«Вставай, проклятьем заклейменный…»

 

«Утешьтесь: не от себя вам нужно ждать спасения;

напротив, вы должны ждать его, ничего не ожидая

от себя».

Блез Паскаль

 

Райские кущи, райские птички, сладкие райские яблочки… Где теперь этот вожделенный Эдем? Нет его – растаял в небесной лазури. А когда-то, если верить лорду Байрону, сыновья Адама, Каин и Авель, с их сестрами-женами жили в непосредственной близости от тех мест. И каждое утро, восстав ото сна, могли наблюдать, как за оградой дивного сада снуют сосредоточенные ангелы. А у райских врат их грозный собрат время от времени «поигрывает» огненным мечом, так – для острастки.

Что за пытка, в самом деле, каждый день лицезреть блаженный уголок, где прошла счастливая юность твоих родителей, и который должен был принадлежать тебе по праву – как наследнику и первенцу, и знать, что твой дом отнят у тебя навеки? Ну, справедливо ли это?! А само наказание? – Смертная казнь за пару съеденных плодов?! Ведь именно Она, Смерть, встречала за оградой Эдема Адама и Еву. Явилась незримая, и стоит теперь за спиной каждого из малочисленной родни, и за плечами его, Каина, – и только ждет – чего? В тот-то и ужас, что Она уже есть, но Ее еще не разу не случалось. И никому не известны приметы того молчаливого прихода: случайный знак, жест, которым ты невольно поманишь Ее к себе.

И все это дело рук Всеблагого Творца?! Того, кому твоя семья возносит каждодневные смиренные молитвы. Нет, Каин, не может найти в своем сердце чувства благодарности к Иегове. Семена обиды, гнетущего страха, сомнения брошены в его сердце и уже нашли там благодатную почву. Ведь сказано же: «соблазн должен прийти в мир…»[1]

Кто там приближается к Каину? Такой же прекрасный как ангел, но не ангел (их, крылатых, сын Адама неоднократно видел, а потому не спутает ни с кем)? Нетрудно догадаться, кто является, в тот самый момент, когда ожесточается сердце, и ты не хочешь больше – «по Его воле». – Конечно же, тот, который первым проявил своеволие. Как он божественно прекрасен, как безумно притягателен! А главное, – обещает решить все проблемы: он, только он, откроет измученному тоской и страхом Каину, что такое Смерть. Это Конец или Начало? Ничто или Нечто? И тогда, возможно, станет ясно, как Ее избежать, т.е. стать бессмертным. Как, например, Иегова. Ведь есть же наверняка некое тайное знание, известное Творцу, которое Тот скрывает от людей?!

Впрочем, Каин, не родился бессердечным. Напротив, он любит своих близких, жену Аду, их маленького сына, который совсем недавно появился на свет, нежен и прекрасен, но и в нем уже зреют, набухают семена Смерти. Это невыносимо. Смотреть, как малыш сладко спит в тени под зеленой сенью и знать… Впрочем, Каину известно также (его правильно учили), что предлагающий простые решения, – соблазняет. Но брат Авеля еще настолько наивен, что не скрывает свои сомнения от Гордого Духа. – «Ничем, кроме правды, я не соблазняю», – последует сдержанный ответ.

Как, однако, легко входит к нам в доверие тот, кто обещает желаемое, вожделенное, давно лелеемое в тайниках души! Мы готовы, не задумываясь, протянуть ему руку и лететь сквозь сонмы миров в беззвучной пустоте, следя за мелькающими огнями звезд. Что же открывается потрясенному Каину, которого Люцифер за два часа обещал приобщить к сокровенному? Во-первых, что их местечковый Эдем – один из бесконечного числа ему подобных, и в каждом, вероятно, имеется Каин, изнывающий от подросткового недоверия к Отцу. Что сотворение земного мира было локальным актом в бесчисленном ряду предшествующих творений, когда являлись на свет существа, несравнимо более могущественные и прекрасные, чем люди, и что все они ушли в небытие, потому что рожденное из праха в прах и возвращается, как известно. «А если что и остается…» – так это чистый беспримесный Дух, который неуничтожим, и вечен, и веет, где хочет. А потому Смерть есть врата для тех, кому удалось преодолеть свою телесность и вырваться на безграничные просторы духовности. А значит, Она – не конец, а потому у Нее есть смысл. И Каин несколько успокаивается:

 

Так, значит, смерть приводит

К чему-нибудь разумному! Теперь

Я менее боюсь ее.

