I

Феномен

 

- Вы бы почитали что-нибудь, предложил он, - а то, знаете ли…

- Уж и так читаю, читаю… - ответил Шариков …

- Что же вы читаете?

 

В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке: «Надо будет Робинзона…»

Неловко как-то даже признаваться, но повторное чтение «Робинзона Крузо» в достаточно зрелом возрасте произвело на меня весьма сильное и во многом неожиданное впечатление. Я была абсолютно счастлива, читая одну за другой страницы, посвященные тому, как Робинзон домовито обустраивал свою жизнь на затерянном в волнах островке, который, кстати, в любой момент мог «бабахнуть», обернувшись грозным вулканом. И некуда было бы бежать и негде укрыться, а главное, - погибли бы все драгоценные припасы и куча полезнейших вещей, которые бедняга Крузо старательно переплавлял с чудом уцелевшего корабля! Ужас!

Потом, правда, приплыли дикари (точнее наш страдалец впервые за много лет заметил следы их пребывания в собственных владениях), и всё испортили: нагнали страха на Робинзона, нарушили дивный ритм его монотонного существования, напомнив, что тишина и одиночество – самые хрупкие состояния на земле. Впрочем, нечаянно спасенный Пятница оказался чрезвычайно милым каннибалом, здоровым, ловким, сообразительным, услужливым и привязчивым, как дворняга, к тому же способным вести «теологические дискуссии», словом, – опять наладился какой-то новый, уже более динамичный, но одновременно размеренный образ жизни. Как вдруг всё полетело в тар-тара-ры: вначале наш добродетельный отшельник устроил дикую резню безоружных туземцев, а потом и вовсе явились пираты – и всё выродилось в примитивный голливудский action . Этим, собственно, и закончился роман Даниеля Дефо, равно как и «роман» Робинзона Крузо с Божественным Провидением, которое занималось воспитанием нашего героя не с меньшим энтузиазмом, чем он сам, представитель просвещенной части человечества, переучивал бедного Пятницу.

Жалко, ей богу. Ведь на что-то «клюнуло» мое, взрослое, не склонное к авантюрам читательское сердце? На нечто глубинное, «сущностное», наличествующее в самом тексте «Жизни и приключений». Последнее тем более любопытно, что книга Дефо и задумывалась, и писалась с расчетом заинтересовать, продаться, понравиться потребителю. Неважно, что в количественном выражении таковых было значительно меньше, чем в наше время: идея массовой культуры начинала «прорастать» уже тогда, в XVII I веке, – в эпоху, так называемого, Просвещения и разворачивающихся потихоньку на арене истории цепких практическим умом буржуа. Да, и сам Дефо, как хорошо известно, был плоть от плоти своего столетия, сочетая в одном лице поборника справедливости и расчетливого проходимца.

Но или мы торопливо судим, или настоящее искусство нередко растет из такого неприличного сора авторской души, что объяснить его очистительное, «катарсическое» воздействие возможно разве вмешательством некой трансцендентной силы, избирающей для своих целей инструмент почти случайный и наполняющий его собственным дыханием-дуновением. Ибо, как бы мы ни пытались «задвинуть» «Робинзона Крузо» на самые детские задворки мировой литературы, данное произведение остается и останется, полагаю, впредь среди великих книг, без которых в духовном развитии человечества была бы немалая «прореха». Впрочем, многие исследователи продолжают относиться к знаменитому детищу английского писателя вполне серьезно, оговариваясь, правда, всякий раз, что это единственно удачный опыт за всю его многолетнюю и чрезвычайно плодовитую творческую жизнь. Действительно, так. Все остальное – только чтиво, более или менее интересное. А вот «Робинзон Крузо» как-то «проскочил», не вписался в общий суетливый авторский контекст. Собственно, даже не весь роман, а только его центральные двести страниц, повествующие об одиноком существовании героя на затерянном посреди океана клочке суши.

