать тысяч лье под водой.
Ах, если бы только это!

Блики бьют, глядящего в воду слепя.
Заподлицо с водою терраса.
Здесь почти не выходит река из себя,
за столетие два, ну, три раза.

Команда растеряна - как плыть без звезд!
Не угробить бы нам "Наутилус".
Под водой непонятно, где вест, где ост.
Но потом ничего, научилась.

Капитан-индус бродит в белом белье,
мы его не видали одетого.
И не знает никто, что такое "лье".
Ах, если бы только этого!


НОСТАЛЬГИЯ ПО ДИВАНУ

На дива... эх, на дива... эх, на диване...
Г. Горбовский

Осетринка с хренком уплыла
вниз по батюшке, по пищеводу.
Волосатая пасть уплела
винегрет, принялась за зевоту
с ароматцем лучка да вина,
да с цитатами из Ильина.

Милой родины мягкий диван!
Это я, твой Илюша Обломов.
Где Захар, что меня одевал?
Вижу рожи райкомов, обкомов
образины, и нету лютей,
чем из бывших дворовых людей.

Это рыбка с душком тянет вниз.
Тяжкий сон. Если что мне и снится,
то не детства святой парадиз,
а в кровавой телеге возница
да бессвязная речь палача,
да с цитатами из Ильича.

Не в коня, что ли, времени корм,
милый Штольц. Только нету и Штольца,
комсомольца эпохи реформ,
всем всегда помогать добровольца.
Лишь воюют один на один
за окошком Ильич и Ильин.

Где диван? Кем он нынче примят?
Где пирог, извините, с визигой?
Где сиреней ночной аромат?
Где кисейная барышня с книгой?

.........................................
В тусклом зеркале друг-собутыльник,
не хочу я глядеть ни на что.
Я в урыльник роняю будильник.