Его книги десятилетиями лежали в «отстойниках» издательств – статус неблагонадёжного участника «Метрополя» закрывал все пути и тропки на Большую дорогу совдеповской литературы. Он классически «писал в стол»…

А в это время дикие орды «правильных» поэтов жадно рыскали по передовицам «Правды», в надежде выдрать хоть какую-либо идейку для очередных высокооплачиваемых «шедевров». Пили на брудершафт, поили, угощали, накрывали банкеты, дарили дорогущие коньяки – в надежде «пристроить книжицу в план».

Рейну повезло… Он не ломал голову, как оборотисто-наваристые мастодонты из СП, «чтоб ещё такого писануть ». И не унижал себя крикливо-шизоидными памфлетами – с дальним прицелом благополучно свалить на сытый Запад, на халявный « вэлфер » и непыльную работёнку на очередном «подрывном» радио.

Он просто творил… Настойчиво и неугомонно проявлял себя в мир. Стихами… Словом … С воим цепким художественным видением и дотошной прорисовкой всех нюансов Бытия.

Мировое светило, Бродский, называло Рейна то «другом и Учителем», то, (наверное – уже с высоты своего Нобелевского полёта), классифицировало как «трагического… элегического урбаниста» . Смущённо признавало в Рейне «метрически самого одарённого русского поэта второй половины XX века» , а затем – испуганно вменяло ему «поэзию эрозии, распада» . Но незабвенный Иосиф Александрович уловил (точнее – «учуял») в строках Рейна некую Тайну – «нечто», что не вписывалось ни в советский, ни в диссидентский мейнстрим . И вывел своего «старшего товарища по ахматовскому сиротству», как «…не столько даже реалиста … сколько именно метафизика… ощущающего, что отношения между вещами этого мира суть эхо… перевод зависимостей, существующих в мире бесконечности» .

Евгений Рейн – вне литературного процесса, можно сказать – вне зоны видимой художественной вселенной. Он может, конечно, в кураже сарказма сварганить дружескую подначку озабоченным «чистотой рядов» коллегам – либералам, подписав подмётное письмо к Туркменбаши , (где, с тонким стёбом, называет экзерсисы последнего «светскими молитвами»). Но… рамки этого суетного, «лишённого полёта» мира Рейну слишком тесны.

Его поэтика уверенно берёт свой творческий разгон там, где большинство упирается в размытый горизонт, в «предел понимания». «Корни неба и земли едины / скоро в этом убедятся все / истребители и серафимы / тарахтят на взлётной полосе»; «…как оборванный ящеркой хвост судьбины вечный призрак, светлеющий ненаглядно, / место встречи Истины и картины» .

…Декадент ли Рейн? На первый взгляд – взрывные аккорды пронзительной грусти неустанно прессуют строй его лирики: «…поцелуй мне веки в той заледенелой комнате печальной, в суете опальной…» Наверное – он просто слишком многопланов для одного поэта. То – агностик, внутренним слухом чутко вслушивающийся в мировую Симфонию и по наитию пытающийся передать её простыми человеческими словами: «Какую-то тайну простую / Я чувствую здесь на ветру … Н е знаю названья и смысла, но что-то понятно уже»… «Минувшее, как ангел из-за тучи нам знаки непонятные дарит» … То – бунтарь-индивидуалист, бросающий вызов всем устоявшимся стереотипам (от низвержения кумиров экзальтированно – пафосных дамочек: «…и мяукает Окуджава голоском беспризорной кошки» – до смелого, для нашей неоклерикальной эпохи, признания: «О, мой демон… долго был ты моим консультантом и серьёзно меня обучил» ). Революционера Петра Шмидта в духе бунтарской солидарности Рейн величает прямо-таки с надмирным размахом: «…лейтенант, который «Очаков» / В огне и в копоти обрушил на Небо…» . И гневно пророчествует, отбрасывая столь модное у салонных поэтов нытьё по поводу собственной кончины: «…И в свой час упаду, ощеряясь / Н а московский чумной погост / Только призрак прорвётся через / Разведённый Дворцовый мост» …

Поэзия Рейна насыщена внутренним надрывом и мистическими озарениями. Но не приемлет истерично-гротесковых выплесков для буффонадного внешнего эффекта. Она – элитарна, скорее даже – эзотерична по сути своей (словно ожидает Ангелов, что последовательно снимут с неё скорбные печати в «Конце времён»).

Ну, вроде – что можно ещё сказать на классическую, затасканную вдрызг тему «…я вас любил, любовь ещё быть может…»? Но героиню своей лирики Рейн видит, как «…жившую столь исступлённо и криво / В скомканном времени, в доме нечистом / В неразберихе надсады и дрожи… вечно впадая то я в ярость, то в ересь…» И при этом парадоксально заключает, что олицетворяет она собой – «…бешеной нежности высшую степень…»

Рейн – мистик, по многовековой Традиции скрывающий Истинную Глубину своего видения Мира. И, неслучайно, при «оглашении списка» Клуба писателей-метафизиков (где свыше 30 фамилий!) неизменное недоумение вызывает лишь персоналия Рейна: «А он-то здесь каким боком?!»

Нет, господа и товарищи… Евгений Рейн – один из Патриархов «метафизического реализма», глубинного мистического подхода к отображению окружающей действительности, «видимой и невидимой».

И есть смысл прислушаться к его эсхатологическим прозрениям: «Теперь спеши. Душа на всё готова / Я слышу крик полночного орла – / Последнее напутственное слово»; «…юный ворон… Он мрачнее, но прочнее человека … И увидит он большие перемены / Непременно их увидит, непременно…»

2007

Опубликовано. "Литературная Россия" (№48. 30.11.2007)