СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВ:

- Меня эта подборка, прямо скажем, огорчила. Я помню стихи Саши, написанные им в армии, и вот те стихи меня поразили. А в этой подборке мне по-настоящему понравились лишь два стихотворения – одно, где упоминается Катулл и другое – о Гекторе, как ни странно. Оба стихотворения как бы не связаны с окружающей жизнью, и мне кажется, за всем этим стоит какая-то проблема.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Можно уточнить? Что именно Вам понравилось в тех, армейских стихотворениях и что не нравится в новых?

 

СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВ:

- В армейском цикле присутствовала подлинная жизнь. Реальная жизнь, армейская действительность. Здесь я ничего подобного не увидел. Тут отсутствует автор и непонятно, что с ним происходит. Вот, например, стихотворение «Что кладбище, что лес – одна природа» (кстати, в первой половине стихотворения весьма сомнительные рифмы, к примеру, «кладбищ-скажешь», «бурелом-кругом», а потом идут рифмы вполне точные). «Гранитный бурелом», мне кажется, это – сомнительное сравнение. И вообще, эта тема лежащих на кладбище деятелей Серебряного века и более раннего времени неоднократно поднималась и обыгрывалась. Это всё напоминает мне бардовскую песню. По-моему, нечто подобное есть у Городницкого. И я не понимаю, когда читаю:

 

Но те счастливцы, что лежат под ними

Едва ль во сне вздыхают тяжело.

 

А почему, собственно, они не «вздыхают тяжело»? Мы этого не знаем.

 

(смех, оживление в зале)

 

ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ:

- Тут имеется в виду, что им нечему завидовать в нынешней реальности.

 

СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВ:

- Я не вижу, почему им нечему завидовать нам. Но далее:

 

Они не знают, как ухватки грубы

Чужих смертей в косынках комиссарш.

Они не знают… А кто тогда знает? Мы знаем?

 

(смех в зале)

 

СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВ:

- Мы этого, собственно говоря, тоже не знаем.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Поскольку тут все начинается с «трухлявого гранитного бурелома», и присутствует обращение «здравствуй, племя», – совершенно понятно, что Саша – человек, который живет прошлым, и в контексте всего его творчества ясно, что это за кладбище, ясно, что за люди там лежат, и понятно, что это стихотворение в некотором смысле ностальгическое. Понятно также, что автор и неявно, и впрямую сравнивает миф о той жизни с сегодняшними реалиями…

 

СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВ:

- Я понимаю, что он это делает, но он делает это недостаточно убедительно. Я не вижу здесь чего-то такого, что бы меня хватало за душу. Далее. Стихотворение «Старинное фото». Строф много, а сказано очень мало. Автор растекается мыслью по древу. Но последняя строфа мне очень нравится. Строфа хорошо сделана в звуковом отношении. Правда, напоминает немножко Кушнера по интонации.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Друзья, просьба ко всем. Я прошу свои предпочтения доводить до какого-то артикулируемого состояния. Нельзя остановиться на формулировке «эти строчки звучат хорошо, а вот эти звучат плохо». Процесс рефлексии по поводу стихов – это крайне важный акт для каждого. Потому что когда ваши ощущения находят рациональное подтверждение, и вы можете объяснить, почему вам нравится или не нравится данное стихотворение, то вы свои собственные стихи начинаете более адекватно оценивать. Это принципиальный момент.

 

СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВ:

- Стихотворение «Пройдет еще сто лет, и всё покроют воды». Начало мне нравится до слов «И ракушка ушная, в которую шепчу, и хмурый плеск Невы». Эти слова не о том, что задано в предыдущих строчках – до последней строфы. Последняя строфа нравится.

А вот стихотворение «Парикмахерши-ударницы» - это совсем плохо. Отчего такой оптимизм по поводу армии – совершенно не понятно. Стихотворение «Кто жизни не жалел и битвы жар любил» - несомненно, хорошее. Разве что строка «О подвигах его, о доблестях, о славе» кажется несколько выспренней.

