Книга петербургского поэта Валерия Трофимова «Заклинание» составлена из стихов, написанных за последние пятнадцать лет. Книга небольшая, ее образуют пятьдесят три стихотворения, которые, будучи однородны тематически, стилистически и лексически, производят целостное впечатление – несмотря на то, что писались в разные годы. Главная тема «Заклинания» - подлинность, человеческая и художественная. Однако ни особенного пафоса, ни неприятного смиренномудрия в книге нет – они заменены принципиальной серьезностью тона и классической, строгой простотой формы. К внешним эффектам Трофимов вообще, кажется, равнодушен, что в постмодернистскую эру по меньшей мере оригинально:

 

И не пытайся увлечь, потрясти, восхитить…

Жалости даже не вызовешь – так заурядна

Жизни минувшей и длящейся скудная нить.

Исповедь слишком скучна и длинна, и нескладна.

 

Надо же было так долго носиться с собой,

Ждать и готовиться, верить и намереваться!..

Да успокойся, утешься и этой судьбой,

Не суетись, говорю, перестань унижаться…

(«И не пытайся увлечь, потрясти, восхитить…»)

 

Нежелание кривляться и суетиться, чтобы непременно понравиться (человеку или читателю – все равно) не носит у Трофимова напыщенного, надуманного характера, оно глубоко укоренено в самой художественной почве, дающей жизнь этим стихам. Любой поэт находится в остро парадоксальной ситуации: стихи – продукт сугубо интимный, весьма часто характеризующийся исповедальностью и предельной искренностью; однако по форме своего социального бытования все произведения искусства – публичны. Вот где простор для всяческого демонизма, широковещательности, грубой рефлексии и смакования темных сторон творчества и бытия… Книга Трофимова в этом смысле – одно из счастливых исключений: нас медленно и умело вовлекают в серьезный, основательный разговор, в котором неуместны жалобы и мелкие восторги. Автор в большей степени интересуется художественным материалом, чем своей персоной, что для стихов всегда выигрышно:

 

Так же, как небо, как стужа, как зной,

Так же, как ведренный день и ненастье,

Так же естественно странное счастье

Всюду, всечасно быть только собой.

 

Так же, как сумерки, дым и туман,

Так же, как вечер с дождем моросящим,

Так же таинственно – быть настоящим,

Распознавая соблазн и обман.

 

Так же бездонно, как вся пустота,

Что затопила собой мирозданье,

Полупрозрачное осознаванье,

Неуловимая подлинность та…

(«Так же, как небо, как стужа, как зной…»)

 

Трофимову, не желающему ввязываться в борьбу за формальную новизну, удается работать на фантастических рифмах: «ненастье» - «счастье», «туман» - «обман», «человек» - «навек…» Для этого нужно известное мужество и виртуозное владение стихом, темой, культурным контекстом.

Общий фон книги – урбанистический пейзаж, иногда сменяющийся деревенским, сами тексты нередко носят описательный характер. Природа у Трофимова – образец счастливой, стабильной, несколько мрачноватой гармонии, доступной человеку лишь проблесково, эпизодически. Птицы, звери, растения живут в Природе, человек – в Истории. Венец творения обречен завистливо взирать на утраченный рай бессмысленно-блаженного существования.

 

И что-то еще в этой ночи неявно присутствует, тоже как будто живое.

И облачко, тихо плывущее в лунном сиянии, кажется частью

Какого-то замысла бесчеловечно прекрасного. Слово любое

Робеет пред ним и не в силах уже отразить ощущение муки и счастья.

(«Зимняя ночь»)

 

Из антиномии Природа-История проистекает важная тема книги – тема естественности и повтора .

 

Перестуком часов отчуждается время. Но скоро ль

Разрешенье загадки, расплата, развилка, рубеж?

Снегопад за окном, как всегда, не боится повторов.

Он по-прежнему свеж.

(«Зимний рассвет»)

 

Природа естественна без усилия, а повторов решительно не боится и дублирует, воспроизводит себя до бесконечности. Не то человек, живущий в исторической перспективе: повтор экзистенциальных и художественных ситуаций мучителен, а естественность не дается вне усилия, легко, радостно, просто. Плюс неизбежные сомнения, изначальная неустранимая греховность, унизительный страх смерти, от которого никто не властен избавиться «насовсем». А дерево – растет себе, не зная, что умрет.

 

Ей [душе – В. К.] смысла – для всех очевидного – мало,

Скучна ей привычка, тесна ей квартира.

Наверное, помнит, как прежде сновала

По легким невидимым струнам эфира

Во все уголки необъятного мира…

 

…Не кайся, не майся в напрасной обиде,

Пусть потом пропитана смертным рубаха…

Зачем же летунье свободной, сильфиде

Сомнения приговоренного праха,

Землистая маска животного страха?

(«Когда твоя жизнь значит меньше, чем значит…»)

 

В целом книга получилась созерцательной, самоуглубленной, элегичной, даже философичной. Может быть, это прозвучит странно, но ее приятно читать. В короткой рецензии трудно обозреть и проанализировать разного рода теологические мотивы, тему «души», затрагиваемую почти в каждом тексте. Существование героя «Заклинания» омрачено беспокойной верой, нестабильной, неавтоматической, тревожной и даже не слишком христианской:

 

Ночь нащупала полную неземной отчужденности меру.

