Курский вокзал

Сизари на Курском летают под самым сводом —
Так просторно, толпа и гомон: почти в соборе;
Провожал я друга в Орёл перед Новым годом,
И вокзал показался храмом, где явно горе.
Здесь толкнут и обидят, никто никому не должен,
Тут проводят, встретят, подхватят твои баулы,
Пятый путь на третьей платформе туда продолжен,
Где горят семафоров почётные караулы.

И рука ещё помнит ношу, душа — потери.
Вот бы взять да сорваться тоже, застывшим взором
Сквозь промёрзшего тамбура остекленелые двери
Увидать — все стоят живые, встречают хором.
Распахнуть полушубок, очнуться в такой отчизне,
Где от счастья родные плачут, где б я любил их
И берёг настолько, насколько не смог при жизни,
Под вокзальный выпорх седых сизарей в стропилах.

2001



Дедушка

В заветной лире душу не сохраня,
Умер мой дед, уступив хворобам;
Девятеро, включая меня,
Шли в декабре за гробом.

При одном НИИ, в кузнечном цеху
Он пахал: казалось — простор здоровью.
Вышло боком. И, конечно уж, не стиху
Тягаться с дедом моим любовью.

Ровно месяц он мучился, Анатоль-
Николаич, в Мариинской больнице,
До крови ногтями расчёсывал боль —
Ни с какой голгофою не сравнится.

Как младенец, в памперсах тех же са…
— нет, вы слушайте! — выстиранных Любовью
Михалной, бабушкой, — чудеса
Не творились тоже её любовью.

Всё на свой огородик рвался, хотел домой:
Помирать, так дома. Не вышло снова.
И в костюмчике ненадёванном, боже мой,
Хоронили его. Подошла обнова.

Семь гробов было в морге, и всех почти
Разобрали. На улице — минус тридцать.
Два часа наш автобус плутал в пути —
Ни с какой поэмою не сравнится.

Наконец приехал. Не лоб, а лёд:
Поцелуй прощальный, венец историй.
И в огонь — головой восковой вперёд,
Пискарёвское кладбище, крематорий.

Где Вуокса, рыбалка, речной лиман?
Сопляком был внук, а дедушка — молод.
Серп его — на даче, заперт в чулан.
В том цеху при НИИ не грохочет молот.

Вот и всё, хороший мой. Спи споко…
Нет, не спи! Рыбачь, мастери железки!
Пусть ворочать их будет совсем легко,
Пусть и лещ не порвёт — тот, огромный — лески.

Вот умру я — последний из девяти,
Самый младший, кто помнит тебя на свете,
Вот тогда и вправду прощай-прости
И никто ни за что уже не в ответе.

И стихов не нужно, где вышла кровь.
Извини — за эти. Прости, что долго
Говорю. Поверь, не из чувства долга:
Вот такая моя любовь.

2002



За Новодевичьим

Лишь лёгкое похрустыванье льда,
Его шуршанье, селезни да утки
Оттаявшего по краям пруда
И автострады дальние погудки;
Разрыхлена земля, куда трубу
Водопровода не захоронили, —
     Ржавеет. Не клянёт судьбу,
Как тот, кто за стеной лежит в могиле.

Здесь белых, красных кровяных телец
Увековечен в камне первообраз,
И если б мне сейчас пришёл трындец —
Я захотел прийти сюда ещё б раз.
Трава расстелит коврики тогда
По берегам, апрель расколет воду.
     Трубу зароют. И вода
Начнёт метаться по водопроводу.

А чтоб ей не разрыть могилы те,
Прорвав обшивку, хлынуть к Дионису
Давыдову, к примеру, в темноте
Помчать гребцов, поддерживая снизу!
Какой мы флот увидим на реке!
И кажется уже, что автострада
     Им салютует вдалеке —
Героям невозможного парада.

2002



Нашествие

(Леониду Шевченко)

На ипподроме строят большой помост.
Рок-фестиваль «Нашествие» — через день.
Я на халтуре, бедствующий прохвост,
Должен проделать следующую хрень:
Тельник рванув, со знаменем, криком «бля»
Вырваться на авансцену и сделать вид,
Что умираю, пухом бойцу земля.
Встать, отряхнуться: братцы, я не убит!

