***

 

Мы жили не в худшее время, так нам повезло.

Везение – странное слово, как если бы зло

В нем было да выпало, призвук остался один.

Ни войн, ни арестов, и ты сам себе господин.

Сидишь на террасе, на синее море глядишь.

Вегетарианская, викторианская тишь.

В России не много таких насчитаешь эпох

Прохладно-отрадных, и чудится в этом подвох.

 

И кажется, что-то вот-вот возмутит эту гладь.

Не выпить ли нам за военные астры опять?

В виду неизвестно каких предстоящих обид.

Нам Блок удивится, и нам Мандельштам не простит.

Второй бы ушанку, а первый с себя свитерок

Стянул через голову – лишь бы морской ветерок

Ласкал его, гладил на фоне притихшей страны.

Вот только всё реже стихи почему-то нужны.

 

 

 

МРАЧНОСТЬ

 

Когда б не живопись, я был бы мрачен тоже.

Когда б не шаткая на берегу скамья,

Не куст сиреневый и холодок по коже,

Когда б не музыка, как был бы мрачен я!

 

Когда б не милое лицо в простом овале,

Не амстердамские каналы и торцы,

Когда бы мрачностью своей не щеголяли

Те, кто присвоили ее себе, глупцы!

 

Когда б ахейские не снаряжали мужи

Коня и звездная к нам не тянулась нить,

Когда бы нынешнее время было хуже

Того, что надо бы, да не могу, забыть.

 

Когда бы в мрачности не проступали щели,

А в них сияние полуночных огней,

Когда б деревья так под ветром не шумели!

Когда б не Лермонтов, сказавший всё о ней!

 

Когда бы мысленно я не задернул шторы,

Уйдя от глупости, отпрянув от вранья.

Когда б не смерть, скажу, благодаря которой

И мрачность радостна, как был бы мрачен я!

 

 

 

***

 

Венера, спящая, как облако в горах.

Продолговатое, оно чуть-чуть клубится.

Такого белого нигде в других мирах

Нет, да и нам оно, всего скорее, снится.

 

Визионеры мы, и так пейзаж холмист,

И так задумчиво во сне лицо богини…

Хвала художнику: он иллюзионист,

А не ремесленник, и знает тайну линий.

 

Спи, темнокудрая! Кого любили мы,

Те тоже спали так, закинув кверху руку

Углом под голову, и сладкие холмы

Вздымались, холмики, подобные друг другу.

 

А то, что спящая открыта всем ветрам

И ветры зрячие, как мы, а не слепые,

Смущаться нечего, – уж точно, что не нам!

Даст Бог, и горести нас не смутят любые.

 

 

 

***

 

Я и забыл, что мы купили елку.

Мне не спалось; я в комнату другую

Вошел – она там пахла втихомолку

И уводила в глушь, бог весть какую.

 

В лесные дебри, сумрачную чащу,

В томленье зноя хвойного и бреда,

И в этой сладкой тьме животворящей

Она шепнула мне: не надо света!

 

И опустил я поднятую руку,

Не стал слепящей люстры зажигать я,

И мне казалось: рады мы друг другу

И заключен я в жаркие объятья.

 

На фоне книг, при стульях и комоде,

В глубокой тьме полуночного часа,

О, вот она, любовь моя к природе,

Как ни смешно звучит такая фраза!

 

 

 

***

 

На кладбище, можно сказать, машинально,

Задумавшись, я посмотрел на часы:

Без четверти три. Населенная спальня

Средь чахлых березок и красной лозы.

Все спят. И неловкость свою перед всеми

Почувствовал я и как будто вину.

И все-таки чудо по имени время

Во всю свою вдруг проступило длину!

 

Со всей своей горечью жгучих вопросов

И яркою щедростью бренных даров.

Зачем же его презирать так, философ,

Зачем же третировать так, богослов?

Оно и великие мысли вмещает

В себя и бессмыслицу этого дня,

Идет, и летит, и крадется, и тает,

И много ль осталось его у меня?

 

 

 

В ПОЕЗДЕ

 

К вокзалу Царского Села

Не электричка подошла,

А поезд сумрачный из Гдова.

Уж очень плохо освещен.

Но проводник впустил в вагон

Нас, не сказав худого слова.

 

Сидячий поезд. Затхлый дух.

Мы миновали трех старух,

Двух алкашей и мать с ребенком.

Спал, ноги вытянув, солдат.

Я оступился: Виноват!

И как на льду качнулся тонком.

 

Садитесь, – нам сказал старик

В ушанке. Сели. Я приник

К окну. Проехали Шушары.

Сбежала по стеклу слеза.

Езды всего-то полчаса.

Уснул бы – снились бы кошмары.

 

Одно спасенье – ты со мной.

И, примирясь с вагонной тьмой,

Я примирюсь и с вечной тьмою.

Давно таких печальных снов

Не видел. Где он, этот Гдов?

Приедем – атлас я открою.

 

 

 

***

 

«А кем ты хочешь быть?» – я мальчика спросил.

Ведь надо же спросить о чем-нибудь ребенка.

Отцу его уже сказал я: «Как он мил!»

Макушку потрепал и улыбнулся тонко.

 

А чтобы подсказать ответ и поскорей

Отделаться ему от праздного вопроса,

Сказал, что я хотел быть летчиком – смелей

Всех летчики, планшет в руке и папироса.

 

Но мальчик так молчал, как если б глух и нем

Он был. – «А, – говорю, – матросом! Нет? Шофёром!» –

Ребенок помрачнел и вдруг сказал: «Никем».

И мне пришлось отстать от мальчика с позором.

 

 

 

***

 

Здесь травы так густы, а склоны так пологи,

Что чувствуешь себя на сказочной стезе,

И хочется спросить у скромницы-дороги:

Ты тоже в Рим ведешь и бредишь им, как все?

 

Тогда велосипед я старый свой пришпорю,

Тогда не поверну, одумавшись, назад:

Я к Риму путь держу, а мимоездом – к морю –

Пристанищу стихий, убежищу наяд.

 

Прибытково, Межно – счастливые названья

И, может быть, в веках им слава суждена:

Не надо громких дел, а было бы желанье

С дороги разглядеть другие времена.

 

Пространство, может быть, еще одна химера.

Влеки с холма на холм меня и вразуми:

Быть может, час езды отсюда до Гомера,

А время вообще придумано людьми?

 

Опубликованы в журнале «Знамя» №7 2008 г.