* * *

Что кладбище, что лес – одна природа.

Трухлявеет гранитный бурелом,

Зато растут и крепнут год от года

Другие поросли кругом.

 

Но «Здравствуй, племя!» им никак не скажешь…

Лишь иногда притягивают взгляд

Кресты и плиты - патриархи кладбищ,

Что с «ерами» и «ятями» стоят.

 

Свидетели сияния и блеска,

Они под звуки лиры и трубы

Стоят среди цветущего подлеска

Одни – как древние дубы.

 

Но те счастливцы, что лежат под ними

Едва ль во сне вздыхают тяжело.

Им, верно, снится Царское село,

Карлсбад и Ницца в пароходном дыме.

 

Лимонный сок еще кислит их губы,

Они не знают, как ухватки грубы

Чужих смертей в косынках комиссарш.

 

Настанет день, и ангельские трубы

Исполнят им Преображенский марш.

 

 

СТАРИННОЕ ФОТО

Опять вы достали его из комода,

Опять полюбуетесь, перевернете –

Там цифры неправдоподобного года

И адрес фотографа на обороте.

 

Старинное фото в модерновой рамке -

Ребенок прелестный и пудель поджарый,

И пышная роза в зубах у собаки…

О, как вы растроганы этою парой,

 

И розою этой, и всей стариною,

Затейливой вязью, о как же вы рады!

Фотограф усат, у него за спиною

Пап а и мам а умиленные взгляды.

 

Не будет им лиха, не будет позора,

Не будет дурного в судьбе поворота.

А роза упала на лапу Азора…

Ах, спрячьте скорее старинное фото!

 

Пока не моргнул этот мальчик в испуге,

Увидев не птички обещанный вылет,

А века оскал, и далекие вьюги,

И нас, что над снимком печальным застыли.

 

 

* * *

Пройдет еще сто лет, и всё покроют воды,

И вместо тополей тут волны зашумят,

И питерский чудак, сей пасынок природы

Моллюскам и рачкам уступит Летний сад.

 

Вообрази себе: морская гладь сплошная,

Лишь газовый колосс торчит из синевы…

Что ж, надо привыкать… И ракушка ушная,

В которую шепчу, и хмурый плеск Невы

 

Смиряют разум мой с победой Посейдона,

О коей все вокруг оракулы твердят.

И если не вода – нас времени бездонный

Накроет океан. Закончится парад

 

Соборов и казарм, оград и обелисков.

Ни отзвука шагов, ни тени, ни следа.

И что теперь гадать, насколько это близко…

Не спрашивай когда, не спрашивай когда.

 

А лучше – оглянись: над зданием Сената

Редеет облаков летучая гряда…

Взгляни, каким Нева сиянием объята,

Как плещется её не страшная вода.

 

 

* * *

Парикмахерши-ударницы

обслужили целый взвод.

И курсантик улыбается,

как ребенок: Новый год.

 

Он для всех, как неизбежная

радость, молодость и грусть.

У комендатуры нежные

мысли лезут… Ну и пусть

 

прут себе гурьбой нахрапистой –

не в строю, не на плацу.

Видно, в этой парикмахерской

как гражданскому лицу

 

мне не светит стрижка с кантиком.

Как не светит никогда

обернуться лейтенантиком,

под шумок пролезть туда,

 

в Новый год, и в медучилище

на весьма полезный бал –

чтобы барышне в ночи еще

в ушко что-нибудь шептал,

 

чтобы, жизнью не обиженный,

шел в казарму поутру,

чтобы мой затылок стриженый

холодило на ветру.

 

 

* * *

Кто жизни не жалел и битвы жар любил,

Тот в памяти людей навек остаться вправе.

Блажен, блажен, кто пал, как юноша-Ахилл.

О подвигах его, о доблестях, о славе

 

Поговорим, хотя и нежность, и печаль

Он знал не хуже нас. Как мстил он за Патрокла!

Но Гектора, пойми, мне все же больше жаль,

И детская душа моя насквозь промокла

 

От слез, когда читал… О, как я горевал,

И тело рисовал пронзенное в тетрадке,

И каждый раз другой придумывал финал

Там, у троянских стен произошедшей схватки.

