Бывшая моя ученица, теперь уже сама преподающая в школе русский язык и литературу, дала шестиклассникам задание придумать сложные слова, начинающиеся с корня сам.

Ну, чего ожидает от одиннадцатилетних детей наше педагогическое сознание? - Самоуверенность, самоутверждение, самообладание?.. - Ничуть не бывало.

- Вы догадываетесь, что они сразу все написали? - спрашивает меня, вздыхая.

- Неужели самоотверженность?

- Нет. Самоубийство!

Одиннадцатилетние дети. Вот так.

Иногда по фразе, сказанной на уроке ребенком, по промелькнувшей оговорке в школьном сочинении узнаешь больше о своем времени, чем из теленовостей или аналитических статей солидных газет. Никакие экономические, никакие политические реформы не двинутся с места до тех пор, пока господствующим настроением будет ощущение брошенности, обманутости, растворенности в каком-то липком хаосе серых будней, в бесперспективности любого честного начинания.  И дело здесь не в правительственных решениях, не в чьей-то внешней злой воле, а в нас самих. В тотальном недоверии друг к другу, в неумении быть интеллектуально самостоятельными, в неспособности противостоять обстоятельствам, которые у нас в России всегда таковы, что легче плюнуть и бросить, чем довести до конца. Дети, кстати, чувствуют уязвимость взрослых замечательно. И делают свои выводы.

Проблема страны не в строе, не в экономике, не в засилии коррупции и криминала, а в человеке. Мы по человечески не готовы к переменам, к героическому противостоянию лени и глупости, к необходимости спрашивать прежде всего с себя и требовать от себя, невзирая на то, что окружающие, а тем более власть придержащие, как правило, подают мало примеров высоконравственной и бескорыстной жизни.

К несчастью, социалистический эксперимент приучил-таки народ к пресловутому коллективизму, не имеющему ничего общего с человеческой солидарностью. Наше время самоубийственно потому, что мы морально безответственны и никак не хотим понять простую истину: то, что кто-то (пусть даже их большинство) лжет и ворует не обеляет, не смягчает, не оправдывает моей лжи или стремления украсть. Сегодня надо шагать не в ногу. Сегодня надо начинать не с социальной практики, оглядываясь на других, а с индивидуальной переоценки всех ценностей и утверждения их на уровне личного деяния. Сегодня добро, честность, любовь, благородство, сам смысл твоего существования надо заново каждый день оправдывать и защищать самому.

А для этого требуется быть. Быть человеком. Вот тут-то нас и подстерегают скрытые подводные скалы. Большинство ведь убеждено: человек - это я, просто по праву рождения, по своей видовой принадлежности. И делает ошибку, поскольку духовность (а именно это выделяет человека из мира природы, отличает от других живых существ) - не автоматическое состояние. Пребывать в нем - постоянный тяжелый труд, я даже сказал бы искусство, которому надо учиться.

Если всерьез рассматривать роль литературы и других предметов гуманитарного цикла в современной школе, то, с моей точки зрения, они прежде всего призваны раскрывать перед ребенком - маленьким человеком - неавтоматичность его человеческого бытия. Это вообще сейчас самое главное, это то, во что в конце концов упираются все наши проблемы. Чтобы быть, требуется усилие. Его не требуется, если решишься не-быть. Вот скрытая подоплека самоубийственной направленности мыслей многих сегодняшних подростков, ищущих выход в наркотиках, в мнимом братстве полукриминальных и криминальных групп. Потребность раствориться в некой социальной среде, где тебе гарантировано автоматическое опознавание в качестве своего, все из того же ряда уклонений от бытийности. Есть и куда более изощренные и технически совершенные способы: например, виртуальные компьютерные сны. Некоторые из фанатов теперь предпочитают общаться с себе подобными только через интернет. Как будто их в самом деле тяготит собственная материальность и страшно соприкоснуться с другим вживе. Вечный гамлетовский вопрос наше время формулирует заново.