В данном случае, решающую роль сыграл, вероятно, один из милых недостатков г. Дефо, которые, как говорят, есть просто продолжение наших достоинств. Я имею в виду, - элементарное занудство. Именно оно, соединившись с горячим желанием автора понравиться читающей публике, дало совершенно неожиданные результаты. Гениальная догадка романиста заключалась в том, чтобы написать как бы документальный отчет о как бы действительно произошедших событиях с как бы реальным человеком, являющимся непосредственным участником последних. В общем, это было, чуть ли, ни первое в истории человечества «реалити-шоу». Впрочем, как правомерно замечает К.Н. Атарова, «в самом стремлении имитировать подлинность Дефо не оригинален: интерес к факту, а не вымыслу – характерная тенденция эпохи, переросшей рыцарские романы и требовавшей повествований о себе самой». [1] Однако недостаточно уловить запрос своего времени, необходимо создать некую фотографическую иллюзию реальности. Немало современников Дефо декларировали подобную задачу во вступлениях к своим произведениям, но только автору «Жизни и приключений» удалось добиться желаемого эффекта.

С поразительной скрупулезностью, последовательно, не опуская ни малейшей детали, описывает он пребывание своего героя на необитаемом острове, т.е. делает это, конечно же, сам Крузо, вернувшийся, наконец, на родину и засевший за мемуары. Причем последние постоянно дублируются его дневником, который якобы аккуратно велся до тех самых пор, пока у бедняги-Робинзона не кончились чернила. Словом, у Дефо было достаточно «подручных» стилистических средств для создания почти полной иллюзии достоверности. И неважно, что при «ежедневной» фиксации происходящего его герой то и дело путается в выборе настоящего и прошедшего времени. И уж точно вовсе несущественно, что он частенько нарушает хронологию событий, сообщая, что такого-то числа, месяца, года с божьей помощью завершил то, за что, согласно мемуарной части, примется много позднее. Благодарный читатель, впрочем, как, кажется, и сам автор, подобных мелочей не замечает. Ведь само существование Крузо на необитаемом клочке суши постоянно висит на волоске! Любой, вполне поправимый в условиях цивилизации просчет рискует обернуться катастрофой. Перевернется ли плот со столь бесценным железом и кусками корабельного каната, крысы ли перепортят зерно, непогода ли уничтожит урожай – все становится буквально невосполнимой утратой. Не переиграть, не исправить, не продублировать. Неудивительно, что в такой ситуации даже стоны старого, издыхающего во тьме пещеры козла способны напугать нашего героя до полусмерти…

 

II

Ритм

 

Между тем, «занудство» Дефо, помимо математически просчитанной достоверности, невольно породило и нечто, на мой взгляд, более занимательное: тот особый размеренный, циклично повторяющийся ритм, которому подчинено все существование героя на острове. В неизменности чередования сезонов, времени суток и связанных с ними ежедневных занятий и забот «бедного-бедного Крузо» есть что-то почти магическое, завораживающее и чрезвычайно целебное для души и тела, начинающих словно вибрировать в согласии с единым вселенским ритмом, практически не различимым для уха цивилизованного человека. Впрочем, нечто подобное можно ощутить, не становясь «добрым дикарем», но, пожив хотя бы пару месяцев где-нибудь в глухой деревушке без радио, телевизора, компьютера, газет. Словом, подобно Робинзону, оказаться вне мощного информационного поля, порождаемого цивилизацией нового времени – путешествующей, беспрерывно торгующей и конкурирующей, верящей в спасительный прогресс и устремленной в своем движении в будущий день, который, как мы помним, должен был сам о себе позаботиться, да вот, не оправдал, вероятно, наше доверие.