 

Впрочем, кажется, и приходит Она далеко не ко всем, но только к избранным, «духовным» (позднее их назовут – «пневматиками») как такой портал, открывающийся в вечность. Глобальный же процесс уничтожения плоти запущен совсем иной силой, которая, породив, сама же и убивает. Да-да, как он, Каин, уже давно подозревал, во всем виноват тщеславный и трусливый Иегова. Это он никому не открывает тайны бессмертия, боясь соперников, и потому ненавидит вопросы и требует только одного: беспрекословного подчинения и ежедневных славословий.

Итак, все стало на свои места: гордый дух открыл Каину глаза, точнее подвел доказательную базу под его интуитивные прозрения. Теперь брат Авеля точно знает, что ему делать: он выведет «на чистую воду» этого жалкого обманщика! Но пока Люцифер – единственный, кто бросил вызов Создателю. Хотя… Разве этот богоравный избранник не сотворен также, как все остальные? Каин всегда Каин: он ничего не принимает на веру, к тому же его задевает надменно-самоуверенный тон соперника Иеговы:

 

Высокомерный дух!

Ты властен, да; но есть и над тобою

Владыка.

 

И вот тут впервые величественный и невозмутимый «аристократ духа» буквально приходит в бешенство. Как? Сравнивать Люцифера с бездарным зиждителем миров!? – Никогда! Он – сам по себе и равновелик Творцу. Да, когда-то спутник Каина был побежден хитростью своего противника, но не более того:

 

Нет!..

Он победитель мой – но не владыка.

 

И именно потому, что Люцифер сам несправедливо претерпел, он, в отличие от бессердечного Иеговы, не может не сочувствовать людям, с которыми повторяется все тот же обман. Хуже. – Ему, Духу, не страшно уничтожение, а Каину и человеческому роду отказано даже в вечности…

Все – путешествие закончилось. Соблазнивший правдой, честно, ровно через два часа, как и обещал бедной Аде, вернул Каина на грешную землю и исчез. Что, однако, делать теперь прозревшему сыну Адама? Да, он знает : Смерть преодолима, но тайная технология спасения по-прежнему скрывается Иеговой, этим жалким себялюбцем, трусливым тираном, бессердечным лжецом, питающимся кровью невинных жертв!

Злоба закипает в душе Каина – святая ярость перед лицом вопиющей несправедливости. Он всегда что-то подозревал, но теперь точно знает, кто во всем виноват. А этот ханжа уже в очередной раз требует жертв, и раболепный братец настойчиво уговаривает его «поучаствовать в процессе». Прилип, как банный лист. Слепец! Ну, хорошо, хорошо же, я, Каин, принесу дары твоему божку. И все, все ему выскажу. Он жаждет крови, отрывая невинных ягнят от жалобно блеющих маток? Ему не нужны бескровные плоды моих трудов? Он разметал мой жертвенник? Что еще хочет этот раб, этот зануда Авель? Уйди! Слышишь, уйди!.. Он упал. Лежит. Ладно, Авель, вставай, я не хотел с тобой ссориться. Ты ведь тоже не виноват. Но почему он не встает? Не дышит? Что с ним? Он… Он – умер?!.

Приостановим этот смоделированный поток сознания старшего сына Адама, позволив себе некоторый комментарий. Только что, по воле лорда Байрона, мы стали «свидетелями» первого на Земле убийства. И надо сказать, что в этой сцене английский романтик психологически предельно точен: Каин, действительно, не сразу осознает, что брат его мертв. Вдумайтесь, произошло то, что еще никогда не случалось ни с одним человеком: Авель перестал быть. Только что дышал, говорил и – уже почему-то не дышит, не говорит, не… Так вот, значит, как это бывает! Смерть, признаки приближения которой старался заранее угадать Каин, явилась «вдруг», в будничности деталей – и в одно мгновение все стало другим :

 

Так где же я? Во сне иль наяву,

В каком-то страшном мире? Все кружится

В глазах моих… А это что? Роса?[2]

(Касается рукой лба, потом смотрит на нее)

Нет, не роса! Нет, это кровь – кровь брата,

И эта кровь – мной пролита! – На что ж

Мне жизнь теперь, когда я отнял жизнь,

Исторгнув дух из столь родной мне плоти?