Можно затевать сколько угодно программ борьбы с молодежной наркоманией и преступностью, но эффект их будет не велик, пока останется незатронутой основа явления[1]: большинство из нас особенно как-то и не стремится быть людьми, инстинктивно пытается сбросить с себя бремя духовной ответственности. Большинство и в самом деле уверено, что вот денег им точно не хватает, зато человеческих качеств - достает вполне. К сожалению, надо быть уже достаточно совершенным, чтобы начать замечать собственное несовершенство, а главное, переживать по этому поводу. Это ведь только Сократ знает, что он ничего не знает, имея при этом в виду отнюдь не школярское фактологическое знание, а так называемый здравый смысл. Зато какой-нибудь бизнесмен А, депутат В, домохозяйка С или ученик 10 класса Д как раз в своем реалистическом понимании жизни не сомневаются. Это ошибочное мнение, будто простой человек не имеет теоретических взглядов или чужд идеологических установок. Они есть у самого последнего обывателя, только формируются случайным, хаотическим, так сказать, кухонным способом. И чаще всего под воздействием стереотипов массовой культуры с ее ценностными суррогатами, с ее всегдашней готовностью удовлетворять спрос и создавать моду. Моду на что угодно - даже на самоуничтожительный образ жизни. Например, в Петербурге по оценкам специалистов наркотиками балуются порядка 800 тысяч человек (из новостей городского телевидения от 15 декабря 2000 г.).

Вернемся к школе. В нынешних условиях не сокращать учебную нагрузку надо, заниматься не столько специализацией на ранних стадиях обучения (намерение убрать из программ литературу или, по крайней мере, сильно урезать отводимые на нее часы возникает в иных начальственных головах перманентно), сколько, напротив, углублять и расширять преподавание гуманитарных дисциплин. Ну, хотя бы для того, чтобы объяснить вступающему в жизнь человеку, кто он такой есть и что это означает.

В этом смысле никак нельзя оставлять без внимания опыт так наываемого классического образования, заключавшийся не столько в зубрежке «мертвой латыни», сколько в подключении учеников к важнейшим для европейского духа архитипическим произведениям античной литературы[2]. Таким, например, как трагедия Софокла «Царь Эдип». Я думаю, что в этой драме высказаны наиболее важные идеи, касающиеся природы и судьбы человека. Причем, сделано это настолько емко, просто и убедительно, что доступно пониманию самого неискушенного читателя. Надо лишь немного направить его восприятие, немного помочь. Решусь кратко остановиться на разборе знаменитой трагедии, чтобы потом показать, как она позволяет обозначить некоторые лакуны сознания нашего современника.

Итак, Эдип, считающий себя сыном коринфского царя Полиба, вот уже долгие годы правит беотийскими Фивами, приняв здесь власть после победы над чудовищем-сфинксом и женившись на вдове предыдущего правителя Лая. Не все, однако, благополучно в его державе. На город обрушилась эпидемия, и встревоженные граждане просят Эдипа принять действенные меры, дабы обуздать чуму. Впрочем, царь и сам обеспокоен. Когда горожане приходят к воротам дворца, герой сообщает им, что отправил в Дельфы своего шурина Креонта, узнать у оракула Аполлона о причине бедствия. Как раз появляется и посланный. Его речь начинается со знаменательной, хотя, на первый взгляд, и случайной фразы. «Ты выслушать меня при них желаешь? - говорит Креонт, указывая на толпу, - Могу сказать… могу и в дом войти…» Таким образом, первый же человек, призванный к расследованию причин мора, косвенно предлагает Эдипу сохранить весь ход разбирательства в тайне. Но царь отказывается. Ему нечего скрывать от своего народа.

