I

Дьявол не имеет ни лица, ни существования. Это не значит, что его нет — ouc on: о нем мало сказать: нет, не существует, но много сказать: есть, существует. Он не ouc on, а mh on.

Дьявол является в разных видах: в чувствах, пожеланиях, в мыслях как соблазн, как чужая воля, соблазняющая и покоряющая меня, иногда, может, и принимая материальный вид.

Если я знаю беса, соблазняющего меня, я хотя бы знаю, что мне делать: бороться с ним, молиться, вопить от страха: Эли, Эли, ламма савахфани. Я могу побороть его своими силами, и это может оказаться самым худшим грехом — я сам поборол его и поддался соблазну худшему, чем было до того, — гордости: когда нечистый дух уходит, помещение выметено и вычищено, он возвращается и приводит семь бесов худших. И последнее хуже первого. Так говорит Христос. Когда приходит бес, я могу пасть, могу дойти до безнадежности, до отчаяния, до полного сокрушения. И это еще не самое худшее, может вообще даже не худшее: так говорит Всевышний, Святый: Я высоко на небе, близ сокрушенного сердцем, смиренного духом; чтобы поднять дух смиренного. Наконец, дьявол может явиться в самом худшем, в самом откровенном и все же лицемерном виде, потому что он отец лжи и не может говорит правды. Он может явиться мне в виде ouc on и сказать мне не мою мысль, которую я даже и повторять не хочу. Я скажу ее, но не на своем родном языке, а на мертвом, греческом: ouc on. Но и это не самое страшное. Вернее, это самое страшное, самое ужасное и самое радостное, что было, начиная от сотворения мира. Тогда уже мне ничего не остается, я уже ничего не могу делать, кроме как вопить от страха, вопить громким голосом: Боже Ты мой, Боже, что Ты оставил меня. Тогда приходит вера, приходит Бог и дает веру; вера, которая не верит, самая сильная вера, вера, которая все может, двигает горы и заставляет Бога спуститься вниз ко мне: со времен Иоанна Крестителя и доныне Царствие Небесное силой берется и употребляющие усилие восхищают его (<ср.> Мф. 11, 12).

Но сейчас для меня не это самое страшное. Сейчас дьявол является мне в двух формах, парализующих, я не скажу мою волю, я не люблю это слово и не понимаю его; я скажу на языке Священного Писания: парализующих мое сердце. И здесь я не знаю, что мне делать, я бессилен, не могу даже вопить.

1. Вот я один в своей пустой комнате. “Пустой” — ясно, что не в буквальном смысле, в ней стоит кровать, даже две кровати, стол, шкаф и всякая мебель — что мне до того? И это не плохо, а хорошо, что я один в пустой комнате, потому что когда я один, я не один. И чаще всего я не один, когда один. И это хорошо, и большего я и не хочу. Вот что плохо: я должен что-то делать и сделать. “Должен” — неправильное слово, но на языке павшего Адама иначе не сказать. Я есть я, созданный Богом по Его образу и как Его подобие. Я есть я в каком-то деле, которое Он поручил мне выполнить. Это не обязательно что-то написать, важнее здесь быть в каком-то строе души. Но быть в этом строе души, во всяком случае все время, оставаться в нем, я не могу, мне что-то мешает. Что? Я не знаю. Если бы это был хоть какой угодно бес, хоть блудный, хоть самый постыдный, хоть ouc on, шепнувший мне не мою мысль, это было бы лучше. Но передо мною какая-то пропасть, отделяющая меня от меня, какая-то стена, которую ничем не прошибить, какое-то ничто — ouc on. И я не могу даже пальцем шевельнуть. Самое страшное, что я не могу даже сказать, что меня искушает, что соблазняет. Я бессилен, потому что меня ничего не соблазняет. Но я знаю — это самый большой соблазн, это дьявол, принявший вид ничто, но это уже не ouc on. Он надел личину ouc on, но за ней я вижу его самого — mh on. Это дьявол в демоническом обличии, он ослепил меня. И как слепцы на дороге из Иерихона в Иерусалим, я воплю: помилуй меня, Господи, сын Давидов, помилуй, чтобы открылись глаза мои.

Это ничто, в виде которого является мне дьявол, — внешнее ничто: оно является, когда я один, является передо мною как стена и отделяет меня от меня же, парализует мое сердце.

2. Вот я вместе с моим ближним, говорю с ним или хочу говорить о чем-то важном и для него и для меня, все равно теоретическом или практическом — о ноуменальном, хочу, говоря словами Моисея, вместе с ним радоваться и бояться сего славного и страшного имени Господа Бога нашего. И вдруг язык у меня начинает заплетаться, я говорю что-то глупое и ненужное и замолкаю, уже не могу открыть рта: между им и мною стена — ничто, mh on.

Что это такое? Проще всего сказать: он не понимает меня, он ракa , он плевел, посеянный дьяволом. Это неверно: я не понимаю, я ракa , я плевел, посеянный дьяволом. Мой грех, дьявол замкнул мне рот, дьявол в союзе с моим грехом.