 

ВЕРГЕЛИС:

- Это цитата из Блока, данная в несколько ироническом ключе.

 

СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВ:

- На фоне всего остального эти слова смотрятся выспренно, цитата это или не цитата. «Я был одним из тех, кто видел со стены» - это хорошее стихотворение. Правда я не совсем понимаю, почему здесь «тесный гурт богов и в изголовье глиняные лики», когда лики-то как раз должны быть бронзовые или мраморные.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Нет, домашние боги были как раз глиняные.

 

СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВ:

- Но почему «гурт»? Ведь это слово употребляется обычно по отношению к скоту.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Именно поэтому здесь употреблено это слово. Понятно, что здесь – своего рода привет Мандельштаму.

 

СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВ:

- Дальше. Текст «Пусть будет холодно и мокро» не очень нравится. Ничего интересного здесь не сказано. «Когда мы истины простые/ Поймем, в окно пустое глядя». Собственно, какие истины мы должны понять? Слово «простые» ничего не объясняет.

 

Чинить штаны, возиться с печью,

Чесать кота, готовить ужин

И плыть неторопливой речью,

И просто быть женой и мужем.

 

Непонятно, чем соблазняет автора эта ситуация.

Удачным представляется стихотворение о боксе. Во-первых, тема совершенно новая, неожиданная для поэзии. Во-вторых – описание ситуации реалистичное. И финал психологически очень точен.

«Хуже склепа холостяцкая квартира» - тоже хорошее стихотворение. Правда, игра с Катуллом у автора уже была. Текст «Уж куда Амуришке-коротышке…» не нравится совсем. Непонятная ирония.

Не нравится и стихотворение «Милый друг, я был бы glad to see you ». Неясен финал. «Я побывал в концлагере свиней» и остальные два стихотворения подборки также не вызвали положительной реакции после их прочтения. В общем, эта подборка меня огорчила.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Мне придется подвести некоторый итог за Сергея. Итог таков: поскольку эти стихи далеки от жизни, рецензенту они не понравились. Автор уходит от жизни – запомним это. Следующий рецензент.

 

ВАСИЛИЙ РУСАКОВ:

- Не взирая на ту критику, которая уже прозвучала и которая, видимо, будет звучать еще, я, тем не менее, отношусь к этим стихам достаточно хорошо. Они представляются мне стихами добротными, стихами хорошего качества, и в этом отношении это – знакомый мне Вергелис, которого я числю хорошим поэтом. При первом чтении этих стихов я получил удовольствие, пока не включил определенного рода рефлексию и не обнаружил любопытные вещи. Идя сегодня по городу, я краем глаза увидел афишу, на которой было написано: «Конец цитаты», и подумал, что эти слова к данной подборке применимы. Современное читательское сознание сильно поменялось, и такое обильное цитирование – цитирование первого плана, когда в тексте есть вставки из других стихов или цитирование второго плана, когда цитатность имеет место на интонационном уровне, уже пробуксовывает, не срабатывает. А в данной подборке цитирование – везде. Стихотворение «Старинное фото» - это Кушнер, замечательное стихотворение «Пройдет еще сто лет» не обошлось без Машевского. Когда я читаю стихотворение «Парикмахерши-ударницы», мне кажется, что здесь – Пурин побывал. «Кто жизни не жалел…» - тут помимо Блока, естественно, Кушнер. Там появляется Пастернак, тут – Мандельштам. Мы понимаем, что автор включен в культурное пространство, что он много чего знает и много чем пользуется, всё это привлекает в свои стихи. Очевидно, это правильно. Но видимо, теперь пора делать следующий шаг, восприняв культурное наследие. Пора двинутся туда, где можно сказать уже нечто своё без этой оглядки, без этой палочки-выручалочки, которая позволяет заменить свои слова словами других авторов.