Выясняется, что чума наслана на Фивы богами за то, что здесь до сих пор остается убийца прежнего царя Лая, оскверняющий своим присутствием город. Эдип призывает проклятия на голову виновного. Любой, располагающий сведениями о нахождении преступника должен сообщить их  царю. Как всегда, в греческой трагедии, зрители знают будущее лучше самих героев и возникает ужасающий эффект двойного смысла произносимых слов. «Кто б ни был тот убийца, он и мне/ Рукою той же мстить, пожалуй, станет», - говорит Эдип, и мы понимаем, что неосознанно герой предрекает свою судьбу. Ведь в финале трагедии он ослепит себя своими руками. Ни с чем не сравнимо то напряженное, горестное ожидание, владеющее нами, наблюдающими, как ничего не подозревающий человек неуклонно приближается к бездонной пропасти истины, в которую канет все его царственное величие, все его человеческое счастье.

Однако клубок расследования начинает разматываться. Следуя совету Креонта, Эдип призывает слепого прорицателя Тиресия, пытаясь узнать от него правду о смерти Лая. Эта сцена решена Софоклом великолепно. На ступенях дворца встречаются зрячий, но не видящий истины Эдип, и слепой, но прозревающий правду Тиресий. В финальной сцене перед нами предстанет герой, выколовший себе глаза, но зато теперь все видящий. Поразительным образом происшедшая с ним метаморфоза перекликается со знаменитой и страшной в своей загадочности евангельской фразой Христа: «На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы» [Ин. 9.39].

И вот первая странность: прорицатель, «который дружен с правдой, как никто», отказывается отвечать царю на его прямые вопросы, относительно виновника преступления. Более того, выясняется, что старик все знает, но не хочет говорить: «Себя терзать не стану, ни тебя./ К чему попрек? Я не скажу ни слова».

Дальше происходит то, что ежедневно случается с каждым из нас, истолковывающих действия других или события, происходящие в мире, исходя, так сказать, из презумпции собственной невиновности. Логика проста: если что-то в жизни разлаживается, а я не хочу признать, что причиной - мои грехи или заблуждения, ответственность несут все остальные. Короче говоря, если я не вижу собственной вины[3], то окружающие начинают казаться мне преступниками, лжецами, заговорщиками, самовлюбленными идиотами. Здесь работает элементарный психологический механизм, действие которого не зависит от ума, доброты или образованности человека. Только от его совести. И вот Эдип (а он, безусловно, умен - недаром разгадал загадку сфинкса), поставленный перед необходимостью истолковать упорное молчание Тиресия, делает, казалось бы, единственно возможный в данной ситуации вывод[4]: старик скрывает собственную причастность к преступлению.  Будучи озвученным, это умозаключение выводит прорицателя из себя. С его уст срываются наконец слова правды: «…А я тебе повелеваю/ Твой приговор исполнить - над собой,/ И ни меня, ни их не трогать, ибо/ Страны безбожный осквернитель - ты!»

Но запущенный механизм самооправдательной логики продолжает работать дальше. Если Тиресий решается бросить правителю такое обвинение (а оно, безусловно, ложно, потому что, как же это я могу быть виноват!), то дело идет о заговоре с целью отстранить его - Эдипа - от власти. Кто советовал пригласить прорицателя? - Креонт. А, ну теперь все ясно! Брат жены царя - ближайший претендент на престол, вот он-то и задумал интригу. Заметим, что мир искажается все больше. Страшная реальность нас не устраивает, и мы предпочитаем камуфлировать ее воображаемыми заговорами и покушениями на наш авторитет, наше благополучие[5].

Следующий шаг - обвинение Креонта[6]. Эдип собирается приговорить шурина к смерти или изгнанию из города, но в этот момент появляется царица. Расспрашивая о причине ссоры и доискавшись, что виной всему слова Тиресия, Иокаста пытается успокоить и разубедить мужа: «из людей никто/ не овладел искусством прорицанья». В качестве доказательства она рассказывает о предсказании, которое было дано ее первому супругу, что их сын убьет отца и женится на своей матери. Между тем «младенцу ж от рожденья в третий день/Отец связал лодыжки и велел/ На недоступную скалу забросить». А сам Лай пал от руки разбойников на перекрестке трех дорог.