Эта стена, это ничто между мною и моим ближним не простое отсутствие, не ouc on, а mh on, это демонизм: демон, дьявол, овладел мною, ограничил меня самим собою.

Это mh on — внутреннее, проявляется же, когда я не один. Что делать? Для себя лично я не знаю, что мне делать; ответ есть, но как мне применить его, как осуществить — я не знаю, я остаюсь отверженным или изверженным. Но то, что я сейчас написал, — тоже грех — прости меня, Господи.

Ответ: где двое или трое собраны во имя Мое, там буду и Я.

___________________________

II

Некоторые теоретические выводы. Но прежде чем я перейду к ним, я должен сказать, что сам этот переход — мой грех: я думал о чем-то самом важном для меня и моего ближнего, я был внутри некоторого отношения между мною и моим ближним, между мною и Богом, я был в самой Offenheit. А теперь меня тянет вовне, посмотреть на эту Offenheit снаружи, понять ее. Таким образом я извергаюсь вон: вовне, в геенну, где стон, плач и скрежет зубовный. Я ли сам извергаюсь или Он извергает меня, чтобы я увидел и снаружи? Горшок в руках горшечника, я спорю с Ним. Не на это ли Он и изготовил меня? Тогда и в этом моем грехе, в извержении меня вон, во тьму кромешную, Он со мною, не оставляет меня.

1. В обоих явлениях дьявола в виде ничто парализуется моя абсолютная свобода. Но не только это, парализуется и моя греховная мнимая свобода выбора. И как это ни странно, но второе тоже плохо: лишаясь возможности совершить грех, я совершаю еще больший грех. Конечно, это не значит, что я должен грешить, должен стремиться к свободе выбора. Но если у меня нет абсолютной свободы, когда Божья воля — моя воля, но есть возможность свободы выбора, то я могу прийти, Бог может довести меня до полного крушения всех дел, сотворенных моими руками, руками человеческими, до отчаяния и полной безнадежности и сокрушения сердца, когда завоплю громким голосом. Тогда Он снова приходит ко мне.

Сейчас я грешу — теоретизирую. То, что я сейчас напишу, относится и к этому греху, который я совершаю и сейчас, теоретизируя.

Теория: мне кажется, я увидел некоторую телеологичность греха, то есть свободы выбора, несущего, только возможного, ничто, mh on.

Бог все предопределил, все совершает Он один, ничего не оставил на мою долю, что бы я мог сделать; и вот из этого ничего, не оставленного мне, из ничто, Он дает мне силу создать что, подобно тому как и меня Он создал из ничто. Это ничто, mh on — возможность, несущее, свобода выбора, в конце концов это только мысль, слово, все равно произнесенное вслух или не произнесенное. Но эта мысль, это слово, не только мысль. Она становится не только мыслью, когда Слово, ставшее плотью, дает мне силу отвергнуть мою свободу выбора — mh on , тогда уже не в mh on, а в ouc on осуществить и мое слово. Не в делах, конечно, и не в каком-то нравственном совершенствовании, а именно в моем непроизнесенном слове, в моей мысли. Тогда, как говорит апостол Павел: не я живу, Христос живет во мне.

2. mh on и ouc on. Аналитически mh on не есть ouc on. Ouc on — отрицание всякого существования. По античным понятиям, зло только недостаток добра. Это понимание зла сохранилось еще у Августина — в этом его непоследовательность. Но опыт каждого человека показывает, что зло и физическое и духовное не только недостаток добра, в нем есть и какая-то своя активность, есть какая-то реальность отсутствия, пусть мнимая, пусть сто раз мнимая реальность, но все же некоторая реальность, реальность потенциальности, то есть возможности. Об этом говорит и Старый и Новый Завет, и никакой Платон, никакой Лейбниц никогда не убедит ни одного человека, если он серьезно подумает, что зло только недостаток добра. Рассуждения Лейбница о том, что наш мир — лучший из всех возможных миров, — легкомысленная болтовня. Мир, созданный Богом, — не возможный — Лейбниц вообще не понимал, что значит возможность, — и не один из всех возможных, а единственный реальный действительный мир. Но мы его уже не знаем. Я вспоминаю его как то, что я забыл: я помню только, что я забыл, но чтo я забыл, я уже не помню. Мир, который я знаю, — это загаженный моим грехом мир, он не лучший, а скорее худший из всех возможных миров — mh on.

Mh on — тоже несуществующее или, правильнее, не сущее: потому что один Бог — Сущий. Вернее даже так: mh on — это сущность нашего не сущего мира, то есть потенциальность и зло, которое превращает сущий, сотворенный Богом мир в наш, не сущий. Несущность его проявляется в прехождении смерти.

Ouc on — nicht Seiende, mh on — das Nichtseiende. О nicht Seiendem ничего нельзя сказать, das Nichtseiende все же как-то есть.

Mh on по природе своей демонично — от дьявола; не признавать его — несерьезность, легкомыслие. Две возможности:

1. Признать первоначальность, автономность mh on. Два вида:

a. Персонифицирование mh on в виде антибога: Аримана, Иеговы Маркиона и гностиков, слепой судьбы, фатума греков; манихейство.

b. Неперсонифицированное mh on: Богу противополагается не сотворенная Им материя, или хаос. В обоих случаях сохраняется демонизм и страх.