 

Словно издалека до братоубийцы доносится крик Селлы , жены Авеля: «В мире – Смерть!» Началось... Смерть приступила к жатве. Всё. Никто Ее теперь не остановит. Бедный Каин, он, который так страстно Ее ненавидел, «что даже мысль о смерти» отравила ему всю жизнь, «смерть в мир призвал, чтоб собственного брата толкнуть в ее холодные объятья!». Ведь только что все было, как всегда. И вдруг… Нет брата, проклят матерью, изгнан отцом, и ангел спешит наложить на его чело знак вечного проклятья.

Более того, Смерть не просто пришла в мир, тихо подкралась и унесла добычу. Ее впустили сюда через братоубийство, через «преступление» нравственных запретов. А, следовательно, теперь позволено все: если можно убить брата, то, что мешает при случае «замочить» отца? Или мать? Каин первым переступил через кровь…Его младенец-сын, возможно, будет вторым, кто-то десятым, тысячным… Процесс пошел. И некому устыдить человечество, «клейменное» каиновой печатью. Ведь Авель, согласно версии лорда Байрона, был бездетен, а значит, весь человеческий род восстанет из семени братоубийцы:

 

И навеки

Иссяк источник кроткий, что потомством

Украсить мог супружеское ложе

И умягчить сердца моих потомков,

Соединивши чад своих с моими.

О, Авель, Авель!

 

Потрясенный страшным итогом дела рук своих, словно пробужденный от дьявольского наваждения, Каин готов принести себя в жертву Смерти, чтобы вернуть брата. Но Она сама выбирает добычу. А Каин должен жить с «неизгладимым грехом», рождая потомков с той же, уже незримой, отметиной на челе…

А где благодетель, обещавший открыть рецепт бессмертия, приобщив к некому тайному знанию? – Исчез под шумок, как горьковский Лука. И нет его. Разжег обиду, зависть, подозрение, «завел», соблазнил простой правдой – и пропал. Ведь дело сделано. Что же касается технологии создания видимости правды, то она стара, как мир, и, действительно, предельно проста : вычленить какой-нибудь фрагмент целостного мира, малую часть единой проблемы, а дальше выстроить на этой «фитюльке» стройное здание правдоподобных однолинейных доказательств.

В чем, например, Люцифер обвиняет Иегову: не дал людям вкусить плодов с еще одного райского древа – вечной жизни. Ведь в знании добра и зла Адам и Ева уже стали как боги, почему бы не закрепить этот эффект в вечности? В самом деле, почему – нет? Соблазнитель лукавит. Природа человека остается неизменной. Знание Истины автоматически не делает людей богами, только как бы богами, человек же сам по себе, как и отец его, Каин, «строптив… и жесток от рожденья».

В том-то и дело, что, отведав плодов с древа бессмертия, люди просто «законсервировали» бы свою несовершенную природу, собственное своеволие. Другими словами, навсегда отпали бы от Бога, навеки утратив возможность возвращения к Отцу – недаром Люцифер пророчит Каину: «Ты мой».

Впрочем, был и другой вариант, который озвучивает измученный страхом Каин: лучше бы не ели вовсе тех плодов. И что тогда? Да, человек не знал бы смерти, как не ведают ее невинные зверушки, которым становится страшно лишь при непосредственной угрозе, от вполне конкретных вещей: преследуют – значит, могут поймать и съесть. Страшна не смерть, но хищник.[3] Увы, без «грехопадения» Каин не был бы Каином, а люди – людьми. Так что у Бога все благо. И все «схвачено»: вначале очеловечить, затем изгнать, вселив страх Божий, чтобы уберечь от бесовства и гибели (той, что вовеки веков). Размножить – по ходу дела. И, наконец, принести Себя в жертву, чтобы разом искупить все грехи человеческие: прошлые, настоящие, и будущие, указав единственный путь спасения – возвращения в Эдем – через любовь к Богу и ближнему.