Замечательно, что последнее уточнение вовсе не обязательно для общего смысла рассказа Иокасты. Между тем Эдип из всей ее речи удерживает только его. Почему? - Да потому, что оно как молния освещает в его памяти историю столкновения с неким путником:

 

… Возница и старик

Меня сгонять с дороги стали силой.

Тогда возницу, что толкал меня,

Ударил я в сердцах. Старик меж тем,

Как только поравнялся я с повозкой,

Меня стрекалом в темя поразил.

С лихвой им отплатил я. В тот же миг

Старик, моей дубиной пораженный,

Упал, свалившись наземь из повозки…

 

Вообще так получается, что в этой трагедии все только и делают, что пытаются успокоить Эдипа или отговорить его от дальнейших выяснений истины. И Тиресий, и Иокаста, и коринфский посланец, и, наконец, старик-пастух, который знает тайну рождения героя и тайну умерщвления им своего отца. С маниакальной настойчивостью один Эдип двигает вперед машину расследования.

Уже догадываясь, что дело не чисто, царь приказывает призвать пастуха. У него есть слабая надежда. Был слух, что Лая убили разбойники, то есть несколько человек. Но Эдип знает, что на развилке трех дорог он был один. Герой рассказывает Иокасте о себе, о причине своих странствий: оракул Аполлона предвещал ему судьбу отцеубийцы и кровосмесителя и, стараясь избежать ее, Эдип бежал из родного дома.

Опять неожиданный поворот. Словно в ответ на слова Эдипа, из Коринфа является посланец с известием, что царь Полиб умер, и граждане призывают его сына вступить на трон. Иокаста торжествует: ее тезис о ложности предвещаний, казалось бы, полностью подтвердился. Потрясенный Эдип, однако, признается, что все-таки боится встречаться со своей матерью[7]. И вот в этот момент следует очередное «успокоение». Посланец ошеломляет героя признанием. «Такой же он тебе отец, как я», - говорит он про Полиба.

Выясняется, что Эдип был приемным сыном коринфского царя. Именно посланец принес его в дом Полиба и Меропы. А нашел младенца в лесу в Киферонском ущелье, вернее не нашел, а получил из рук слуги Лая с проколотыми лодыжками[8]. К этому моменту Иокаста уже все поняла. Из ее груди вырывается только сдавленная мольба, обращенная к сыну: «Несчастный! О, не узнавай, кто ты!»

И опять действует тот же психологический механизм. Будучи не в силах сразу осознать всю глубину случившейся с ним трагедии, заглянуть в бездну собственной преступности, Эдип истолковывает слова царицы в том смысле, что она стесняется его низкого происхождения.

Развязка, однако, недалека. К царю приводят пастуха. Старик трепещет, он, как и Тиресий, отказывается отвечать. И только под угрозой пытки у несчастного удается вырвать роковое признание. Круг замкнулся. В одном ослепительном сполохе света перед Эдипом наконец предстает то, к чему он стремился - истина. Но она чудовищна: он убил своего отца, женился на матери и произвел с ней на свет страшное потомство.

Иокаста кончает жизнь самоубийством, герой выкалывает глаза, ибо:

 

… зреть очам не должно

Ни мук его, ни им свершенных зол, -

Очам, привыкшим видеть лик запретный

И не узнавшим милого лица.

 

Рок привел Эдипа «в пугающую слух и взоры бездну». Он изгоняет себя из Фив, умоляя Креонта позаботиться о детях.

 

Эта трагедия, как никакая другая, ставит зрителя перед неразрешимой, катастрофической дилеммой. Наказанным и преступным становится самый лучший, самый достойный, самый богобоязненный герой. Эдип, узнав о предвещании оракула, тут же решает не возвращаться в Коринф, где он признанный наследник престола, живет в довольстве и роскоши. Он предпочитает участь скитальца по дорогам Эллады, только бы ненароком не совершить те страшные злодеяния, которые сулил ему рок. Эдип - прекрасный правитель. Он не только избавил Фивы от чудовища-сфинкса, но и заботится о благоденствии подведомственного ему полиса. Более того, Эдип удивительно честный человек. Уже отмечалось, что никто, кроме него не настаивает на обнаружении истины - той самой, что в конце концов выжжет ему глаза.