В целом подборка мне нравится. И только, начиная с двенадцатого по счету стихотворения, пошли вопросительные знаки. Кажется, что последние стихи, начиная с «Неотправленного письма», не доработаны. Само это стихотворение не выглядит убедительно, оно не столь оправданно. То же со стихотворением «Я побывал в концлагере свиней». Отдельные строфы меня удовлетворяют. И в финале вижу ружье, которое не выстрелило. Автор пишет о том, что пережил, но в высший, бытийный план свой опыт он перевести не смог. Напротив, в одной из предыдущих подборок есть стихотворение о прыжке с крыши. Реально этого прыжка не было. А в бытийном плане он состоялся. Здесь же, наоборот – герой побывал в свинарнике, в коровнике, но в бытийный пласт это не перешло, это осталось на уровне бытового опыта.

 

ЛАРИСА ШУШУНОВА:

- Я отчасти соглашусь с Василием относительно цитатности этих стихов. В них прослеживаются то одни влияния, то другие. Прошлогодняя подборка Вергелиса показалась мне намного удачнее, поскольку эти влияния были там «переварены». И подборка казалась очень целостной, стиль узнаваемым. Хотя новые стихи сделаны профессионально. Есть небольшие придирочки. Например:

 

Они не знают, как ухватки грубы

Чужих смертей в косынках комиссарш.

 

Мне кажется, сказано это несколько неловко. «Чужие смерти» - это биологические факты. А вот смерть в единственном числе можно представить себе как тетку с косой. И развоплотить это выражение в рамках классической строгой поэтики не получается. Несколько абсурдистский образ «вылезает».

Мне очень понравилось стихотворение «Пройдет еще сто лет…». Здорово обыгран предстоящий факт: «газовый колосс торчит из синевы». Стихотворение про Ахилла видела в «Звезде». Тема была заявлена Кушнером, тем не менее, стихотворение очень «свое», аутентичное, переработанное. «Блажен, кто пал, как юноша-Ахилл» - это совершенно не кушнеровская интонация.

 

ВЕРГЕЛИС:

- Это тоже цитата – из Кюхельбекера.

 

ЛАРИСА ШУШУНОВА:

- Гм… Скрестить Кушнера, Блока и Кюхельбекера... Мне нравится, что здесь присутствует обман ожидания. Начало – об Ахилле, потом – о Гекторе. Автор ни на чем подолгу не топчется, нет тут занудства.

 

НИКОЛАЙ НЕРОНОВ:

- С одной стороны, я очень завидую умению Александра сочно и грамотно построить колоритную фразу. На уровне фразы, на уровне отдельной строчки стихотворение иногда захватывает. Но когда текстов много, определенные проблемы начинают обращать на себя внимание. В данном случае, это проблема композиции, самого общего взгляда на стихотворение. И когда ты бросаешь общий взгляд, то понимаешь, что какие-то части длинноваты, какие-то лишни, избыточны, а какие-то не дотягивают до того, чтобы стихотворение приобрело целостность и индивидуальность. Но со временем Александр преодолеет эти недостатки, уйдет от схематичности.

 

АННА АНИСИМОВА:

- Мне показалось, что эту подборку трудно воспринимать как нечто целое. Но вот отдельные стихи, а их много – просто роскошны. Получился цикл с мандельштамовской интонацией. Хороши «античные» стихи, «любовная» лирика. Культурный контекст здесь, как свой. Это – Вергелис, хотя и не без многочисленных влияний.

 

ИГОРЬ ПАВЛОВ:

- Эти стихи показались мне несколько публицистичными. В некоторых стихотворениях чувствуется журналистская хватка. Почти все стихи затянуты. Может быть, это сделано искусственно, для того, чтобы поиграть с контекстом, поискать финал. Нужно уметь убирать лишние слова, строчки, строфы, искать новые смыслы.