Однако в случае Крузо, безусловно, имел место «чистый эксперимент». Он не только «выпал» из окультуренного человеком пространства, но одновременно почти тридцать лет не имел ни малейшей возможности окунуться в информационный поток, который, собственно, и воспринимается нами, как течение времени, а постфактум – и как история. Резонно предположить, что круг впечатлений нашего отшельника резко сократился, а, следовательно, и его внутренняя жизнь стала неизмеримо менее содержательной. Но все произошло с точностью наоборот: его внимание, которое постоянно переключалось бы под влиянием неослабевающих новостных раздражителей, вдруг, сконцентрировалось на ограниченном перечне насущных дел. Причем, таких, от которых зависело не только его дальнейшее выживание, но и сохранение собственной, так сказать, видовой идентичности. Он просто старался не одичать и не «оскотиниться», что, как известно, произошло с его непосредственным прототипом, матросом Александром Селькирком. К тому же Крузо совершенно не на кого было переложить свои заботы: сервисные службы на острове были не предусмотрены. Даже неравнодушное к нему Провидение ничего не могло тут поделать. И Крузо стал действовать. Ему было страшно – он начал искать место для укрытия, а, найдя, построил в итоге убежище-крепость. Ему потребовалось куда-то срочно убрать от дождей и животных бесценные запасы, привезенные с корабля, - и он принялся углублять пещеру. А поскольку в куче скарба трудно было найти необходимое, он решил сделать полки. Справившись со столь непростой для него технической задачей, все домовито разложил, испытав чувство глубокого удовлетворения, точно домашняя хозяйка после генеральной уборки.

И так – все двадцать с лишним лет: постоянный поток каждодневных забот. И он просто делал и делал то, что диктовала жизненная необходимость: одно-два «задания» в день. При этом расход сил оказывался катастрофически непропорционален получаемым результатам: сам Крузо постоянно жаловался, что все у него выходило как-то чрезвычайно медленно. Но его сизифов труд, который в рамках налаженного цивилизованного сообщества был бы совершенно излишен, неожиданно приобретал какую-то особую осмысленность и героичность . Нет, персонажа Дефо нельзя, конечно, назвать героем в античном смысле этого слова. Он противостоял Судьбе, скорее поневоле, ибо, как скоро выяснялось, именно сохранение человеческой сущности есть непременное условие его выживания на острове. А в таком контексте каждое вновь изобретенное им «колесо» становилось актом преодолении хаоса природной среды, в которой он мог существовать только структурируя вокруг себя особый, выделенный мир, т.е. то, что в более развитой и явной форме принято называть культурой. Робинзон заново на личном опыте «проходил» давно освоенные цивилизацией стадии: охоту, собирательство, земледелие, скотоводство, гончарное ремесло и пр. И во всем этом присутствовал несомненный пафос открытия и творчества .

Похожую ситуацию можно, казалось бы, обнаружить и в произведениях известного фантаста второй половины XIX века – Жюля Верна. Но есть принципиальная разница между его героями и Робинзоном Крузо. Во-первых, тех никогда так фатально «не отрывали» от цивилизации и не обрекали на многолетнее одиночество, а главное, они постоянно соревновались с природой, стремясь ее победить. Такое позитивистское по своим философским корням преклонение перед божеством прогресса обрекало их на вечное торопливое движение по уходящей вверх прямой. Крузо же даже не думал соперничать со стихией. Он – жил внутри ее, согласовывая свои действия с естественным циклично повторяющимся ритмом. И трудился не покладая рук.

О, у него не было ни капельки свободного времени, точнее оно – все было свободным, потому что его действия порождали смысл, а, скажем, не количество произведенных или купленных товаров. Времени у Крузо как раз было «навалом», ему не хватало (впрочем, он совсем от этого не страдал) – досуга. Т. е. того, что все больше образуется, несмотря на спешку и вечную занятость, у современного цивилизованного человека. Но вот незадача: чем заполнить этот увеличивающийся зазор между сном и активной учебно-трудовой деятельностью? Ведь даже разрастающаяся, как баобаб, год от года индустрия развлечений не спасает. Скучаем-с!

