На днях В библиотеке им.М.Ю.Лермонтова прошла презентация собрания сочинений Михаила Зощенко в 7 томах, выпущенного московским издательством «Время». Издательство специализируется на выпуске т.н. научно-массовых изданий, уже порадовав читателей четырехтомником Исаака Бабеля, 10-томником Фазиля Искандера, 5-томником Михаила Жванецкого, 9-томником Андрея Сахарова. В производстве 30-томник Александра Солженицына, 10 томов которого («Красное колесо») уже вышли в свет (самый свежий том Александр Исаевич держал в руках буквально за несколько часов до своей смерти). В планах издательства, по словам его директора, Б.Н.Пастернака, 8-томник Андрея Платонова, а в перспективе – собрание сочинений Юрия Тынянова. О собрании сочинений Михаила Зощенко нам рассказывает подготовивший это, на сегодняшний день самое полное и прокомментированное, издание доктор филологических наук, профессор СПбГУ И.Н.Сухих.

 

 

- Игорь Николаевич, собрание сочинений Зощенко – не первая ваша совместная работа с издательством «Время». Уже был четырехтомник Бабеля. Понимаю, что вопрос некорректный, но с каким материалом было интереснее работать и почему?

 

- Пожалуй, все-таки с Зощенко. Здесь больше жанрового и стилистического разнообразия и намного меньше исследовательская инерция. Многое просто пришлось комментировать впервые. Но вообще-то я стараюсь всегда увлечься автором, над которым в данный момент работаю. Сейчас это уже Б. М. Эйхенбаум, его книги о Толстом: должно получиться очень интересное издание.

 

- На презентации вы назвали семитомник Зощенко научно-массовым изданием. Т.е. нечто промежуточное между изданием академическим (с развернутым научным аппаратом) и популярным (текст без комментария). На какого читателя в таком случае рассчитано издание такого рода? Какие возможности оно предоставляет?

 

- «Научно-масссовое» - термин советской издательской практики. При начальном тираже в три тысячи трудно говорить о массовости. Я предпочитаю называть такое издание критическим . Оно должно отвечать трем критериям: достаточная полнота (однако не исчерпывающая, как в академическом издании); обоснованный принцип выбора текста, ответ на вопрос: «Откуда он взялся?» (в этом отношении критическое издание мало чем отличается от академического); обязательный комментарий (хотя его глубина, детальность, конечно, отличается от академического). В данном случае ситуация осложняется (или упрощается?) тем, что старые академические и научно-массовые издания обычно делались авторскими коллективами несколько лет (или десятилетий), а в «случае Зощенко» мне за все придется отвечать одному.

 

- Очень интересны принципы текстологического отбора в данном случае. Какая редакция становилась предпочтительной и почему?

 

- В комментарии я говорю об этом специально. Мне кажется, в изданиях писателей советской эпохи нужно придерживаться чеховского принципа: индивидуализировать каждый отдельный случай. Тексты 1920-х годов публикуются, как правило, по собранию сочинений, выпущенному Зощенко на рубеже десятилетий. «Сентиментальные повести» - по изданию 1936 года (так они потом никогда не публиковались). Вместо привычной «Истории одной жизни», которую вы найдете в любом сборнике последних семидесяти лет, публикуется «История одной перековки», входившая в знаменитую (печально) книгу « Беломорско-Балтийский канал им. Сталина. История строительства», а потом отредактированная, и т. д. Обоснование текстологических решений дано в комментариях.

 

- Издание готовилось 3 года. Т.е. вы провели с текстами Михаила Михайловича все это время. Осталась ли какая-либо «загадка Зощенко»? Что-либо необъяснимое для исследователя?

 

- На самом деле, оно готовилось половину этого срока. Полтора года собрание просто лежало в издательстве: шел поиск финансирования.

Главная загадка Зощенко, мне кажется, в том, как в нем сочетались советский писатель и замечательный русский писатель советской эпохи. Мой ответ (второй вырос из первого) многих не удовлетворяет. Я же пытаюсь показать и доказать, что Зощенко (как и Андрей Платонов) великий писатель, родившийся благодаря революции. В то время как, скажем, Булгаков рождается в противостоянии ей. Есть и более частные загадки. Может быть, это собрание заставит исследователей внимательнее присмотреться к поздней прозе. К примеру, цикл рассказов о партизанах «Никогда не забудете» не так прост (если не сказать, примитивен), как это представляется с первого взгляда. Среди детских рассказов есть просто шедевры, которые, подобно толстовским, должны входить в школьные учебники. А их мало знают, о них мало писали.

 

- Как мне кажется, все-таки главная загадка Зощенко – это его удивительный язык. На ваш взгляд, подслушанный или изобретенный?

 

- Думаю, как всегда бывает у большого писателя: подслушанный, но доведенный до отчетливости формулы, концентрированности эссенции.

 

- В последнее время стало общем местом говорить о разной реакции Ахматовой и Зощенко на одиозное постановление по поводу журналов «Звезда» и «Ленинград». В чем вам лично видятся различия? Неужели Зощенко, столь беспощадно «раздевавший» действительность, был сугубо советским человеком?

 

- Ахматова чувствовала себя заброшенной в тот мир, от которого не ожидала ничего хорошего. Зощенко же, согласно замечательной формуле Бориса Слуцкого (он, конечно, говорил о себе) «всем лозунгам поверил до конца». Мне представляется, что он был даже более советским человеком, чем товарищ Жданов! Один был советским не по убеждениям, а по приказу или из чувства страха. Подует другой ветер, и он завтра, как в довлатовской шутке из «Филиала», станет антисоветским (подобные метаморфозы мы наблюдали не так давно). Зощенко же прозревал идеальный образ советского бытия, хотел поверить в него. Поэтому обрушившаяся на него критика была для него таким потрясением: циничные дельцы издевались над идеалистом, поэтом. Этот парадокс четко обозначила Н. Я. Мандельштам: «Чистый и прекрасный человек, он искал связи с эпохой, верил широковещательным программам, сулившим всеобщее счастье, считал, что когда-нибудь все войдет в норму, так как проявления жестокости и дикости лишь случайность, рябь на воде, а не сущность, как его учили на политзанятиях... Зощенко, моралист по природе, своими рассказами пытался образумить современников, помочь им стать людьми, а читатели принимали все за юмористику и ржали, как лошади. Зощенко сохранял иллюзии, начисто был лишен цинизма, все время размышлял, чуть наклонив голову набок, и жестоко за это расплатился».

 

- Были ли какие-нибудь открытия во время работы над изданием? Вообще, что было самым интересным в этой работе?

 

- Когда работаешь долго, открытия распадаются на маленькие комментаторские радости. Скажем, интересно было «открыть» в «Голубой книге» четыре цитаты из Гумилева или найти в воспоминаниях продолжение зощенковского сюжета: писатель использует в «Мишеле Синягине » старую фотографию, выдавая ее за изображение своего героя, а случайно увидевший книгу «оригинал» приходит выяснять отношения с автором.

 

- Зощенко – бесспорный классик ХХ века. Останется ли он им в веке ХХ I – м?

 

- Хочется надеяться, что да. И вышедший семитомник должен этому помочь: стать очередной ступенькой канонизации классика.