Всё ничего бы — рухнул, потом воскрес,
Да не канает, братишки, бескровный трюк:
Так вот, с кривляньем, смерти наперерез…
Словом, погиб недавно один мой друг.
Ни за какие баксы б он не восстал,
Да и вообще, к унижению не привык.
Он бы в подобном шоу играть не стал.
Всё, что он смог, — издать, вероятно, крик.

Деньги не пахнут кровью, спермой, душой,
Потом и конским топом, как и стихи.
«Рок» назывался сборник его большой.
Скоро грядёт «Нашествие» за грехи.
Были две жизни, теперь помирать с одной.
Так безнадежней, правда, но налегке.
На ипподроме в Рaменском — выходной.
В облаке пыли всадники вдалеке.

2002



***

And see how dark the backward stream!
W. Wordsworth

     Кораблик скользил по Маасу,
     Срасталась вода за кормой…

В июне том — знать бы мне сразу,
Что после случится со мной.
Портовые красные доки,
Похоже, сигналили мне,
Что вскорости выйдут все сроки,
Как берег — навстречу волне.

     Уж лучше голландская Лета,
     Чем Волга, Урал и Нева…

Зачем же припомнилось лето —
Сырое, привольное, а?
И трижды лишь почва сомкнётся
Над теми, кого я любил,
А боль — никогда не срастётся,
Не то что края у могил.

2002



Листопад

Алексею Пурину

Солнца меньше на треть, —
Хрустну пальцами, вытянусь,
Буду долго смотреть
Прямо в синие Windows.

Порыжелый багрец
Зеленеется, лазая
На кирпичный торец —
Там, где стенка безглазая.

А за ней — пустота
Нашей кровью промаслена;
Раз игра нечиста,
То и счастье — напраслина.

Быть не может того,
Но не вызовет слёз, поди,
Это вот «ничего»:
Существуешь ли, Господи?

Листья кружатся вниз
Жёлтой ленточкой узкою —
Хоть один бы завис
Перед перезагрузкою.

Задержаться б чуть-чуть
И, с друзьями далёкими
Оживая, вздохнуть
Всеми лёгкими-лёгкими…

2003



Снятие с креста

Памяти О. М.

В бесчугунной сковородке
Чудный Рембрандта желток,
Теней те скороговорки
С кашею во рту чуток;
Перекошенного света
Половицы поднялись —
Не споткни глаза об это,
Но, разутые, приблизь.

Пеленают, как младенца,
Рыбьих рёбер худобу,
Но душе нельзя одеться
С глыбой гроба на горбу,
И больней всего, что босо
Под сандалией стопе,
Что рассеян, словно просо,
Свет, белёсый при ходьбе.

А глаза примяты прочно,
Как хотели палачи,
Женский плач из-под платочка
Хлеба горячей в печи;
Мышцы тают без щекотки,
И в подкожной желтизне
Синих жил живые плётки
Разжижаются вчерне.

Кто о гибели «попроще б!»
Ропщет — к жизни не готов;
Старцы пробуют на ощупь
Немощь прожитых годов;
Мироносиц «повторимся»
В чёрных чревах смущено,
Раз червивость материнства
Чует самости звено.

Вопрошающее тело,
Укрощённое в длину,
Говорит охолодело,
Если глубже загляну:
А смогу ли я в могиле
Штопать остовом разрыв,
Пить вино, что пригубили,
Погубили, пригубив…

2003



Когда-нибудь

А покуда… удалите
Хоть басов из кабинета.
Анненский

Соберутся, станут плакать
И сморкаться, теребя
Носовые, — что за пакость!
     Гляну на себя.

Ладно уж, пускай в могиле
     Парится дурак,
Но зачем похоронили
Лучший твидовый пиджак?

Это, я скажу вам, промах…
Запах вымыт, воздух чист,
В белом холоде черёмух
     Завернулся лист.

Хорошо ещё, что нету
     Музыкантов, да?
Дайте небу, дайте свету
Хлынуть в тишине сюда.