 

КИРА ГРОЗНАЯ:

- Мне подборка показалась достаточно целостной. Тексты «Кто жизни не жалел…», «Я был одним из тех…» - прекрасны. Не очень понравилось «Письмо», которое показалось излишне затянутым. Длинное перечисление не заканчивается, в сущности, ничем. Но большинство текстов – сильные, хорошие. «Свиной концлагерь» - это просто блестящая метафора. Автор на верном пути.

 

МАШЕВСКИЙ:

- Вадим Ямпольский прислал из Москвы небольшую письменную рецензию, я попрошу Василия её прочитать.

 

ВАСИЛИЙ КОВАЛЕВ:

- «Ямпольский – Вергелису.

Представленные стихи – очередное доказательство поэтической, если так можно выразиться, стабильности автора. Они в полной мере соответствуют моим ожиданиям: как с формальной, так и с сущностной стороны. Взятая высокая планка в очередной раз с легкостью преодолена. Налицо и тематическое разнообразие, и экзистенциальные прозрения, облеченные в естественную форму. Самое приятное открытие, которое я сделал, прочитав подборку: в этих стихах всё более явственно частная проблематика перерастает в глобальную, общечеловеческую. Автор не задает вопроса «почему они, а не я», а утверждает: «они, а вместе с ними и я»[1]. Красной нитью сквозь подборку проходит тема свидетельства, утверждения реальности и значимости того, что было в прошлом и есть в настоящем. К примеру, замечательное стихотворение «Пройдет еще сто лет, и всё покроют воды…», в котором Петербург предстает в античном обрамлении (конечно же, в памяти «всплывает» Атлантида). Речь о предстоящей гибели ведется на как бы умершем языке, вместе с тем, мы всё узнаем и понимаем. На наших глазах пресловутая «Газпромовская» башня превращается в Колосс (тот, что на «глиняных ногах»). И вот оно, чудо: несмотря на то, что всё живое умрет, всё умершее удивительным образом живо. И от этого спокойного осознания перетекания одного в другое возникает ощущение невероятной свободы. «Что кладбище, что лес – одна природа…», варьируется та же тема, притом, удачно: здесь не отрицающие и не преодолевающие друг друга горечь понимания того, что все наши подвиги и чаяния превратятся в «гранитный бурелом», и, в то же время, – утверждение ценностей посредством свидетельства о них. С одной стороны, ужас от осознания того, что в мясорубке истории[2] перемалываются ценности и их носители, с другой – свидетельство бытия и тех, и других. О том же - превосходное стихотворение «Я был одним из тех, кто видел со стены…». Иными словами – свидетельствую вам: видел и пережил.

Говоря о тематическом и содержательном разнообразии, я не приукрашивал действительное положение вещей. Например, стихотворение «Сначала боялся… Еще бы – не праздный вопрос…» о преображении я , без остатка отданного какому-то делу, при этом речь совсем не обязательно идет об искусстве (тот самый катарсис). Стихотворение напоминает кушнеровский «Бокс» (вероятнее всего, перекличка автором осознается), но не выглядит вторичным.

На этом хотелось бы остановиться и повторить мысль, высказанную в начале, мы имеем дело с состоявшимся и интересным поэтом.

 

ВЛАДИМИР БАУЭР:

- Я хотел бы прежде всего сказать, что Сергей Николаев выразил свое мнение, и это мнение нужно уважать. Я полагаю, такая форма выступления в студии – мнение в чистом виде, без объяснения, тоже приемлема.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Она, конечно, имеет право на существование, но поскольку то, чем мы занимаемся, называется объяснением, рассуждением, то надо обсуждать и рассуждать. Мы, конечно, можем поступать проще – автор может рассылать свою подборку, и каждый будет ставить на ней плюсы и минусы.

 

ВЛАДИМИР БАУЭР:

- В лесу нужны разные деревья, и такой куст в нем весьма симпатичен.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Да, но хочется листьев, а мы видим только голые ветки и колючки.