А вот Робинзон, напротив, был счастлив, как никогда. Случались, конечно, сложности и неприятности, и весьма значительные (например, землетрясение, устроившее обвал в его пещере), но Крузо всякий раз ложился спать с ощущением, что хорошо потрудился, а завтра его ждет очередное важное дело. И время вдруг перестало лететь, но и не остановилось, а лишь как-то так замечательно замедлилось, что стало возможным проживать каждое мгновение, одно за другим. И дни перестали проваливаться в небытие. Любой из них целиком был заполнен конкретным и жизненно важным событием. Так и жил наш герой, совсем по Экклезиасту: ел, пил и делал дело рук своих. А затем смотрел на то, что получалось, и в большинстве случаев оставался доволен. – И ему было хорошо. И каждая неделя завершалась днем, когда он отдыхал от трудов. И тогда Крузо открывал найденную на корабле Библию и беседовал с Богом. Впрочем, их общение, за исключением того периода, когда он был смертельно напуган случайно обнаруженным на песке следом босой человеческой ступни, практически не прерывалось. Оно продолжалось опосредованно, через то, что он делал: ходил ли на охоту, разводил и доил коз, собирал и сушил виноград, плел сети и корзины, мастерил себе зонт или меховую шапку от зноя и дождя. В результате каждый предмет, который Робинзон создавал или приспосабливал для своих бытовых нужд, приобретал статус единственного в своем роде, превращаясь во что-то, безусловно, ценное, незаменимое, аккумулирующее тепло человеческих рук и память о событиях жизни своего хозяина. И все они со временем становились доказательствами его героического бытия. Даже тот глиняный горшок-уродец, который Крузо удалось, наконец, обжечь и сварить в нем первый за многие годы суп.

Словом, в условиях предельного «минимализма» существования кухонная утварь и прочий хозяйственный скарб приобретали некие персонифицированные черты и как бы одухотворялись, в отличие, скажем, от вещей-товаров современного человека, практически лишенного непосредственного контакта с «делом рук своих». Между тем, когда эти самые руки у большинства народонаселения, входящего в золотой миллиард, оказались незанятыми, неожиданно выяснялось, что освобожденному человечеству не на что стало употребить свою голову и душу, погрузившуюся в беспредельную праздность.

 

 

III

Роман с Провидением

 

Впрочем, оставим этот неуместный нравоучительный тон и нашу комфортабельную современность. Идет 1719 год. Моды на руссоизм еще не существует, но в романе Дефо уже ставится глобальный эксперимент по очищению человеческой души от пагубных наслоений цивилизации и возвращению homo sapiens -а в первоначальное естественное состояние. Правда, одновременно вводится несколько существенных допущений. Во-первых, как мы помним, Провидение, словно собачку на поводке, приводит к берегу чудом уцелевший во время бури корабль, буквально нафаршированный всем необходимым для обустройства на острове. Провидение же отменяет штормы ровно на столько дней, сколько потребовалось Робинзону, чтобы перевести всё это богатство до последнего гвоздя. Кроме того, Оно же поселяет героя в совершенно райском уголке: здесь всегда тепло, хотя несколько месяцев льют дожди, совершенно отсутствуют хищники, зато довольно безобидной живности, плавающей, пернатой и рогатой, в том числе, и столь полезных коз, которых, ну просто сам Бог велел со временем одомашнить. И здесь же произрастает дивный виноград, превращающийся на солнце во вкуснейший изюм: нельзя же, в самом деле, «ребенку» совсем без сладенького!