Так в чем же виноват герой, за что его так страшно покарали боги?

Обычно, когда задаешь этот вопрос студентам, мнения разделяются. Одни настаивают на том, что он виновен, потому что убил отца[9] и стал супругом матери. Другие замечают, что герой всячески стремился избежать преступления и не может отвечать за то, что совершил в полном неведении. Интересно при этом, что в финале трагедии сам Эдип убежден в своем грехе и не винит никого другого, даже богов, которые, казалось бы, сыграли с ним злую шутку.

Между тем, его вина очевидна. Его без вины виноватая вина. Она в том, что он человек. Человек - то есть существо, не соответствующее себе самому, не способное с одной стороны не действовать, не жить, а с другой не могущее предвидеть всех последствий своей жизнедеятельности, последствий своих поступков, пусть даже в основе их лежали добрые намерения. Он не обладает божественным всеведеньем, а между тем претендует на самостоятельные решения, на право выстраивать свой мир, вторгаясь в тот, который существовал задолго до него и будет существовать после.

Можно сказать и иначе. Как человек, то есть как духовное существо, он не способен пребывать в голом автоматизме существования, не способен быть животным, которое лишь телесно-душевно, живет физиологическими потребностями и эмоциями. Как человека Эдипа волнует мир смыслов, волнует ценностное истолкование своей жизни, волнует истина. Он не хочет быть негодяем, убийцей, кровосмесителем. Какой парадокс! - Ведь именно отсюда и возникает его вина или первородный грех, если следовать Библии[10]. Потому, что знание добра и зла, знание смыслов, знание истины непосильно для ограниченного, сотворенного существа. Мы просто не справляемся с таким знанием, потому, что бренное, постоянно пребывающее в слабости или вожделении тело не может соответствовать вечному, требующему верности истине духу. Увы, трагедия Софокла про каждого из нас.

В заключительной сцене драмы ослепленного Эдипа окружают испуганные домочадцы, слуги. Рядом стоит Креонт. Его реплики отдают суетностью и некоторым торжеством. Еще бы, он не только оказался обеленным, но и наследует власть в городе. Новый правитель спешит увести бывшего царя в дом, потому что «можно ли показать подобный срам» посторонним! Глупец, он, в отличие от Эдипа, просто еще не знает меры собственной вины, он не знает, кто он такой. Это выяснится очень скоро, когда гордыня нового царя приведет к гибели его сына и племянницу Антигону. В том-то и дело, что вина Эдипа - вина каждого из нас.

Итак, стремление к истине опасно, болезненно. Просто потому, что первая истина, которую мы узнаем, это правда о себе самих: мы - грешники, мы виноваты (пускай и без вины виноваты, но эта без вины виноватая вина все равно абсолютно реальна) и мы умрем. Всякий нормальный человек инстинктивно пытается избежать боли, спрятаться от слишком разрушительного знания, уклониться от видения собственной вины. Иокаста ведь так и говорит Эдипу: «Жить следует беспечно - кто как может…» Тот ужас, который разворошил Эдип своим расследованием как будто бы свидетельствует, что она права.

 

Именно этот вопрос я и задаю студенту, приходящему сдавать зачет по древнегреческой драме. А как поступили бы вы? Разве не стоило бы все оставить, как есть, не ворошить прошлое, не разбираться? Он кивает.

- Я не герой, я вообще считаю, что человек должен сообразовываться с обстоятельствами.

- Значит, если они меняются, меняетесь и вы?

- Конечно.

- Но тогда, есть ли вы? Тогда, что образует вашу личность? Вот эту самую, конкретную личность, носящую определенное имя и фамилию? Может быть, вас нет?

- Может быть, и нет. Не знаю.