 

ВЛАДИМИР БАУЭР:

- Если говорить о подборке Вергелиса, то в ней мне понравился текст о боксе, хотя мне кажутся лишними последние три строчки. Также текст про Катулла – я бы укоротил на последнюю строфу.

При первом беглом прочтении было ощущение некоей вторичности. Возможно, эта вторичность более глубокая, чем кажется.

 

МАРИНА САВЕЛЬЕВА:

- Реализм в стихах Александра – это не реализм акына: «Что вижу, то и пою». Я не так давно знакома с его поэзией. Но общее впечатление таково, что между стихами и автором существует некоторая отстраненность. Между тем, в отдельных стихотворениях эта отстраненность нарушается – например, в стихотворении «Я был одним из тех, кто видел со стены…». В нем повествование ведется от лица человека из толпы.

Если Владимир Бауэр сам творит свои мифы, то вокруг Вергелиса мифы творятся другими людьми. Он не может найти свое место в этом времени. Он потерял свое время и не может понять, где он находится, откуда он выпал.

По-моему, изумительное стихотворение «Уж куда Амуришке-коротышке». А текст «Пусть будет холодно и мокро» - это чистый Пастернак.

 

ЕЛЕНА ЛИВИНЦЕВА:

- Я хочу поддержать Василия Русакова и Марину. И даже более того, в случае Вергелиса мы видим не просто культурные влияния. Культура настолько глубоко проникла в его сознание, что он сам уже мыслит культурными понятиями, даже когда говорит о чем-то лично пережитом. Это видно в самом языке. Языковых находок у Александра нет.

Мне понравилось стихотворение «Пройдет еще сто лет…». Хороший звук, хорошая интонация. Нравится «нестрашная вода» Невы. Очень хорошее стихотворение «Не для меня…».

 

АННА АНИСИМОВА:

- Да, это очень хорошее стихотворение.

 

ОЛЬГА РЕДЬКИНА:

- Я уже по второй подборке Александра убеждаюсь в том, что его стихи пропитаны печалью и нежностью. А больше всего понравились «Казачий хор» и «Старинное фото».

 

НАДЕЖДА КАЛМЫКОВА:

- Подборка мне понравилась, показалась целостной. Может быть, не так откровенно проступают личные переживания поверхностного плана, зато видно, каков человек внутри. В стихотворении, которое всем понравилось «Я был одним из тех, кто видел со стены», у меня вызвали сомнение строки из последней строфы:

 

Что может вспомнить пыль, осколок? Трубный зов,

Песком забитый рот и колесничих крики.

Этот образ показался мне не убедительным.

 

ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ:

- Мне трудно сказать что-то однозначно плохое или однозначно хорошее, не хотелось бы быть категоричным. Я помню, что предыдущая подборка, обсуждавшаяся год назад, понравилась мне меньше, во всяком случае, вызывала больше раздражения по каким-то мелочам. Сейчас как-то не хочется придираться к мелочам. Но, вспоминая о стихах Александра, написанных на протяжении многих лет, я пришел к мысли, что у него проявляется склонность к своего рода игровым ситуациям. Автор либо примеривает на себя какую-то роль, либо обыгрывает какие-то ситуации. В этой подборке это тоже можно продемонстрировать массой примеров. Алексей Геннадьевич, отмечая эту особенность как достоинство, говорил, что Вергелис, дескать, как и Пушкин – Протей.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Не как Пушкин, а как Протей. Нет, он не Пушкин, он другой.

 

ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ:

- Хорошо. Использование разных ситуаций может быть не только протеизмом, но и своего рода фантомностью, когда человек чего-то не договаривает, что-то скрывает. Мне все-таки не хватает в этой смеси какой-то доли лично автора. По-моему, о том же с самого начала пытался сказать Сергей, и много раз это промелькнуло в других оценках.