Но главное, – в этом Эдеме совершенно отсутствуют люди: у Робинзона-Адама нет даже Евы. И хотя на данный клочок суши время от времени являются нелюди-каннибалы, Робинзон в течение целых 28 лет ухитряется не подозревать о столь опасном соседстве (благо дикари всегда приплывали к противоположной стороне острова и ненадолго, только чтобы развести костер и покушать). Это практически полное многолетнее одиночество Робинзона становится одним из главных условий любопытного эксперимента: цивилизованного человека не просто возвращают в ситуацию первобытного существования, но и совершенно «изымают» из социума, лишая его защиты и соблазнов – оставляя один на один, без каких-либо посредников, с Природой и Богом. Причем первая совершенно не церемонится с бедным Крузо: то, как уже отмечалось, учинит землетрясение и обвал в его пещере, то нашлет птиц на его драгоценные посевы, то неожиданный ливень промочит нашего героя до нитки, вследствие чего, бедолага, схватит жесточайшую лихорадку и проваляется без сознания, совершенно беспомощный, бог знает, сколько дней. И если бы ни некая иная сила, которая, в отличие от Природы, почему-то заинтересована нами, людьми, то несдобровать бы несчастному. И так всегда. Робинзон время от времени обнаруживает тот или иной бесценный подарок Его Невидимой Покровительницы: то чудом сохранившиеся несколько зерен злаков, то дивный виноград, то верного Пятницу. И хотя разум Робинзона совершает чудеса покорения окружающего его природного пространства, и Крузо неизменно помогает «добрый дикарь» Пятница, без вмешательства некой провиденциальной силы нашему «пионеру» пришлось бы туго. Их своеобразный «роман» очевиден и длится на протяжении всего долгого пребывания героя на острове (о чем, кстати, он постоянно упоминает, горько сетуя на собственные периодические измены). Как, например, в те дни, когда бедного Крузо обуял животный страх перед дикарями, и он напрочь забыл о своих ежевечерних благодарных молитвах. А зря. – Полегчало бы.

Словом, у Робинзона с Его Покровительницей складываются весьма «личные» взаимоотношения: почти нежные и доверительные. Они, словно созданы друг для друга, и Провидение переживает, вероятно, одно из самых сильных своих увлечений, несмотря на то, что избранник Судьбы весьма занят собой и несколько «деревянненький».

 

Впрочем, и сам Дефо был не чужд определенных моральных правил, верил в Промысел Божий, придерживаясь известной протестантской доктрины, согласно которой послушному и добродетельному воздается (прежде всего, за счет роста его благосостояния и общественного веса), а упрямые и своевольные терпят мытарства и страдают, пока, наконец, не одумаются. Робинзон Крузо, например, так распоясался, что молодого человека пришлось заточить на треть его жизни на необитаемом острове и потопить целый корабль с экипажем, чтобы создать все необходимые условия для перевоспитания блудного сына.

 

 

IV

Всемогущий Крузо и сотворенная им вселенная

 

Но даже тщеславие этого человечка, похоже, вызывает у Провидения умиление. Благо Робинзон тут один, и его увлечения вполне безобидны: он всего лишь творит свою вселенную на отдельно взятом островке (точнее, его половине). И пусть не за шесть дней, а за два десятка лет – что с того? Она – прекрасна. Тишина и одиночество процветают во владениях Крузо Единственного. Укрепленный замок скрыт в чаще леса, вокруг колосятся золотистые нивы, плодоносящие дважды в год. В глубине острова, в месте с особо благоприятным микроклиматом, расположились «вилла» и ферма с загоном для коз. Между «замком» и сезонной резиденцией обнаружилась, весьма кстати, удобная бухточка, где дремлет небольшая «яхта» нашего преуспевающего отшельника, на которой тот, время от времени, совершает безопасные морские прогулки, проплывая определенное расстояние вдоль живописного берега. Ибо в его памяти всегда были свежи ужасные воспоминания того дня, когда он отважился обогнуть свои владения, и его унесло подводным течением в отрытое море, и только чудо позволило ему не погибнуть, а вернуться назад, в свой драгоценный обжитой уголок с пресной водой, припасами и кровом.

Кроме вышеперечисленного господину Крузо принадлежат замечательные виноградники, обширные лесные угодья, наполненные мелкой дичью, и побережье, кишащее рыбой и разными морепродуктами. Помимо данной окультуренной и одомашненной половины острова в распоряжении означенного владельца имеется еще столько же неосвоенного пространства, куда он периодически совершает однодневные экспедиции. Впрочем, за 28 лет, 2 месяца и 19 дней наш путешественник так и не сумеет завершить обследование своего малообитаемого островка. Во-первых, в этом не было особой надобности, а главное, - ему не до туризма: столько дел! Попробуй, например, не подои хоть один день коз: нежные животные заболеют, и останешься без молока. А одними черепахами сыт не будешь! Да и хлопотное, рисковое это занятие – охота и собирательство.