Словом, бессмертие по рецепту Люцифера есть сознательная подмена, ложь, которая может проникнуть в человеческую душу только, если в той зародилось недоверие к Творцу. Не спасти, а погубить людей, т.е. сделать такими же своевольными, как он сам – вот чего желает спутник Каина.

Впрочем, все вышеперечисленные «доказательства» лживости «врага рода человеческого» и исключительной «благорасположенности» к нам Творца становятся убедительными только на христианской монотеистической почве. В рамках же мистерии Байрона Иегова изображен не Всесильным и Всеблагим Творцом, но глупым, тщеславным божком, больше всего на свете боящимся лишиться власти. Правда, остается некоторое подозрение, что Люцифер надул-таки старшего сына Адама. Во всяком случае, это начинает осознавать раскаивавшийся в убийстве брата Каин, что, однако, никак не отменяет его (и авторского) презрения к Создателю.

Весь пафос поэмы Байрона, как отмечает ряд исследователей, – исключительно богоборческий. В самом деле, гордому, самонадеянному человеку постренессансной эпохи нет большего удовольствия, чем погрозить Спасителю пальчиком, ведь Тот – терпелив и не сразу наказывает.

Между тем, вызов Творцу, «брошенный» Каином, – лишь логический итог выстраиваемой в поэме последовательной системы взглядов на взаимоотношения человека и Бога. Системы, принципиально дуалистической: в мистерии действуют две равновеликие силы – Дьявол и Иегова. Причем Бог «Ветхого завета» становится в трактовке Байрона бездарным создателем миров (в том числе и того, в котором мы живем), таким последним эоном – Демиургом гностических построений[4].

Что же касается Дьявола, то он – для английского романтика сила, скорее положительная, сочувствующая человеку. И уж точно его никто никогда с небес не сбрасывал, ибо Люцифер «от века» выполняет функцию своеобразного противовеса. Поэтому именно он сообщает человеку о существовании тайного знания – гносиса, открывающего путь к обретению личного бессмертия. Гордый Дух, в отличие от трусливого Иеговы, не боится конкурентов по вечности, которая, кстати, уготована далеко не всем, а только задающим вопросы и восстающим на Творца – словом, избранным. Таким, например, как Каин, адвокатом которого фактически становится в своей мистерии Байрон.[5] Каин – убеждают нас – сам жертва, как и всё семейство прародителя, как и все последующие поколения людей. Не он – «впустил» в мир зло. Тогда кто же? Откуда в мире зло? – от Иеговы. Виновник всех несчастий найден раз и навсегда. И в самом деле, почему Каин должен отвечать за несовершенство мира, созданного не им? За ошибки своих родителей? Да и за смерть Авеля? – Он же не хотел. Трагическая случайность (а может, и Его злой умысел).

Вина «ветхого Адама», распространяющаяся на всё его бесчисленное потомство, действительно, один из самых странных постулатов христианства. Почему, собственно , я : Каин, Байрон, любой современный представитель рода человеческого – виновен в том, что наш пращур вкусил румяный плод с запретного древа?! Ответ на этот вопрос, как известно, был дан еще в дохристианскую эпоху, в трагедии Софокла «Царь Эдип»: виновен, потому что человек. Чуть перефразируя, можно сказать, мы все виновны виною Адама, потому что – люди; у нас общая природа, которую не могут изменить тысячелетия. В самом деле, в чем заключается «грех» прародителя человечества? – Только в том, что он позволил себе своеволие, т.е. предпочел свою волю Воле Бога; другими словами, – «отпал» от своего Творца. А разве мы, его потомки, больше не своевольничаем?