Да, читаешь и даже в чем-то завидуешь – как всё это написано легко (хотя, в этой легкости опять-таки, есть некоторая небрежность). Но чтобы что-то по-настоящему сильно укололо, потрясло – такого нет. Всё выглядит как бы немного шуточно, как бы немножко несерьезно. И до определенного момента это как-то принимаешь, а потом, задним числом помня, что много уже было написано, и тоже не всерьез, чего-то начинает не хватать – лично мне.

 

КИРИЛЛ АРТЕМЕНКО :

- После всего сказанного я ничего принципиально нового сказать не могу. Добавлю только, что в этих стихах мне нравится какое-то удивительное соединение профессионализма и интонации, которая в ряде стихотворений потрясает. Искренность, которая не нарочита, не выпячивает себя, но в то же время обращает на себя внимание. Это мне кажется принципиально важным для поэзии Вергелиса в целом.

 

ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ:

- Когда я говорил о какой-то игре, то хотел сказать, что она не обязательно – в воображаемой маске. Она может сказываться и в стилизациях. Я имею в виду стилизации под Катулла, которые многим понравились. «Хуже склепа холостяцкая квартира» и «Уж куда Амуришке-коротышке» - это просто стилизации. Может быть, очень умелые, легкие и изящные, но это - слишком стилизации.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Стилизации под самого Катулла, вернее, под его русские переводы.

 

ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ:

- В этом контексте симптоматично, что несколько стихотворений, которые пытаются иметь дело с каким-то опытом, без декораций… Одно из них не получилось – я имею в виду «Я побывал в концлагере свиней». Оно скатывается в какую-то шуточность и получается уже неумышленно смешным. С шуточной строчки об овощеводах всё начинает разваливаться.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Многими говорилось, что им не хватает в этих стихах автора. Я думаю, что ему самому себя не хватает. И полагаю, что это – одна из важнейших тем этих стихов. Было правильно сказано, что он пытается определиться во времени. Думаю, что не только во времени – в судьбе, в пространстве и еще во многом. И в этом плане понятны моменты, которые здесь отмечались – и стилизации, и цитирование, и всевозможные качания в сторону разных поэтик, автором, очевидно, любимых. Кстати, здесь и Бродский присутствует – правда, странно быстро сворачивающийся Бродский… Вот, например: «Брось дела свои, дела потерпят…». Это чем-то отдаленно напоминает «Письма римскому другу».

 

ВЛАДИМИР БАУЭР:

- Это тоже стилизация.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- А собственно, что такое стилизация? Стилизация может привести к созданию нового стиля. Например, «Александрийские песни» Кузмина – это, конечно, стилизация, но такая странная, что, не получившись, может быть, сама по себе, она повлияла на всю поэтику Кузмина. Я думаю, что Бродский через стилизацию наподобие «Писем к римскому другу» создал своего рода «русскую античность». И возник стиль, который очень узнаваем. Своя античность у Мандельштама – там, скорее, эллинизм. Есть античность по Кушнеру, есть античность по Пурину и так далее.

Вергелис свободно берет строчки у разных поэтов. Например, у Кушнера:

 

Какое счастье: ливень летний

пережидаю в подворотне…

 

Совершенно узнаваемая поэтика. И в целом ряде других стихотворений это есть.

Но самое важное в том, что если отправной точкой воспоминание о чьей-то строчке, чьем-то поэтическом опыте, то потом стихотворение в целом не следует заданной схеме образца. Оно начинает развиваться как-то иначе. Начинает строфу с Бродского, а продолжает совершенно иначе. И Бродский ему нужен, и Кушнер, и Пурин, и Мандельштам нужны ему для ощупывания, внутреннего опробования того мира, в котором он существует. В этом плане Сергей абсолютно не прав, потому что жизнь-то тут как раз явлена в массе, в своих внутренних деталях, просто эта жизнь очень разнообразна, она не сводится к быту. Это жизнь его воображения, которое, может быть, реальнее для него, чем быт. Эта жизнь раскрывается для него через явления культуры. И когда он пишет о юноше-Ахилле, о Гекторе, достоверность интонации совершенно неподдельна. Видно, что он ничего не придумывает. Он не придумывает, но замечание Дениса верно – он при этом играет. Но все игровые ситуации переживаются им как личные ситуации. Он разыгрывает жизнь в разных ее аспектах. Потому что он не знает, кто он, где он.