К тому же, зачем «ума искать и ездить так далеко», когда вот оно – твое королевство, подвластная тебе во всем Вселенная, весь «штат» которой умещается за твоим обеденным столом: «Прежде всего восседал я – его величество, король и повелитель острова, полновластно распоряжавшийся жизнью своих подданных; я мог казнить и миловать, дарить и отнимать свободу, и никто не выражал неудовольствия. Нужно было видеть с каким королевским достоинством я обедал один , окруженный моими слугами. Одному только Попке, как фавориту, разрешалось беседовать со мной. Моя собака… садилась всегда по правую мою руку; а две кошки, одна – по одну сторону стола, а другая – по другую, не спускали с меня глаз в ожидании подачки, являвшейся знаком особого благоволения».

Тайная прелесть одинокого существования как раз и заключается в том, что совершенно отсутствует «поле» социальной конкуренции: вокруг, за сотни морских миль, ни одного человека! Т. е. того, кто непременно затеял бы устроение собственной вселенной, и все бы пошло прахом! А так – никто тебе слова поперек, вообще слова. Каждая мелочь обнаруживается именно там, где ты ее положил или повесил. И тебе не нужно мучительно вытягивать шею за забор соседа, чтобы убедиться, что его «замок» выше, а козы тучнее, а потом не спать ночами и лезть из кожи, чтобы «переплюнуть» невольного конкурента или от души ему «нагадить». Словом, «мы все по отдельности лучше, чем вместе», и собранные в сообщества, никогда не обретем душевного покоя, разве научившись не сравнивать.

У Робинзона же нет ни малейшей возможности для сравнения, даже зеркала, чтобы лишний раз позабавиться над собственным внешним видом: бесформенной шапкой, штанами и камзолом из козьего меха, подпоясанным кушаком из козьей же шкуры с вшитыми петлями, которые использовались Крузо во время прогулок. В них вкладывались, на всякий пожарный случай, шпага, кинжал, пила и топор. Зрелище, надо полагать, было весьма устрашающее, а еще более – смехотворное. Впрочем, как правомерно замечает наш герой: «Немного было на острове зрителей, чтобы любоваться моим лицом и фигурой, – так не все ли равно, какой они имели вид?»

В самом деле, а для чего, собственно, мы, преодолевая лень и немощь, стараемся выглядеть и соответствовать ? Для себя любимых? – Это распространенное заблуждение. Вольно или невольно, но мы все живем с постоянной оглядкой на других. А если кто-то и позволит себе наплевать на ныне живущих, он точно не устоит перед зыбкой надеждой быть оцененным и не до конца забытым будущим человечеством.

Надежда, как известно, умирает последней. И когда это случается, можно вполне смириться и с существованием на необитаемом острове, и провести весь остаток жизни в полном душевном умиротворении, и тихо задремать как-нибудь в полдень в тени дерев и просто – не проснуться.

Вся беда в том, что Судьба время от времени дразнит нас осуществлением несбыточного, как Робинзона, ставшего после почти трех десятков лет пребывания на клочке суши посреди океана очевидцем собственной былой трагедии, когда он, затаив дыхание, наблюдал, как тонет корабль, захваченный жестокой бурей. И как бросится он потом, едва шторм поутихнет на своей лодчонке, наплевав на все коварные течения, приливы и отливы, к застрявшему на скалах остову судна, мечтая только об одном – найти там живых людей, хоть одного, которого будет потом продолжать искать на суше: вдруг кто-нибудь спасся, как он сам когда-то. То-то бы была радость!