Блез Паскаль находит в своих «Мыслях» весьма точный образ подобного «отпадения»: это как если бы наша рука (или нога) решила жить отдельно от нашего тела. Более того, руке вздумалось бы считать, что она и есть целый организм, а не его скромная часть: «Быть членом значит жить и двигаться только в духе целого и для целого. Отделившийся член, не видящий более тела, к которому принадлежит, живет недолго и погибает. Однако он думает, что составляет целое, и, не видя тела, от которого зависит, полагает, что зависит только от себя… Но, не имея в себе жизненного начала, он лишь заблуждается и дивится непрочности своего существа…»

Вот и главный герой мистерии Байрона «Каин» измучен «непрочностью» своего существования, бродит во тьме собственного отчаяния и нарастающей злобы, «чувствуя, что сам не составляет целого, и, не видя в то же время, что он член какого-то целого»[6]. Ведь, что, по сути, означает для Каина признать присутствие Смерти в этом мире? – Согласиться со своей конечностью, ограниченностью человеческих возможностей, т.е. с собственным ничтожеством как существа сотворенного, как части, которая не может, по природе своей, быть самодостаточной . Но разве гордый дух Каина и романтика Байрона признал бы подобное? В противоречивой формуле человека («Я – червь, я раб; я – царь, я – Бог ») из известной оды Г.Р. Державина автор мистерии и его герой были бы готовы воспринять лишь утверждение о величии человека, в своем творческом порыве равного Создателю.[7] Здесь, пожалуй, самое время напомнить известное замечание все того же Паскаля о противоречивости человеческой природы: «Человек велик, сознавая свое жалкое состояние. Дерево не осознает себя жалким».[8] Увы, бедный Каин просто не может смириться со своей человеческой природой, он хотел бы отказаться от нее и стать бессмертным божеством. И его разум почему-то не подсказывает столь, казалось бы, логичного решения проблемы: часть (человек), соединившаяся с целым (Создателем), как рука с туловищем, в составе этого единого «Тела» обретает его свойства. Вот и получается, что, отказываясь от своей самости и своеволия люди, действительно, становятся богами («Сказано: вы – боги»).

Сказано-то сказано, да слишком тяжелы для человеческой гордыни «предварительные условия»: покаяние; признание собственного ничтожества; добровольный отказ от свободы воли («Господи, пусть будет по Твоей Воле, не по моей»). А что взамен? Какие гарантии? Нельзя же, в самом деле, исключительно на доверии…

Другое дело, если тебе говорят: есть рецепт – некое тайное знание, гносис . Точно придерживайся инструкции, переходя с уровня на уровень, и достигнешь совершенства: станешь чистым духом, обретя тем самым вожделенное бессмертие. Каин в поэме Байрона, в сущности, и становится первым на гностиком[9]. Он должен быть заранее уверен, что избранный им путь приведен к заветной цели. Хотя почему, собственно, некие пошаговые технологии, приближающие человека к тому, что именуется «высшим знанием», к преодолению его телесной ограниченности, убедительнее и «надежнее» известной христианской формулы спасения по благодати ? На чем основана уверенность Каина и многих его потомков, что это «работает»? Да, просто им кажется, что, если на каждом этапе можно самому контролировать процесс (уж, сам-то себя человек не обманет!?), – все пойдет «по плану». В противном случае Каину пришлось бы во всем довериться Иегове, по отношению к которому он уже заранее уверен – « надует». Это такое гипостезирование , «перенос» человеческих пороков на Того, чья природа и чьи деяния никогда не будут доступны людскому разумению. А вот Люциферу Каин, напротив, готов верить, потому что «князь мира сего» как бы озвучивает собственные мысли, подозрения и чаяния сына Адама.

Что тут поделаешь? Как объяснить главному герою мистерии Байрона, что Бог, по словам рационалиста Декарта, – не обманщик, когда Каин уверен в обратном? Ведь Бог, как сказано, желает от человека только одного – любви, потому что Сам есть Любовь и любит (вот чудо! вот загадка!) свои создания, т.е. нас, несовершенных, самоуверенных, подозрительных, трусливых, ничтожных, неблагодарных и пр. Но, желая, чтоб Его любили, Отец не требует и не понуждает к этому своих детей. Он только ждет. Ждет, что человек, измучившись в своем окаянстве, решится довериться Тому, в котором единственное утешение обезумевшего «члена», возомнившего себя всем «Телом». Вот и получается, что главная проблема Каина – неспособность любить, в чем он никак не желает признаться. Ибо, где любовь, – там и вера.