 

ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ:

- Тут уместно процитировать одно из стихотворений:

 

И, с сумкой в метро возвращаясь под вечер домой,

невольник усталости собственной глухонемой,

ты сам - будто кто-то иной, будто кто-то иной.

 

На желании быть «кем-то иным», вполне, кстати, понятном желании, невозможно построить всё. И может быть, придется раскрыться для удара. А Александр не раскрывается, он все время за маской.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Вот это и есть одна из важнейших экзистенциальных проблем, которые двигают эти стихи. Это такое замечательное противоречие: неспособность до конца раскрыться и отдаться. А главное – определиться. Но скомпенсирована эта неспособность в представленных стихах цепкой влюбленностью и неподдельным интересом к тому миру, который открывается со всех сторон. В стихотворении об Ахилле есть достоверность переживания. Там все строится на детском желании хэппи энда, который невозможен. Внутренняя трагичность этих стихов, не смотря на их кажущуюся шутливость, подлинна. И ее тяжесть может быть снята лишь через легкую иронию, которая чаще всего является иронией над собой. Эта самоирония – важнейшая часть данных стихов.

Почему еще интересно читать эти стихи? Они не сползают к личности автора. В них есть воздух, в них можно дышать, в них можно войти со стороны – ты ощущаешь, что человек действительно любит, переживает, тоскует. Это всё – его эмоции. Настоящие эмоции он испытывает по поводу Ахилла. А почему нельзя переживать по поводу Ахилла? Да это же гораздо интереснее всего того, что нас окружает!

 

ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ:

- Получается, что не мир-таки его интересует, а культурное пространство.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Нельзя разделять мир и культурное пространство. Культурное пространство – это и есть тот единственный мир, в котором человек может жить. И если вы попытаетесь жить без культурного пространства, снимайте с себя одежду, и пожалуйте на снег! Реалии культуры – это такие же реалии, как чайник на плите или сосед, наступивший на ногу. Мне Ришелье гораздо ощутимее наступает на ногу, чем сосед в вагоне метро.

 

ИГОРЬ ПАВЛОВ:

- Упрек в том, что автор ничего не добавляет к этому культурному пространству.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- А что бы вы хотели, чтобы он туда добавил? Это та же реальность, которую я переживаю. И таким образом добавляю в него свое переживание. И замечательное свойство этих стихов в том, что в них это происходит. Это очень редко у кого бывает. В наше время это – проблема очень многих пишущих. С миром «реальным», худо-бедно, еще могут справиться, а пережить так называемую «вторую реальность», как первую, мы не можем. И это – существенный минус. Главное отличие второй реальности от первой в том, что она в высшей степени семантизирована. И когда человек чувствует себя в этом поле, как в своей стихии, воистину происходит чудо. Ибо вы актуализируете не только свой опыт, но и другие бесчисленные опыты.

А цитатность может быть дубовая – это то, что делает постмодернизм. Например, можно написать, как Зельченко:

 

Броня крепка и танки наши быстры,

Отечество нам царское село.

 

Это бессмысленное цитирование, которое не имеет никакого отношения к переживанию культуры. Человек имеет дело с мертвыми болванками, которые забавно соединять во всякие причудливые конструкции.

 

ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ:

- Хочется видеть в стихах Александра большее взаимодействие между двумя реальностями. Синтез в данном случае не максимален.