Знаю я, что это дело
Совершается всерьёз:
У последнего предела —
Но для главных в жизни слёз.

Для того, чтоб ты прикрыла
Губы кончиком платка —
Так близка, как это было
До того, как ты забыла,
     Как была близка.

2003



Платформа

Цвeта весеннего снега
Голый рябит березняк;
Лязгом обдав человека,
Прогрохотал товарняк.

Город Железнодорожный,
Серой платформы обрыв…
Как же ты, неосторожный,
Вдруг выясняется, жив?

С ужасом вечным, с кошмаром.
С непоправимой виной.
Да, но с бессмысленным даром.
Да, но с любимой женой.

Или ты веришь во что-то
Там, где сомкнулись пути?
Но расплести их — работа
Не по плечу мне, прости.

Смотришь, сощурясь, на птицу, —
Вот чей, пожалуй, бы взор…
Нет электрички в столицу,
Красным горит семафор.

2003



Встреча

Поезд в 17 букв замер в дымных кроссвордах
Рельсов и шпал: Ленинградский в Москве вокзал.
Вот и приехала. — Что это там за свёрток? —
Было вторым, что при встрече тебе сказал.
— Это? Сюрприз. — Десять дней всего миновало.
Словно их не было. Не было — для меня.

В листьях уже сырой желтизны немало:
Жалоба первого после разлуки дня.
Август запустит в густую копну июля
Грубый свой гребень, — вот нам и вид из окна.

— Спать? Ну давай, засыпай уже, красотуля,
Неженка, путешественница, жена.
И распеленутый из шелухи газетной
Рядом с кроватью стоял, продлевая день,
Колкий, лиловый, ласковый, вечнолетний
Вереск из Выборга — северная сирень.

2003



Обходчик

Ранняя Пасха поздней весной —
Время погибели снова со мной,
Только вот не с кем
С доводом веским
Выпить ещё по одной.

Вот я на станции, поезда жду.
Всё отношусь я, себе на беду,
К жизни с любовью
И Подмосковью
Радуюсь, дурень, к стыду.

Тех, кого нету, всё ещё нет,
Разве в стихах их остался просвет,
Где иногда я
— частью гадая —
Тщусь различить силуэт.

Глупости. Вон, безо всяких затей,
Без ожидания важных вестей,
Мыслей о гробе,
В охристой робе
Бродит обходчик путей.

Под ноги смотрит, а не вперёд,
Щебень земной переходит он вброд:
Как ни нелепо —
Прямо до неба…
До Балашихи дойдёт.

2003



Электричка на Фрязево

В коротеньком пальтишке и с косичкой,
Серьёзный детский взгляд чуть близорук, —
Мы вместе едем поздней электричкой
На Фрязево, не разнимая рук.

Ты что-то говоришь, а слов не слышно
Под шум колёс и фэнов «Спартака»,
Но губ твоих испробована вишня —
И всё понятно мне наверняка.

Смеёшься, я не слышу, но отвечу
Улыбкой, словно слышу, всей душой
Стремясь, хотя так близко ты, навстречу —
Верней, не всей, а частью небольшой.

Всей невозможно: многое, так вышло,
Разбито в кровь, и многое в грязи,
Но губ твоих испробована вишня,
И мы уже от станции вблизи.

Нам выходить, а шумной электричке
До Фрязево ещё греметь в ночи,
Поправь резинку синюю в косичке
И вот теперь, прошу я, не молчи.

Так тихо, и хотя ты говоришь мне
О том о сём, не знаю почему —
Губами не дотронуться до вишни,
И слов не слышу, то есть не пойму.

И говорю я что-то про разлуку,
И за руку держу, и ухожу,
И за руку держу, пустую руку
Пустой рукой, и за руку держу.

2003



Воспоминание

Я любил — а теперь даже память
Неприятна об этой поре…
Чем же можно так было дурманить
Душу глупую в том ноябре?
А ведь помню и муку разрыва,
И вину от измены своей…
Кто мне скажет — любовь ли та лжива
Или воспоминанье о ней?

