«И море, и Гомер – всё движется любовью…»

 

Об этом фильме Андрея Звягинцева, как и двух предшествующих, хочется думать, – что само по себе достаточно примечательно. Мнения же и впечатления, как всегда, «разделились». Вот одно из них: профессиональная операторская работа, но актерам просто нечего играть.

В самом деле, что можно играть в кино или на сцене, если предполагается, что мы априори имеем дело с настоящим искусством, а не набором спецэффектов и развлечений? Внутренние переживания, их градации: страсти, сомнения, муки, если жизнь загнала в угол… Стоп. Кажется, именно это и случилось с главной героиней? Судьба поставила Елену перед неразрешимой дилеммой: либо муж, с которым она уже десять лет, и которого, как утверждает, любит; либо родная кровь, ее внук и его будущее. Словом, «всё движется любовью…». На этот раз: слепой, упертой, напористой, не рассуждающей…

Ведь надо срочно спасать Сашку от армии. Не секрет, что последняя в наши дни – всегда потенциальный риск (в лучшем случае, изуродованная психика, в худшем - инвалидность или даже… подумать страшно), а, следовательно, требуется много-много денег. А взять их неоткуда. Точнее, есть такой источник – богатый муж, но он скряга, и не хочет помогать чужим для него людям. А для нее, Елены, – они, напротив, свои, родные, кровные, семья. Это ее сын, ее внуки. А тут еще это завещание, по которому все достанется дочери от первого брака ( не своей, чужой, без душной эгоистке, без ответственной, бес путной, бес плодной). Да, Елене гарантирован пожизненный пенсион, и она ни в чем не будет нуждаться. Но ее дети, ее внуки не получат ничего. А чем они хуже его дочери? Чем они все хуже его, этого богатого благополучного господина, который мнит себя иным, другим? Чем он лучше всех остальных? – Только тем, что у него «много денег и много вещей»?!

Странные ассоциации невольно возникают, когда следишь за этим подспудно развивающимся противоборством, растущей подспудно ненавистью. Словно те двое из известного рассказа Бориса Лавренёва «41-ый», дворянин-белоручка и девчонка из народа, полюбившие друг друга на пустынном острове, «дожили» до наших дней, и дремавшая столько десятилетий классовая ненависть проснулась только в старости, и – «спустила курок», мгновенно, не задумываясь.

Кстати, этот новорусский «буржуй», блистательно сыгранный Андреем Смирновым, получился каким-то странно благородным, почти аристократом, во всяком случае, вызывающим куда больше симпатии, чем «простая» медицинская сестра Елена. Мы-то привыкли к «распальцовке» и безвкусице, криминалу и прочее. А тут такой «олигарх» на пенсии, у которого свои принципы, своя скрытая боль и чувство справедливости. И почти всё, что он говорит Елене по поводу ее сына и внука, звучит вполне убедительно. Действительно, почему он должен кормить взрослого, за 30, мужика, который ровным счетом ничего не хочет делать; наплодившего двоих детей (и продолжающего, как позднее выяснится, «плодить»), нисколько не заботящегося о том, на что будет существовать его семья; которого не только не смущает, что он и его домочадцы живут исключительно на пенсию матери (Елена к тому же потихоньку «подворовывает», закупая для «своих» продукты по кредитной карточке мужа), но считает это как бы само собой разумеющимся – и даже справедливым?!

А внук Елены? С ним случилось несчастье? Доктора поставили страшный диагноз? Нет. Совсем нет. Деньги срочно понадобились, чтобы платно учить его в вузе, получив, тем самым, отсрочку от армии. Но можно ведь поступить и на «бесплатное» отделение? Ведь немало таких, кто «прорывается» и учится. – Только не внук Елены. Он не может. Почему? Молодой человек обделен природой? Нет. Он просто не может. Просто одиннадцать лет ничего не делал в школе, просто одиннадцать лет ему ни за что ставили «тройки», чтобы не оставлять на второй год, просто потому, что сейчас никого не оставляют, и учителя, и школа не хотят лишних проблем, а чиновники от образования требуют показателей и т.д. и т.п. А родители… Они заняты; и вообще, это школа должна, государство должно, да и что он хуже всех, что ли?.. Словом, Сашка просто не хочет учиться, как его отец, – не хочет работать, и некий негласный общественный договор всеобщей лжи, круговой поруки, которым повязаны все: от государственных структур до родителей и бабушки, – позволяет ему и прочим «сашкам» просто жить за чужой счет, в том числе, за счет своего собственного будущего. Впрочем, Елена склонна всё, что касается ее сына и внука, объяснять и оправдывать некими обстоятельствами. И здесь у нее, как мы помним, были замечательные предшественники в лице русских реалистов XIX века, открывших униженного и обиженного «маленького человека» – не героя, такого, как все, но который «тоже свою гордость имеет».