 

И вот, читаю вновь - как будто в первый раз,

В надежде, что в живых остался сын Приама…

Пусть смерть к нему придет – простая, без прикрас,

Без бранных погремух, без ужаса и срама,

 

Без подвигов чужих, когда-нибудь потом,

И внуки чтоб вокруг его одра стояли,

Прося, чтоб рассказал (в который раз!) о том,

Как с греками дрались. Как Трою отстояли.

 

 

* * *

Я был одним из тех, кто видел со стены

На море кораблей ахейских вереницу,

Вплывавшую в твои младенческие сны,

Европа ветхая… Пускай тебе приснится

 

Под неизменный шум волны на это раз

Не тот, кто целовал божественные плечи,

Не деревянный конь, а кто-нибудь из нас,

Сидевших в стороне, жевавших сыр овечий.

 

Едва ли кто-нибудь услышал, что сказал

Гончар, сын гончара: «Мы стали черепками»,

Когда катил на нас звенящей бронзы вал

И я сжимал копье дрожащими руками.

 

Что может вспомнить пыль, осколок? Трубный зов,

Песком забитый рот и колесничих крики,

И душный полумрак, и тесный гурт богов -

Над изголовьем глиняные лики…

 

 

* * *

Пусть будет холодно и мокро,

И ветер будет рад стараться,

И леса желтизна и охра,

Как после смены декораций

 

Исчезнут пусть, и будет серым

От наготы своей осинник,

И нищий сад стоит растерян,

И слова вымолвить не в силах;

 

Пусть будут сумерки пустые

Наш дачный дом держать в осаде -

Тогда мы истины простые

Поймем, в окно пустое глядя.

 

Чинить штаны, возиться с печью,

Чесать кота, готовить ужин

И плыть неторопливой речью,

И просто быть женой и мужем

 

В плену осеннего уюта,

Как будто нечему случиться,

Пространство сузилось как будто,

И время в щели не сочится.

 

 

* * *

Какое счастье: ливень летний

пережидаю в подворотне,

и так еще немного лет мне,

и жизнь пока что смотрит в рот мне.

 

И едут мимо иномарки,

битком набитые маршрутки –

какое счастье из-под арки

смотреть на это в промежутке,

 

на стыке прошлого с грядущим

в громокипящем настоящем,

весь мир застав под теплым душем

со мною рядышком стоящим.

 

Всего-то два шага до дома,

но ведь никак нельзя иначе.

И кто меня дождя и грома

почетным пленником назначил?

 

И если бы не этих линий

косая занавесь, не гром бы –

когда б еще фасад старинный

я изучил бы так подробно?

 

Со мною бабочка-бедняжка,

до нитки вымокшая кошка.

С коротким рукавом рубашка

задета брызгами немножко.

 

И приникает к медной коже

прохлада нежная сквозная,

и если я не счастлив – кто же

тогда счастливец, я не знаю…

 

 

* * *

Сначала боялся… Еще бы – не праздный вопрос,

когда тебе могут сломать твой классический нос.

И ладно бы фейс пострадал, тут другая беда -

по рингу мозги растрясти, и уже никогда

назад не собрать… Но втянулся, и, кажется, цел

мой греческий профиль, и вроде, горит, как горел

рассудка фонарик … Зато как выходишь на бой,

всегда происходит волшебное что-то с тобой.

 

Тут к месту, наверное, творческий вспомнить азарт,

когда оппонент, защищаясь, отходит назад,

а ты наседаешь упрямо и правый прямой

грозишь провести, и противник твой еле живой.

 

И так хорошо, когда правилам всем вопреки,

совсем ни к чему подставление правой щеки,

когда получаешь по левой, когда не нужны

ни жалость твоя, ни дурацкое чувство вины;

когда, отбивая атаку и капу грызя,

единственный помнишь закон: открываться нельзя .

 

И, с сумкой в метро возвращаясь под вечер домой,

невольник усталости собственной глухонемой,

ты сам - будто кто-то иной, будто кто-то иной.

 

 

* * *

Хуже склепа холостяцкая квартира -

муха плавает в холодной чашке чаю…

Нынче, милая, из всех поэтов мира

лишь Катулла я поэтом величаю.

 

Всё одно мне – что сосед мой алкоголик,

что Гораций, позабытый мой любимец,

что георгик сочинитель да буколик –

даром что почти однофамилец.