Что ж, далёкая, даже ребёнка,
Столь желанного — не дал Господь.
Как в пословице: рвётся, где тонко.
Тоньше некуда. Что же молоть
Чепуху было столько, слезами
Обливаться, стоять на своём,
Чтобы с нынче сухими глазами
Кое-как вспоминать обо всём…

Год назад — по делам похоронным —
Этот город я «вновь посетил».
Послонялся по улицам сонным,
Отходя от крестов и могил,
Подошёл и к окошку на первом
Этаже… Не решился зайти:
Был не в том состоянье, чтоб нервам
Дать постыдную волю, прости.

Но в окне, что на кухню, тогда я
Разглядел: над горящей плитой
На верёвках висят, подсыхая,
С недвусмысленною прямотой,
Распашонки, пелёнка, подгузник,
Слава богу, мужские трусы…
Всё, я прошлого больше не узник,
Заплатил до последней слезы.

Зa семь лет столько всякого было,
Я не тот, да и ты уж не та.
И не знаю, как я — ты любила?
Неужели душа так пуста,
Что готова на всё — но недолго…
Постоял и пошёл. Многих дней.
Впереди — неизменная Волга.
С неизменным же лесом за ней.

2003, ноябрь



Звёзды

Не говорите мне про звёзды.
А свет в окне — от фонаря.
Они же, в сущности, прохвосты,
Трансцендентально говоря.

Вещицы мелкие, осколки,
Так холодны, так далеки,
Игрушки с выброшенной ёлки,
Вместилище её тоски.

Но, разрастаясь непомерно
В моих мозгах, а не в глазах,
Должны внушать вы мне, наверно,
То восхищение, то страх.

На что вы мне, и вам на что я?
Вам перемыли все лучи.
А мне бы что-нибудь простое
Произнести в сырой ночи.

Хотя бы то, что — спящий возле —
Родной, любимый человек
Проснётся — ну а после, после,
О звёзды, не уснёт навек.

2003



***

Как застывший фонтан, разметалась разлапо
На ветвях белизна, чьё мерцание слабо,
           Чей поток поутих:
Ей ни вверх не взлететь, ни обрушиться наземь.
Клён и тополь, берёза, осина и ясень —
           Что скульптуры шутих.

Опускаясь на лес, отпускается оптом.
На тропинках до брючного блеска утоптан,
           Отутюжен лыжнёй.
Отошёл, в белых варежках сосны попрятав,
Словно нет в гардеробе природы нарядов,
           Снегопад обложной.

В догонялки, снежки, утопая в сугробах,
О возможных забыв, подмерзая, хворобах,
           Мы играем с тобой.
Мелким бесом кружился вчера, серо-белым
Небосвод был, и школьным крошился он мелом,
           А теперь — голубой.

Тишина такова тут, что с нею не сладил
Рядом с нами, тук-тук, продолдонивший дятел,
           «Невермор» воронья.
Никогда, к сожаленью, не «будем как дети».
Наше счастье — прогулки бездумные эти:
           Ни стыда, ни вранья.

И в стихах этих смысла особого нету —
Так турист оставляет в фонтане монету
           На какой-то авось.
Наши тоже однажды закончатся сроки,
И не мы перечтём через век эти строки,
           Выдыхая «сбылось».

2003



Шкаф

Ты связана воспоминаньем
Вот с этим шкафом платяным,
С капризным переодеваньем,
Почти балетным, перед ним,
Скрипяще расправлявшим справа
Своё зеркальное крыло, —
Тебе запарка, мне забава…
И что ж там время сберегло?

На плечиках не сыщешь кровель
Апрельских с краешком небес,
И солнцем обведённый профиль,
Как ветви тополя, исчез,
Успев отбросить вспышку света
На стену, крупно задрожав,
Не удержав хотя бы это,
Переметнувшееся в шкаф.

2004



Дождь в провинции

По качелям, горкам, воздвигнутым кандидатом
Накануне выборов мэра, лупцует дождь,
В городке крупноблочном и тридевятом,
Где — без кепки, правда — мокнет чугунный Вождь.