Все нездешнее улицы, подворотни темней и страшней,

Вот бы тихо, бесхитростно кануть в неомраченную веру –

Побезлюдней, попроще, поискренней и подревней.

(«Предзимье»)

 

Или – из другого стихотворения:

 

Судьбу, как лампу медную потри –

Беде навстречу канет изнутри.

Его стихия – горе и гроза.

Он в бездну смотрит сквозь мои глаза.

 

Когда болеет тело и сдает,

Он понимает все наоборот.

Пристанища не жаль ему ничуть,

Он начинает собираться в путь.

(«Он знает то, чего не знаю я…»)

 

Из темных глубин охристианенного сознания героя то и дело выплывает какой-то угрожающий первобытный хаос, существовавший еще задолго до Христа, задолго до пророков – древний, неизученный, опасный («Заклинание», «Зимняя ночь», «Иногда заклинатели света…», «Жуки Скрипуны и жуки Носороги…»), это происходит подобно тому, как сквозь спасительную привычку в повседневную жизнь врываются вдруг мысли о смерти, придавая вещам иной (может быть – истинный) масштаб. Хаос – это отсутствие порядка, безумие. Примечательно, что Трофимов, прошедший школу Кушнера, отстоял самостоятельную художественную идеологию, противоречащую кушнеровской с ее мужественно-радостным (вос)приятием мира во многих важных пунктах. Генетически поэтика «Заклинания» произошла от Баратынского, несомненно – Тютчева, Вагинова, Поплавского, Заболоцкого.

Слабая сторона книги заключается в том, что нам предлагается предельно субъективный взгляд на мир, без желания что-либо объективировать; такова уж авторская установка. В практическом применении это вызывает к жизни стихи, при всей своей виртуозности и художественной «адекватности», остающиеся как бы частным делом, личным событием в жизни поэта, не выходя к общим проблемам искусства и человеческих взаимоотношений («Загадка сна», «Сага»). Иногда, напротив, производится лобовая атака с желанием вырваться на простор общезначимости и объективных ценностей («Какая-то тоска жила во мне всегда…», «Кто видит нас из вечности самой…», «Время наступит – я сгину…») Впрочем, таких текстов немного.

Другая слабость – нехватка артистичности, без которой и отличная книга может показаться пресной. Некоторая скованность, интровертность проистекает, вероятно, из опасения автора впасть в заигрывание с читателем, которое в рамках данной поэтики выглядело бы очевидной пошлостью.

Определяющая черта Трофимова–лирика заключается в том, что он умеет в каждом отдельном тексте убедить в невероятной важности того, о чем идет речь, не впадая ни в морализаторство, ни в пустую риторику. Кроме того, разговор ведется постоянно в двух пластах: человеческом (жизнь, смерть, любовь) и, условно говоря, творческом (искренность, честность, дар). В уже цитировавшемся стихотворении «Зимний рассвет» автор замечательно емко скажет: «Честность – жалкий предлог, жидкий корень того мелкотемья, // Что растет, как трава, как деревья в земле городской…» Разумеется, честность да и вообще порядочность не сделает из неодаренного человека большого поэта, не вернет любимых людей, не утешит, когда в том случится необходимость. Однако герой Трофимова, этот заклинатель собственной души, как бы настаивает на том, что это отнюдь не повод снимать с себя вину и ответственность за происходящее («Я чувствую, что виноват – особенно перед собой!..») и остается, так сказать, метафизически честным просто для того, чтобы быть честным – перед читателем, перед даром, перед Богом. И жизнь героя этих стихов не оставляет равнодушным, она волнует. Волнуют детали, мелкие события, незначительные открытия и экзистенциальные ситуации страха, безверия, скуки, нелюбви, счастья. Вот, скажем, стихотворение, описывающее состояние человека, лежащего в траве:

 

…Перевернувшись на спину, я замер.

Меня древесный шепот окружал.

Я со Вселенной встретился глазами,

Я стал землей, покуда так лежал.

 

Мне захотелось петь и я запел про поле,

Про небо, про леса и про моря,

Доверившись как будто высшей воле,

Как будто бы я пел и жил не зря [1].

 

Ну что ж, пусть время вновь перевернет страницу,

И радость кончится, отгородясь стеной,

Быть может, ангелов внимательные лица,

Пока я пел, склонялись надо мной.

(«Приближение осени»)

 

Умение подобрать подобный эпитет – «внимательные» – в данном случае решает дело: это убийственно точно сказано. Внимательные лица ангелов, с интересом разглядывающих смертного, проникшего в состояние радости и блаженного покоя… Рождается живой и нетривиальный – поэтический – образ.

Лучшие стихи Валерия Трофимова заставляют думать, что перед нами не последняя волнующая книга в полной мере сформировавшегося стихотворца.

 

---

 

[1] Любопытно, что в общем контексте даже эта простодушно-грубоватая строчка (да еще с примитивной рифмой «моря» - «зря») вполне «держится»!