Демонизм остается и во многих новых философских системах. По Лейбницу, Бог выбирает из бесчисленного множества возможных миров наилучший. Во-первых, все, что противополагается Богу, демонично, множество возможных миров, как ни хитрил здесь Лейбниц, все равно противополагается Богу. Это тоже материя, хотя бы и духовная (Дунс Скот). Во-вторых, сама возможность демонична. Чтобы убедиться в этом, человеку надо просто серьезно и честно, ничего не боясь, углубиться в себя и подумать, что значит: я могу... Тогда он найдет в этой возможности, в “я могу” бездну греха и демонизма.

Известные примеры: Якоб Бёме, Шеллинг.

Хайдеггер: “заброшенность в мир” — легкомысленное, безответственное, претенциозное кокетство своим демонизмом.

2. Отрицать первоначальность ничто — Библия: мир сотворен Богом из ничто, из ouc on. Это ничто первое, ничто, в котором нет никакой возможности, потенциальности, ничто, в котором ничего нет, — Божье ничто. Творение мира из ничто — абсолютный, синтетический акт Бога — синтетическое отожествление что и ничто — ou и ouc on. Именно потому, что мир, то есть сущее, или что, сотворен Богом из ничто, он есть синтетическое тожество что и ничто, так же как и акт творения — синтетический, ничем не ограниченный акт Божьей воли. Поэтому в ничто первом, или Божьем ничто, ничего нет, никакой потенциальности, или возможности. Всякая потенциальность в виде ли предсуществующей материи, или хаоса, или бездны, глубины, потенции в Самом Боге ограничила бы Его всемогущество и натурализовала бы Его духовность. Поэтому же всякие космогонические фантазии или истории Бога чужды и Библии и Евангелию.

Тожество что и ничто синтетическое, как ничем не ограниченный свободный акт Бога, в отличие от аналитического тожества понятия и нашей мысли; поэтому для разума, павшего в Адаме, противоречивое, не подчиненное законам нашего разума: мы можем его постулировать разумом, но имеем в вере — всем сердцем, всей душою, всем разумением своим, и все же не логическим разумением.

В грехопадении сотворенное Богом синтетическое тожество что и ничто разделилось. Я высказываю это разделение формулами синтетического одностороннего тожества:

(1) Предопределение, или Божья воля (А₁), есть Божья воля (A₁), тожественная моей абсолютной свободе (B₁); сама моя абсолютная свобода (B'₁) не тожественна Божьей воле, но есть детерминированная, поэтому рабская, свобода выбора.

(2) Божье ничто, или ничто первое (A₂), есть ничто первое (A₂), тожественное ничто второму (B₂); само ничто второе (B'₂) не тожественно ничто первому, как само оно не есть абсолютное ничто, но потенциальное — сама потенциальность и возможность.

(3) Что (A₃) есть что (A₃), тожественное ничто (B₃); само ничто (B'₃) не тожественно что и уже не первое, а второе ничто.

Первую формулу я назову формулой предопределения, вторую — формулой грехопадения или демонизма, третью — формулой творения, вернее сотворенного. Схема всех трех формул одна и та же:

A есть A, тожественное B; само B не тожественно A. B, которому тожественно A, — ничто первое, лишенное всякое потенциальности, — ouc on. Само B, которое не тожественно A, — ничто второе, сама потенциальность, то есть демоничность — mh on.

Творение Богом мира — синтетическое отожествление что и ничто. Это и значит, что до творения мира, или что, ничего не было: ouc on.

Грехопадение — разделение что и ничто: on и ouc on. Тогда само ничто разделилось, “само” и есть ничто второе — mh on.

Легкомысленно и несерьезно считать, что mh on аналитически тожественно ouc on , ту есть что его нет; это противоречит опыту всякого человека: есть зло, и есть грех.

Если же mh on и синтетически не отожествляется с ouc on в новом, через Христа, синтетическом отожествлении on с ouc on , то мир навеки противополагается Богу и дьявол — хозяин его не только в наш эон, а навеки.

Синтетически, то есть реально, отожествить mh on с ouc on это значит: уничтожить потенциальность, то есть грех, изгнать беса. Это может только Бог: Слово, ставшее плотью.

___________________________

В этом рассуждении есть некоторые недоговоренности и недоумения:

1. Недостаточно ясна связь формул синтетического тожества с творением, грехопадением и спасением. Я мог бы пояснить, но об этом я уже писал не раз.

2. Неясно происхождение mh on. Синтетическое отожествление on с ouc on — творение мира из ничто, их тожество и есть существующее — мир, каким он есть до грехопадения. Отожествление mh on с ouc on , наоборот, несуществующее: освобождение существующего, мира, павшего в Адаме, от греха — от потенциальности. И первое и последнее — тайны, непонятные разуму. Но может быть, наиболее непонятна самая близкая нам тайна — тайна моего греха: возникновение mh on.

<1966>