Особняк багровый муниципалитета.
На него, как погост на причину, с доски глядят
Знатные горожане. В промежутке — сырое лето.
Немигающий, чёрно-белый взгляд.

Распустились, от рук отбились в аллее липы,
Но цып-цып ещё одуванчики. Дальний визг
Электрички, захлёбывающиеся всхлипы
Луж, раздавленных шинами аж до брызг.

На углу — три салона мобильной связи.
За кривым забором возводится «мультиплекс».
Два бомжа бухают на куче ремонтной грязи.
По рекламе судя, страна производит секс.

…………………………………………

На ушат воды среагировала смородина,
По-собачьи отряхиваясь на плакат
С ипотечным призывом. Всё это — родина.
Ты её любишь, гад, признавайся, гад?!

2004



***

Начнёшь читать, положим, книжку Фета —
И вдруг недоумение берёт:
К чему писал помещик бедный это,
Зачем его читаю я? Вот-вот.
Не по себе мне от его «привета»,
Что лишь во мне, читающем, живёт.

Зачем вообще стихи? Другому опыт
Меня учил. Да, полагаю, всех.
Фет — петь торопится, читателя торопит, —
А жизнь всё длится, длится как на грех.
Какой там соловей, какой там шёпот,
Какие грёзы, розы! — просто смех!

Ну, хорошо — корыстен интерес мой:
Сам в столбик составляю я слова, —
А остальные?!. С высоты небесной
Когда-нибудь да рухнет синева —
И выяснится за воздушной бездной,
Что прав был Фет. Поэзия права.

2004



***

Таврический сад увядает —
Уже начался листопад;
Никто из прохожих не знает,
Как саду вернуться назад,
В то летнее время, когда он
Воздушно листвой зеленел, —
А я, словно лох или даун,
Продлить этот миг не сумел.

Природа вообще равнодушна,
Как сказано первым певцом,
И я, успокоясь наружно,
Тоску запиваю пивцом:
Уйти — куража не хватает,
Стою у раскрытых дверей…
Неважно, что сад увядает —
Я сам увядаю быстрей.

2004



***

Ещё до смерти Бродского, в те дни,
Когда ничуть не слаще, но, конечно,
Стишки легко выводятся одни.

Жить было страшно, но не безнадежно.

Скамьёй зарывшись в первую сирень,
Читаешь сто седьмую зa год книжку,
Уйдёшь из дома в май на целый день…

Халява жизни, дайте передышку!

Теперь дырявой памятью живёшь
За три нечётных дома до аптеки,
Кого-то помнишь, но не узнаёшь.

Себя, к примеру, в этом человеке,

Который знает, как они мертвы,
Закатаны в асфальт под каждым домом,
Те, кто у нас бездомнее травы —

Под небом опрометчиво бездонным.

2004



Перед снегом

Когда в этом мире не стало
Тебя, то я в жизни другой
Присел на скамейку устало —
Три года спустя, дорогой.

А впрочем, почти уж четыре…
Твой томик в руках теребя —
Не в силах читать, ибо в мире
Навеки не стало тебя.

У самого Летнего сада
Я тайно шепчу декабрю:
Жить как бы не стоит, а надо,
Я точно тебе говорю.

Хотя бы затем, чтоб от боли,
От горя вдруг стало светло,
И от осознания, что ли,
Всего, что здесь произошло.

И чем-то уже вроде смысла
Наполнится жизнь — и тогда…
Но пауза тут же повисла:
Нигде, дорогой, никогда.

И с недоуменьем дебила
Гляжу я куда-то вперёд:
Так что ж это всё-таки было?
Зачем умирает, умрёт?

Наполнятся тучною тучей
Заниженные небеса,
И выпадет снег неминучий —
На брови, ресницы, глаза.

2004



Жареная картошка

Мама и бабушка жарят картошку,
Мне предлагают поесть…
Женщины милые, всё понарошку:
Родственны ль связи? Бог весть.

Чем-то я занят был… Тщетностью, что ли,
Общих усилий, — и тут
Мама и бабушка мира как воли
И представленья как тут.

Эти шестой и девятый десяток
Жизни — несли от плиты
Смачно скворчащий и нужный порядок
В хаос всеобщей тщеты.

