Почти одна за другой (№№ 47, 49, 2001 г.) в "Литературной газете" были опубликованы "Сумерки литературы" Аллы Латыниной и "Литературные гадания" Павла Басинского, высказавшие несколько весьма горьких истин о состоянии современной прозы. А.Латынина констатировала, что ни об одном романе последнего десятилетия она не могла бы с уверенностью сказать, что его читать "надо", - меж тем как именно это "надо" и отличает те произведения, которые входят в культурный код человечества, от многих других, хорошо написанных, умных, достойных.

Можно было бы возразить, что такая картина неизбежна в любой плюралистической культуре: если нет литературной инстанции, обладающей непререкаемым авторитетом хотя бы для образованного слоя, то не будет и никаких канонических произведений, которые "должен прочесть каждый образованный человек": если бы Толстого или Гончарова каждый год подвергали всеобщему, тайному и равному голосованию, на третий срок они скорее всего не прошли бы.

В плюралистической культуре каждый кружок может иметь собственного гения. Но сегодня, похоже, ни один кружок такового не имеет. Нет, та или иная тусовка (группа единомышленников), конечно, постоянно пытается продвинуть того или иного писателя на то или иное видное место (премию), но даже внутри собственного круга никто, я думаю, даже мысленно (или мысленно тем более) не ставит его в один ряд с вечными именами - Толстой, Достоевский, Кафка или хотя бы Булгаков: борьба ведется исключительно за умы современников, да и то не всех разом, а лишь тех, кто принадлежит к определенной и, как правило, довольно узкой социокультурной группе. К векам, истории и мирозданию сегодня обращаются и мыслят себя в веках, похоже, лишь писатели крайне малокультурные. Валерий Попов с присущей ему прямотой мысли выражается примерно так: в наши дни великие писатели невозможны, возможны только хорошие.

Боюсь, это вообще свойство современной культуры - не замахиваться на всемирное и бессмертное, претендуя лишь на место в каких-то частных и кратковременных субкультурах. А.Латынина в подтверждение своего мнения о сумерках литературы приводит слова И.Роднянской ("Новый мир", № 3, 2001 г.) о современной прозе: это плохая хорошая литература, ибо "утрачен интерес к первичному "тексту" жизни - и к ее наглядной поверхности, и к глубинной ее мистике". И это тоже правда. Но ведь наличие самого азартного интереса к наглядной реальности и самого глубокого - к ее мистике еще не делает человека писателем: человек, захваченный поверхностным слоем жизни, скорее сделается журналистом, политиком или бизнесменом, а тот, кто поглощен мистикой, - религиозным учителем или учеником. Писатель - это личность, для которой ее индивидуальные грезы важнее нужд реальности и даже грез коллективных: как бы глубоко он в них временами ни погружался, все равно они в конечном счете лишь материал для его собственных построений.

И сумерки литературы связаны, на мой взгляд, с ослаблением именно этой способности - способности жить грезами, - или с ослаблением страсти придавать своим грезам всемирно-историческое, "вечное" значение. Достоевский считал, что все высшие идеи проистекают из идеи бессмертия. Толстому казалось, что на его литературный труд смотрят сорок веков. Гоголь, с юности обуреваемый страхом затеряться в пыли, ничем не означив своего имени, своим романом-поэмой намеревался ни больше, ни меньше как перевернуть Россию, - сегодня бы таких чувств было бы достаточно для госпитализации. И маловероятно, что подобная выспренность была присуща только гениям - скорее, она выдвигала гениев из гораздо более широкого круга блестящих дарований. Так что гении, по-видимому, исчезли вслед за напыщенным образом мыслей и чувствований. Их убила трезвость, гибель великих амбиций и великих иллюзий.

У нас слишком много "хорошей литературы", "я бы сократил ее раз в десять", пишет П.Басинский, и это, возможно, был бы сравнительно эффективный метод: ценность вещи обычно возрастает с ее редкостью, - в шестидесятые-семидесятые годы и впрямь становились минисенсациями вещи, которые в сегодняшнем "Новом мире" прошли бы как заурядная "хорошая литература". На расшифровывание же чьих-то выпендрежей П.Басинский не желает тратить времени, пока ему не докажут, что овчинка стоит выделки, - и я вполне разделяю его чувства. По крайней мере, и сам не берусь за проработку, пока кто-нибудь из уважаемых людей не начнет меня стыдить. Но они что-то все не начинают и не начинают...

П.Басинский с некоторыми довольно лестными и смущенными оговорками признается, что и мой последний новомирский роман он лишь пролистал, и его признание не возбудило во мне ничего, кроме растроганности - серьезно: способность испытывать смущение перед автором есть самая редкая критическая добродетель. Я нисколько не обижен, ибо ни минуты и не предполагал, что все должны кинуться меня читать: я уже на уровне замысла ставил перед собой скромную задачу - чтобы кое-кто из читателей, настроенных на ту же, что и я, интеллектуально-эмоциональную волну, нашел в моем романе кое-что любопытное, кое-что умное, кое-что трогательное, - и довольно. А сколько их будет - тысяча, две, пять? - да, что-нибудь, хотелось бы думать, в этом роде. А вдруг сто тысяч, пятьсот, миллион?.. Ну, не сейчас, а лет через двадцать, тридцать, сто?.. Помилуйте, я еще не сошел с ума.

В этом, возможно, и заключается еще один порок современной культурной прозы - в скромности задач, которые она перед собой ставит. Мизерность амбиций - этому пороку подвержены даже самые тщеславные выпендрежники: они метят на премию, на шумиху, но никак не на место в кругу богов.

Что делать? Довериться реальности, говорит Басинский. Но ведь именно реальность нас учит скромности, ежеминутно демонстрируя нам нашу малость, заменимость, кратковременность, именно реальность убеждает нас, что чем проще или, наоборот, выпендрежнее, тем надежней. При такой скромности запросов и результаты окажутся скромными и даже при выдающихся дарованиях. Чтобы набраться амбициозности, присущей гениям, надо доверять иной реальности - психологической, иллюзорной, той, которая ни за что не желает смириться с реальностью факта, нашептывая нам, что где-то, как-то, каким-то чудом мы все-таки огромны, незаменимы и бессмертны.

Но нам, старикам, уже не впасть в это священное безумие, мы слишком долго прожили под гнетом мизерной мечты - писать на приличном уровне и печататься, и хватит с меня. Вернее, мне и сейчас представляется более лестным иметь сто читателей через сто лет, чем сто тысяч сегодня и ни одного послезавтра, но всерьез воодушевляться этой мыслью, строить на ней какую-то практику - нет, для этого я все-таки слишком скромен. Надо делать то, что считаешь нужным и поменьше оглядываться на всяких командиров, - под этим девизом тоже далеко не ускачешь.

Александр Мелихов