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- В этой подборке мне не хватило той горячести, которая была в предыдущей. В предыдущей подборке всё замыкалось на очень обостренное, страстное выпытывание у мира, что с ним, с автором происходит. Градус там был выше. Но невозможно постоянно держаться на столь накаленном переживании. Однако та затаенная грусть, которая была сегодня отмечена, и есть рефлекс той страстности. В новых стихах решается задача органичного врастания в разные темы, ситуации, культурные контексты. И временами получаются замечательные стихи.

(читает стихотворение «Не для меня придет весна…»)

Психологическая подоплека этого стихотворения ясна. Детали выписаны четко. Александр фантазирует, но не на пустом месте. А начинается всё с яркой эмоциональной реакции. Автора что-то поразило, и он начинает исследовать явление жизни. Отсюда – и описание боксерского поединка. Человек молотит спарринг-партнера, а сам думает – а что это со мной, а я ли это? Жизнь – это приключение, в котором я постоянно пытаюсь понять, где я, что со мной, кто я, почему жизнь вокруг такая... Здесь постоянное неизменное удивление перед жизнью. Это экстравертные стихи – редкий случай, ведь все здесь собравшиеся – почти сплошь интроверты.

Почему перед нами – индивидуальная поэтика, а не Кушнер, не Пурин, не Машевский, не Мандельштам? Потому что, грамотно используя духовное наследие, он проживает культуру и жизнь сам.

 

ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ:

- С Вашей точки зрения это может быть всегда сохраняющейся манерой?

 

АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ:

- Я могу сказать только одно: это очень продуктивный способ, который в то же время, таит в себе серьезную опасность. Она заключается в том, что, как только этот способ будет до конца отрефлектирован и поставлен на поток, достоинство поэтики Александра станет катастрофическим недостатком.

Но вернемся к стихотворению. «Не для меня придет весна…». Здесь месиво второй и первой реальности превращается в единый ком жизни. И что еще замечательно – он может обрадоваться тому, «как хорошо они поют». Явления жизни резонируют у него внутри, и пока это происходит, Александр как поэт в безопасности. Потому что любые стилизации, любые фантомные игры, даже сама проблема самоидентификации – всё это может работать и быть продуктивным до тех пор, пока интонация будет подлинной и узнаваемой. И до тех пор, пока ему будет действительно интересно все то, что его окружает. Это может быть и трагический интерес. И он есть в этой подборке. И ирония лишь оттеняет этот трагизм. И мне нравится, как все у Александра развивается – потому что происходит подлинное врастание в жизнь. Думаю, что работа репортером автору много дала.

Завершая разговор, хочу сказать, что такой острой энергетики, которая была в предыдущей подборке, здесь меньше. Если это затянется надолго, если автор будет находиться в слегка подмороженном состоянии, все может свестись к самоцитациям (кстати, хочу заметить, что при всех цитатах эти стихи узнаваемы. Вы читаете их и сразу понимаете, что это - Вергелис). Но если автор будет множить эти ахиллоподобные ситуации, то наступит момент, когда начнется пародирование самого себя. Остается быть честным перед лицом всех тех экзистенциальных зияний, провалов, ужасов, которые жизнь нам припасает. И превращать трагедию существования в катарсис.

 

← тексты

---

[1] Проиллюстрировать это суждение нетрудно: «Я был одним из тех , кто видел со стены/На море кораблей ахейских вереницу,/Вплывавшую в твои младенческие сны, Европа ветхая…», «Под неизменный шум волны на это раз/Не тот, кто целовал божественные плечи,/Не деревянный конь, а кто-нибудь из нас,/Сидевших в стороне , жевавших сыр овечий» или «

[2] Об этом же и здесь: «В моих мечтах – тот безразмерный век,/Нам будто приготовленный на вырост,/В котором ни свинья, ни человек/ Друг друга не съедят, и Бог не выдаст».