 

V

Страшнее человека зверя нет

 

Однако, как замечает сам герой «Жизни и приключений», человек соткан из противоречий. Мечтая о встрече с людьми, Робинзон придет в ужас, нечаянно обнаружив на песке след босой ноги. Как сумасшедший, вскачь, понесется в свою крепость и просидит там три дня, начнет голодать и даже не решится сбегать подоить своих драгоценных коз. Вначале он попробует уговорить себя, что это его собственный след, что бежит он от собственной тени. Но когда следственный эксперимент покажет, что нога самого Крузо меньше оставленного отпечатка, наш герой придет в полное отчаяние и решит перепахать свои нивы, распустить коз и разрушить жилище, чтобы уничтожить все приметы собственного пребывания на острове. И затаиться где-нибудь в уголке. Идея, сколько безумная, столько и не осуществимая: г. Крузо строил все капитально.

Но на какой-то миг ему «полегчает»: «Минутами я начинал думать, что это дьявол оставил свой след, и рассудок укреплял меня в этой догадке. В самом деле, кто, кроме дьявола в человеческом образе, мог забраться в эти места? Где лодка, которая привезла сюда человека? И где другие следы его ног? Да и каким образом мог попасть сюда человек?». Логично. Разве человек может попасть на остров посреди океана? Никак. Какой, однако, фантазер, наш человеческий разум!

Впрочем, бедному Крузо было не до философствований на отвлеченные темы. Версия с дьяволом его бы вполне устроила, ибо на черта имеется молитва, крестное знамение и – вообще, знаете, как-то спокойнее: он есть, и одновременно его нет. Другое дело человек. Этот уж если повадится, то одним «чур-чур меня» не отделаешься. И ладно бы цивилизованный: пристрелил и бросил. А если каннибал? Тот пока не съест, не успокоится. Ужас!

Между тем, этот Ужас приплывал к острову Робинзона достаточно регулярно в течение многих лет. После очередной войны друг с другом людоеды-победители мирно свершали свои отвратительные оргии на необитаемой половине, как им казалось, – необитаемого острова. И все шло прекрасно: они не замечали присутствия Крузо, а он, несмотря на костры, песни, пляски и небрежно разбросанные по берегу человеческие кости, как-то совсем не догадывался об их посещениях. Пятнадцать безмятежных лет в двух часах ходьбы от голодных каннибалов!?

Можно, конечно, пожурить г. Дефо за очередное натянутое правдоподобие. Но, перефразировав известное изречение, следует отметить, что если бы эта ситуация в книге отсутствовала, ее точно стоило бы выдумать. Пятнадцать лет Робинзон не знал, что ему угрожает страшная опасность; пятнадцать долгих лет он жил с ней бок о бок, как с тихим соседом по лестничной клетке, – и был счастлив. Более того, он творил, переворачивал горы. Каждый день он молился, воздавая хвалу Господу. Словом, жил в раю. И что? Один дурацкий след, и все рухнуло. Остался только всепоглощающий страх, который буквально парализовал его душу и тело. О каком созидании собственной вселенной может идти речь, если ее творца в любой момент могут скушать? Но мы именно так и живем, забывая о той бездне, которая всегда рядом.

Однако, при всем том, трудно согласиться с г. Крузо, что лучше не знать об истинном положении вещей, чем знать, но в одном он, действительно, прав: «Страх – болезнь, расслабляющая душу, как расслабляет тело физический недуг, а как помеха молитве страх действует даже сильнее телесного недуга, ибо молитва есть духовный, а не телесный акт». Странно, но молиться по-настоящему можем мы, пожалуй, только в радости, которая рождает невольную благодарность. Горе и страх парализуют. Впрочем, кто истинно верует, не боится, а, скорбя, не приходит в отчаяние или уныние. Блажен, кому это удается – чаще, чем всем остальным.

 

Впрочем, пора, пожалуй, подводить итоги затянувшегося «романа» – автора этого эссе с историей, придуманной Даниэлем Дефо. Бывают, знаете, счастливые совпадения, когда художественная идея находит вдруг свое воплощение. Бывают и гении по случаю, которым Провидение позволяет оставить после себя двести замечательных страниц в весьма посредственном произведении. А потом вовсе бросает минутного избранника, а тот, бедняга, все не может остановиться: строчит и строчит в безумной надежде на повторную встречу.

 

---

 

[1]Атарова К.Н. Секреты простоты, М., 90, с.7.