Эта забота, ответить которой
Не в состоянии я…
Но аппетит устремлялся, как скорый
В пункт назначения.

Только зачем, почему я, с тарелкой
В комнате скрывшись второй,
Крупно давился слезой своей мелкой
Над золотистой горой?

2005



Рояль

Музыкант говорил: «У рояля внутри
Лишь колки, молоточки да струны, —
То есть нет вариантов особых, смотри,
Но при этом любую игру мы
От иной отличаем… Ведь у одного
Инструмент дребезжит, у другого —
Будет нежен, певуч… Как сказать, волшебство?
Мне неведомо, честное слово.
Но технически нет ничего, что могло
Повлиять на звучанье в концерте…
Тут есть тайна, значенье которой светло…»
Что ответить?.. Я думал о смерти.

И ещё я подумал о глухонемых
От рожденья: у тихих страдальцев
Нет и не было радостей этих земных,
Извлекаемых с помощью пальцев…
То есть теодицея, точней говоря,
Ерунда по сравнению с горем
Настоящим, и музыка в общем-то зря
Тешит слышащих… Что ли, поспорим?
Да не стоит. И я музыканту кивнул,
Чёрный гроб этот сказочный смерил
Недоверчивым взглядом — и слёзы сглотнул,
Не ответив: он так в это верил.

2005



Одному певцу

Остроумец, угрюмый насмешник,
Полушарий полярных истец,
В чьих полях, словно в комнатах смежных,
Заблудиться пора наконец
Меж балясин несданных бутылок
И гитары с убойным бедром, —
Лоб широк, да ударят в затылок:
Не кончается это добром.

Потому что так принято в мире,
И поэтому надо шутя
Нагрубить в незнакомой квартире —
Не заплакать уже, как дитя,
И, как зверь, не завыть. Лучше водки
В рот набрать, провести по бедру
Деревяшки и, в сущности, тётки:
Дорогая, я раньше умру.

В одиночестве страшном и гордом —
Никого, кроме собственных «я»,
Словом за слово да септаккордом
И спасаешь себя от нытья,
От чужого, увы, любопытства,
На silentium право храня.
И поэтому лучше напиться,
Чтоб не вышла какая херня.

На диване, опять-таки страшном,
Завалиться в бессмысленном сне.
Разбудить бы совсем — да куда ж нам,
Сами в той темноте, тишине
Модулируем вопли да сопли,
Спотыкаясь о каждый бекар…
Ущипни хоть гитару — не сон ли?
Перебор поутру, перегар.

2005



Таврический дворец

Е.В. Невзглядовой

     Тот чертог Таврический, та сторона дворца,
Где твоя нога, если сам ты не VIP-персона,
     Не ступала, всегда манила к себе пловца
     Недоступностью сада, ограды стальной, торца,
Где плакучие ивы стоят в пруду полусонно.

     Он уходит под воду, тот мыс, феодальным рвом
Защищённый, с террасой, спрятанной за решёткой,
     Дальновидный берег… И что меня ждёт на нём?
     Может, скажут «Здрасьте», а может, и «Разорвём!»
Но лишь чайки над кровлей борются с тишью кроткой.

     Сколько раз, прохожий, я с мостика проникал,
Набивая оскомину взгляду, минуя воду,
     В замок Иф, расположенный, помнится, между скал,
     Доморощенным Монте-Кристо его алкал,
С той лишь разницей, мнилось, что там обрету свободу.

     И в июле — в три пополуночи — я поплыл.
Положил у тополя вещи, — храни их вечно.
     Да и как не плыть, пока любопытства пыл
     Отгоняет страхи нелепым «и я там был»,
А дорожка вытоптана луной и мерцает млечно.

     И не в том сюрприз, что особенного ничего
Не увидел там, где саженцы президентов
     СНГ малы, а таблички на грядках — во!
     Но, пожалуй, в том, что где-нибудь волшебство
Состоит, возможно, из этих земных моментов.

     Трепетали оранжево стёкла оранжерей,
А дворца убранство в янтарном парадном свете
     Мне казалось тем, что не в жизни — в стихах скорей
     Существует лучших, с другой стороны дверей,
И ушко держал игольное на примете.

