Россия уже бог знает сколько лет вступает в ВТО, и мы верим, что это нужно. Вернее сказать, прагматическая цель не всем ясна, зато символическая до предела очевидна: нам следует быть вместе со всем цивилизованным миром. И если для этого мы должны соответствовать каким-то его нормам, значит надо поднапрячься и сдать эти нормы. Сдавали нормы ГТО – сдадим и нормы ВТО. Мы должны вступить в ВТО и в НАТО не для того, чтобы торговать и воевать, а для того, чтобы принадлежать к избранному кругу.

Таким представало общественное мнение в фокус-группе моих хороших знакомых, сплошь интеллигентных и демократически ориентированных, поскольку никакие другие не желают со мною знаться.

Однако в последние годы они дружно и согласованно ворчат все громче и громче. То где-то засудили наших спортсменов (этим страстно возмушались милейшие женщины, всегда считавшие спорт развлечением для идиотов); то наложили арест на наше судно (при Советах они не заметили бы ареста всего нашего флота, да и в этом случае почли бы, что мы сами каким-то образом напросились); то...

Впрочем, подобный список может составить каждый, для кого честь страны не пустой звук, а саднящая язва.

Но сдача норм ВТО оказалась едва ли не самой истязательской – каждый раз чего-нибудь да не хватало. Чего – мало кто знал да не слишком и любопытствовал, – как во всяком наметившемся противостоянии , на первое место вышел другой вопрос: кто был за нас и кто против? Если против оказывались какие-то новые члены – сразу вспоминалось, что если бы не наша добрая воля, им бы век воли не видать (все мы ходили на митинги в их защиту, а нам никто спасибо не сказал), если старые – вспоминалось, как мы со всей душой раскрыли им мирные объятья (зачем нам армия, кто на нас нападет, иронизировали над наивными профанами стратегические умы), а они принялись расширяться во все стороны...

«Это пустяки, в совместном бизнесе такие штуки в порядке вещей: сегодня ты подвинул партнера – завтра он тебя, сегодня он тебя кинул по мелочи – завтра ты его», – так скажет циник и будет совершенно прав: столь романтические категории, как благодарность – неблагодарность, верность – неверность, в серьезных делах будут только множить взаимные претензии, в бизнесе лучше руководствоваться соображениями взаимной выгоды.

В бизнесе – но не в любви! А мы хотели именно любви.

Однако отвергнутую любовь простить неизмеримо труднее, чем ущерб материальный. Ибо отвергнутая или, скажем мягче, недооцененная любовь унизительна, а для всякого народа длительное унижение смерти не просто подобно, но оно и есть сама смерть. Поскольку народы создает не корысть, но гордость. Каждый народ сохраняет жизнеспособность лишь до тех пор, пока ощущает себя избранным. По крайней мере – принадлежащим кругу избранных. А тот круг народов, в котором царит согласие об их совместной избранности, по-видимому и можно назвать пышным словом «цивилизация».

И войти в круг избранных – совсем не то, что войти в какое-то деловое предприятие. В деловое предприятие идут не за любовью, не за признанием, не за повышением самооценки, и если прибыль ты получаешь наравне со всеми , но твои достоинства не находят там признания, – это всего лишь досадно. А вот пребывание в дружеском застолье будет совершенно отравлено, если хоть один из пирующих объявит, что не желает сидеть с тобой за одним столом. Особенно если и остальные не станут одергивать обидчика слишком пылко.

Любовь в политике – опаснейшая вещь, ибо она слишком легко переходит в ненависть. Я уже давно с тревогой ждал, когда же наконец рванет, и дай бог, чтобы взрыв в Осетии не отозвался еще более страшными взрывами. Ибо разрыв любовной связи, если даже любил кто-то один, куда опаснее, чем распад коммерческой структуры. А ведь бескорыстная любовь дело не частое даже между индивидами противоположного пола – между народами же она просто невозможна, каждый народ живет собственной грезой, взаимное же признание возможно лишь как признание принадлежности к общему кругу, к некоему престижному клубу.

Европа, а затем и Россия уже наблюдали нечто подобное более ста лет назад, когда самая продвинутая и энергичная часть молодежи из еврейского гетто ринулась в блистающий мир, где ее приняли не настолько ласково, как ей грезилось. Нет, если подходить по-деловому, возможности для карьеры все равно открывались невиданные, но ведь любовь не может смотреть по-деловому...

Самым гордым было невыносимо чувствовать себя второсортными пускай в одном, но крайне болезненном пункте – национальном, в котором люди черпают свои важнейшие иллюзии – иллюзии могущества, бессмертия и красоты. Можно было бы, конечно, посоветовать этим гордецам быть поскромнее, но бог не создал человека скромным, он создал его по своему образу и подобию...

Освободиться от унижения можно было двумя путями: можно было дойти до полной самоотверженности по отношению к тому престижному клубу, куда тебя не принимают, сделаться европейцем из европейцев (русским из русских), но можно было попытаться и разрушить этот клуб. Для этого открывались тоже два пути – объединить все народы в один клуб, без Россий, без Латвий (путь коммунизма), или разложить все национальные общности на атомы (путь либерализма), – пассионарные евреи, как известно, отличились на обоих этих путях. Но был и третий путь – завести свой собственный клуб (сионизм).

И духовный лидер российского сионизма Владимир Жаботинский первоочередной задачей провозгласил пробуждение национальной гордости: нам нужно освободиться от унизительной влюбленности в русскую культуру – влюбленности свинопаса в царскую дочь. Этот третий путь в итоге и оказался самым безопасным для русско-еврейских отношений: отказ от любви оказался и отказом от ненависти, и если бы не стремление двух систем десятилетиями творить друг другу пакости, безвизовый режим в общении между Россией и Израилем мог бы осуществиться и полвека назад.

Сегодня обитателями некоего гетто на обочине «всего цивилизованного мира» себя ощущают уже не евреи, а русские, что намечает ровно те же пути к избавлению. Первый – сделаться большими западниками, чем президент американский; второй – провозгласить приверженность к общечеловечеству, существующему лишь в мечтах его приверженцев (отверженцев). Но есть и третий путь, по-видимому самый безопасный, – осуществлять вестернизацию исключительно корысти ради. Расширять c Западом общий бизнес, не имитируя культурного единства. Ибо важнее избежать ненависти, чем обрести симпатию. Которая, кстати, на третьем пути достижима скорее, чем на любом другом. И уж, во всяком случае третий путь безопаснее четвертого пути бессмертного Карандышева: «Так не доставайся же ты никому!»