 

Мне никто из них не мил. По крайней мере,

не мокры мои глаза от их табличек.

Плачь, Венера, плачьте, милый Гай Валерий!

В мире нет печальней вида мертвых птичек.

 

…Небо Рима багровеет, догорая.

Прошатался по квартире целый день я…

Что на это мне ты скажешь, дорогая?

От безделья это, знаю – от безделья.

 

 

* * *

Уж куда Амуришке, коротышке

Сделать чувство вечным… Ах да, Амата,

У тебя в заложниках мои книжки,

Что тебе почитать я принес когда-то.

 

Не любовь, не счастье – одна мечта лишь,

Говорится там, может вечно длиться.

Их читай подольше, а дочитаешь –

Вновь начни от страницы идти к странице.

 

Не спеши вернуть мне плоды бесплодных

Тех писак – читай, пожимай плечами

В час, когда светило идет на отдых

И свистит на кухне вечерний чайник.

 

Пусть хоть в этом что-то меж нами будет…

Там написано, помнишь – «дыши, надейся».

Сохрани ж те ворохи словоблудий,

Вспоминай хоть изредка их владельца.

 

 

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

Милый друг, я был бы glad to see you ,

Если б ты приехал хоть на день.

Прилетай в веселую Россию

Под шафе и в шапке набекрень.

 

Брось дела свои, дела потерпят

И жена не дура – всё поймет.

Испытай давно забытый трепет,

Соверши обратный перелет

 

В ту страну, которой нет на карте,

Где порхает бантик голубой,

Где еще не стерт на школьной парте

Профиль, нарисованный тобой.

 

Выпьем мы, и крякнем мы, и ухнем,

Посетим какой-нибудь музей

И пойдем по кабакам и кухням

Собирать знакомых и друзей.

 

Впрочем, вряд ли мы найдем кого-то –

Все вдруг стали важными людьми.

Ничего, не велика охота

Видеть эти рожи, черт возьми.

 

Привози стихи… Хоть нет резона

Теребить закопанный талант.

С берегов разлучника-Гудзона

Приезжай, паршивый эмигрант!

 

Отоварю я тебя по полной

Родиной, душевностью… Давай,

Прилетай, заморский мой знакомый.

Впрочем, нет, не дергайся… Goodbye .

 

 

* * *

Я побывал в концлагере свиней,

Когда служил в газете «Сельский вестник».

В коровьем гетто не было мрачней

Меня, говяжьи слушавшего песни,

 

Меня, обозревателя полей,

Что пел о зерновых и корнеплодах.

Овощеводы были мне милей,

Но речь сейчас не об овощеводах.

 

В моих мечтах – тот безразмерный век,

Нам будто приготовленный на вырост,

В котором ни свинья, ни человек

Друг друга не съедят, и Бог не выдаст.

 

В одну траву с коровой вместе лечь

Я не зову – то праздное мечтанье.

Животных жаль. Но не об этом речь.

Речь о другом – простая, как мычанье.

 

 

* * *

«Не для меня придет весна…», -

казачий хор поет в концерте,

и неизбежная о смерти

приходит мысль, и степь видна

 

из дома творчества, куда

случайным ветром занесло нас.

У запевалы славный голос,

в кресты уперлась борода.

 

Как хорошо поют они,

им не помеха невский климат.

Они придут домой и снимут

свои фуражки, и огни

 

большого города зальют

певцов и слушателей; солнце

опишет круг и разольется

весною Дон. И этот труд

 

привычный повторится тут -

жить, умирать и петь, и плакать,

месить октябрьскую слякоть.

Как хорошо они поют…

 

 

* * *

Между нами, только между делом,

только между кухнею и спальней,

только совершенно обалделым

от неотменяемых забот,

 

только между страхом и тоскою

можно видеть этот берег дальний,

где стоит и машет нам рукою

тот, кто между нами не живет.

 

Между прочим, я готовлю речи,

чтоб его приветствовать достойно.

Сколько слов для той прекрасной встречи

я скопил! Но тщетно: лишь на миг

 

в суете безбрежной, безпричальной

берег тот покажется пустой, но

след его хранящий, и печальный

чайки над водой раздастся крик.

 

обсуждение →