     Липнул к пяткам гравий, рычали цепные псы,
Но помимо скрытых повсюду видеокамер
     Есть иная слежка! — И небо две полосы,
     Голубую с тёмной, кладёт на свои весы…
Я не умер тогда от радости — только замер.

     И, быть может, у наших страхов ночных глаза
Велики, — деревца-то перерастут некрополь
     Президентских табличек, а тёмные небеса
     Голубыми станут — уже через два часа!
До свиданья, ива. Верни мои вещи, тополь.

2005



***

Ты звонишь — и в трубке мне слышно птиц,
Словно ты у порога земного рая,
Создавая взмахом своих ресниц
Шелест листьев, глаза опуская ниц,
Между грушей и яблоком выбирая.

Говоришь, с Фурштатской идёшь домой,
Просишь встретить, — а я и не знаю, где ты,
Потому что слышу я рай земной,
Вижу сад, в котором ты не со мной,
И помехи птичьи — его приметы.

Каждый знает о каждом, что одинок.
По ночам в подушке, терзая душу,
Отливает посмертную маску впрок, —
А всего-то нужен один звонок…
— Знаешь, выбери яблоко. Или грушу.

2005



Гумилёв

То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилёв.
Г. Иванов

Сам себе вырыл яму, лопату в бруствер воткнул
И в рубахе серой стал пред своей могилой.
Передёрнул затворы почётный твой караул,
Офицер брутальный, а если подумать, милый.

Строй берданок, нацеленных прямо в грудь.
Никаких плющей в степи, в этой дикой щели.
Про врача с полковым нотариусом забудь.
Да и гибель — романтика вообще ли?

За «экзотику», впрочем, клянут тебя целый век.
С Тартареном курьёзным сравнивают, судят строго.
«Но вмещает», сказал ты, «всё в себя человек»,
Тот, что «любит жизнь», как я помню, «и верит в Бога».

Я не очень верю. Но лучше перевести,
Как теперь говорится, стрелки — уж не в часах ли?
Николай Степанович, за самосуд прости.
Не завяли, поверь, стихи твои, не зачахли.

Да, и вот ещё что напоследок: твоя вдова,
Как и лучший друг, от тебя, несмотря на слухи,
Так и не отреклись. И душа твоя впрямь жива,
Раз я роюсь нынче в земном и небесном пухе.

Для столпа огонь, и ларчик — для тихих книг,
Что — хотите ли, не хотите ль — одна обитель.
Не терпел, говорят? Но с любовью ты, ученик,
Говорил о том, что жадно любил учитель.

2005



ДНК

Сошлись — не так, как, скажем, дождь,
Играющий с шумящей веткой
Во мраке пригородных рощ, —
Слепые силы, клетка с клеткой:
Распад блаженства, тёмный миг…
Но эта темнота являлась
Неведомой, когда возник
Зародыш, избранная завязь.

Листал ли вправду за окном
Листву полночный ливень, либо
Заснежен был пейзаж, и в нём
Сугроба возвышалась глыба, —
Неважно. Это для него,
Уже возникшего в утробе,
Не означало ничего —
Как, видимо, потом во гробе.

Душа моя, переболи,
Но осознай свои предместья —
И перейди их! От земли
Шагни за дальние созвездья, —
Когда мужчина от жены
Отодвигается устало…
Натягивают одеяло,
Вселенною окружены.

2005



***

Я знаю, это не ошибка:
Навстречу шла, в косынке чёрной —
И август близился к концу.
Парк облетал уже с покорной
Решимостью, — полуулыбка
Блуждала по её лицу.

Глазами встретились — расстались.
Лет сорока… Очки, оправа, —
Всё, что промчалось в голове.
Мы как бы полуобознались.
И воробей пропрыгал справа,
Что мячик войлочный, в траве.

В тот миг я не был одинок.
На чём же мы, того не зная,
«Сошлись»? На мыслях похоронных?
На той листве, что из-под ног
Летит, уже вполне земная? —
На шуме в кронах! шуме в кронах…

2005