А там, где нет веры в милосердного Творца, мгновенно возникает уверенность во всепобеждающую силу знания (научного или тайного – не суть важно), и поиски рукотворного бессмертия (при помощи заклинания, чудодейственного эликсира или клонирования и новейших генетических технологий). И силы зла вдруг становятся главными няньками человека, как, например, в «Мастере и Маргарите» Михаила Булгакова.

И все только для того, чтобы снять с человека непосильную ношу личной вины и законсервировать его окаянство:

- Каин, Каин, где брат твой, Авель?

 

---

[1] Точнее, это еще только скажется много времени спустя: но у Бога нет «было» или «будет» – только «есть».

[2] Еще одна психологически точная деталь: вначале называется то, что уже присутствует в жизненном опыте Каина. Роса есть, капли пота на лбу – есть, а вот пролитой крови еще не было. Откуда она?

[3] Животное, как известно, реагирует на конкретные «раздражители», но не рефлектирует, не отслеживает своих реакций. Оно в буквальном смысле «не ведает, что творит». В отличие от человека, вкусившего с древа «познания добра и зла».

[4] Позволим себе кратко напомнить, что в основе всех гностических моделей мироздания лежит идея некоего тайного знания – гносиса , которое позволяет человеку достичь пределов внутреннего совершенства и приобщиться в итоге к Абсолютному Духу, тем самым, став бессмертным. У гностиков имеется собственный ответ на вопрос, как появилось зло. Абсолютный Дух, по одним ему ведомым причинам, вдруг взял и скопировал сам себя. И снова почил в безмятежности и отрешенности, невольно запустив механизм усердного подражания. Каждый из его т.н. эонов (копий) стал последовательно выполнять то же самое, всякий раз все более отдаляясь от дублируемого образца. – Пока, наконец, процесс бесстрастного копирования ни породил самый бледный отпечаток, на котором уже едва просматривались «черты» первоисточника. Этот слепок и был Демиургом, также почитавшим себя творцом, но ничего лучшго , чем нас и нашу действительность, создать он уже не мог, хотя очень старался.

[5]Герой романтических поэм всегда «автопсихологичен»: ему как бы передоверяются мысли и переживания автора.

[6] Блез Паскаль «Мысли».

[7] Эта идея, на которой «выросло» всё европейское Возрождение, в трансформированной форме нашла свое отражение и в романтической модели мира. Абсолютизировав в человеке творческое начало, романтики «сузили» так называемую вину « culpa » до вины « cause », искренне не понимая, так же как Каин в мистерии знаменитого поэта, почему они должны нести ответственность за те яблочки, которые ели другие. За вселенные, созданные в собственных творениях, причиной (« cause ») которой стали они сами – да. Но за некий общечеловеческий грех?! Этот своеобразный духовный инфантилизм, в конечном счете, и привел романтиков к демонизму, чистому Духу, Идеалу, Абсолюту, Богу без Лица и Тела – словом, к тому соблазну, о котором предупреждал своих учеников Христос. Не случайно образ Люцифера или Демона, Печального духа изгнанья, был столь важен и притягателен для романтизма.

[8] Тот же Паскаль обращает внимание на внешнюю противоречивость христианского учения: «Христианство странно: оно повелевает человеку признать себя ничтожным… и в то же время повелевает ему уподобляться Богу. Без такого противовеса это возвышение сделало бы его безмерно тщеславным, а принижение – отвратительным до последней степени… Унижение доводит до отчаяния, величие внушает высокомерие».

[9] Гностицизм, как известно, был одним из главных соперников христианства на заре нашей эры. Последователи Христа победили. Гностицизм в виде разнообразных ересей на время затаился. Но он никуда не исчез, как не исчез вопрос, при ответе на который вскрывается сущность разногласий между гностиками и христианами: откуда в мире зло? Не атеизм (которого, собственно, как такового не существует), а именно гностицизм противостоит христианской вере. Потому что любое отрицание единого Творца, не есть только отрицание, но одновременно утверждение своеволия, т.е. некой второй равновеликой силы, которая тотчас заполняет образовавшуюся пустоту в человеческой душе.