Стремление к знанию истины - соприродно человеку. Но «в многой мудрости - многая печаль». Отсюда всяческое избегание нами своей природы, уклонение в животную невинность. «Если думать об этом все время, так и с ума сойти можно», - говорит собеседник в ответ на задаваемые тобой неудобные вопросы. На самом деле он повторяет совет Иокасты, данный Эдипу: «Не узнавай, кто ты!»

Вот здесь-то и обнаруживается настоящая беда. Если бы мы, в самом деле, могли сделаться невинными существами, впасть в природное, животное состояние, так сказать, обнулиться! Но человек по сути своей существо иноприродное, не естественное. Поэтому как бы он ни притворялся животным, на деле он не в состоянии полностью стать им. Если бы Эдип последовал совету Иокасты и сохранил, так сказать, невинность незнания, вероятно, видимость семейного довольства и счастья была бы спасена. Вот только чума бы осталась, поскольку ее первопричина не устранена.

Конечно, не замедлили бы найти козла отпущения (он уже и намечен - это Креонт). Его изгнание, однако, не привело бы к прекращению эпидемии, и  потребовались бы более решительные меры. Мы уже отмечали - непризнание своей вины делает других лжецами и преступниками. Должно быть, заговор имел  разветвленные корни. Нужно проводить дополнительное расследование, казнить мнимых врагов, усиливать полицейскую службу, распространять систему доносчиков. Но мор-то все равно таким образом не остановить. И до тех пор, пока человек не пожелает осознать и принять свою личную вину, чума будет продолжаться.

В итоге пришлось бы пересажать половину города или объявить о победе над болезнью, под страхом кары запретив упоминать о случаях смерти. Все это мы, кажется, в нашей истории уже проходили. Наконец зараза добралась бы и до семьи царя, и до него самого.

- Ну что, вы и теперь предлагаете не доискиваться до истины?

- Не знаю. Но почему за всех должен отвечать я? И потом, пока до тебя доберется болезнь, еще пожить успеешь. А так, если узнать правду - сразу конец.

- И вас устраивает жизнь в чумном городе, жизнь на гноище, где процветает предательство, где вы, приспосабливаясь к обстоятельствам, сами становитесь проводником зла?

- Опять же, зло - понятие относительное. Смотря, что в данном обществе принято.

- Значит, вас все-таки нет? И, если женщину бьют, и так принято, вы не вступитесь? И если насилуют ребенка?

- Наверное, все-таки вступлюсь. Этого быть не должно.

- А на каком, собственно, основании? Ведь вы же сказали, что зло - понятие относительное и надо примеряться к обстоятельствам?

- Быть может, я не могу подчиниться обстоятельствам до конца? Не знаю, вероятно, нечто существует помимо них. Вероятно, я все-таки есть.

- Замечательно! Но вы ведь отрицаете героическое усилие, необходимость искать истину.

- Да. Но, быть может, я есть просто так, сам по себе…

- Автоматически?

- Ну, как бы…

- Перечитайте трагедию Софокла внимательнее. Автоматически быть нельзя. Автоматически можно только заткнуть уши и не знать, что происходит на самом деле. Все противостояние чуме держится лишь героическими усилиями Эдипа.

 

Таким образом, по Софоклу каждый человек стоит перед альтернативой: либо искать истину, рискуя разоблачить самого себя и обречь тем самым на невыразимые муки, либо, закрыв глаза, жить в чумном городе, где все смердит и разлагается. Гуманизм в его современном понимании слишком озабочен счастьем и удовольствиями, извлекаемыми индивидом из жизни, противопоставляя их горю и страданию. Он не замечает, что человеческое существование протекает, на самом деле, в совершенно другой плоскости, укладывается в рамки совершенно другого вопроса: быть или не-быть. Быть в героическом и благородном противостоянии злу, что невозможно вне страдания, вне риска - или не-быть, смирившись с тупой и жалкой участью вола, дожидающегося своей очереди на скотобойню. Но последнее, в сущности, и есть само-убийство.