Вернемся, однако, к «идеологическим» спорам «буржуя» и среднестатистической российской пенсионерки. Если бы на лечение Саши, – говорит наш богач (ловчит, конечно?) – то тогда бы, конечно, тогда бы без разговоров. И пусть послужит – пойдет на пользу. Что ты! – вскрикивает Елена. – Разве ты не знаешь, что там творится? Ближе к финалу нам покажут, что творится в окрестностях дома, где живет юный Саша. В каких разборках он «расслабляется», как зверски избивает своего сверстника. Он уже вполне готовый «дед». В армии точно не пропадет, а вот бесцельное сидение у подъездов, алкоголь, сформировавшаяся привычка к безделью, внутренняя неудовлетворенность и праздность души, находящая выход в мгновенно вспыхивающей агрессии – всё это раньше или позже непременно закончится трагедией. Однако, если внук окажется «вдруг» убийцей, самоотверженная бабушка, судя по всему, все равно найдет оправдание его поступкам. Впрочем, Елену совершенно не интересует, чем живет отпрыск ее сына. Он накормлен, ходит в школу, словом, – растет. И чтобы Сашка и его маленький брат просто росли, она почти автоматически, бездумно, но упорно, раз за разом, проделывает один и тот же путь, как лошадь, которая ходит и ходит по кругу, вращая жернова жизни.[1] С завидной регулярностью Елена приносит своим «детям» пропитание: сумки с продуктами и деньги. Так Елена любит. И никак иначе любить не может. Она не то, чтобы всё прощает – нет. Она просто ничего не замечает, не хочет замечать. Даже того, что Сашке абсолютно на нее «начхать», что ему даже «лениво» посидеть с ней 15 минут за чашкой чая. Не замечает, что и сыну она нужна исключительно как дойная корова; что хитрая невестка любезна, поскольку понимает, что надо сохранять видимость семейных отношений, чтобы не потерять ежемесячную «зарплату». Словом, «ах, обмануть меня нетрудно…»

Что же это за странная и страшная любовь? Просто за то, что свои? За то, что родная кровь? Так собака или волчица защищает своих щенков. Но животные оставляют своих подросших детенышей. Похоже, что у Елены (или точнее, таких, как Елена) природный инстинкт не ослабевает с взрослением ее отпрыска. К тому же появляются внуки, так сказать, новый помет. Это какая-то витальная, бездумная потребность во что бы то ни стало продолжить свой род, свою кровь. Повторяю, в этом чувстве есть что-то изначальное, природное, звериное. Оно почти совершенно лишено рефлексии, равно как и нравственного, духовного начала. Вот, кстати, и ответ, почему актрисе, играющей Елену, как бы нечего играть: ни сложной психологии, ни экзистенциальных переживаний. Голая душевность, прущая витальность, жизнь как таковая. Но это тоже надо сыграть ! И Надежда Маркова замечательно справляется.

Помнится, в одном из своих многочисленных писем Ф.И. Тютчев с тоской признавался: «когда испытываешь ежеминутно… сознание хрупкости и непрочности всего в жизни, то существование, помимо духовного роста, является лишь бессмысленным кошмаром». Между тем, в этом почти всеобщем кошмаре непрерывного витального копошения Елене, ее бодрому семейству и множеству других «простых» людей вполне комфортно. Они «смотрят» всю жизнь этот nightmare, и не ужасаются, не впадают в тоску и депрессию, им, пожалуй, даже интересно, и всякой там «хрупкости» человеческого бытия вовсе не замечают. Т.е. им, конечно, известно о катастрофах, несчастных случаях и летальных исходах, но это – не про них. Смерть им параллельна. Чувство вины враждебно. Они, как трава, умирающая поздней осенью, и вновь оживающая ранней весной. И кто скажет, что это за трава: та же самая или другая, новая? И всё-таки, какая-то почва подпитывает их вегетативное воскрешение?

В самом деле, давайте зададимся наивным вопросом: как могут существовать такие люди как сын Елены, не зарабатывая ни копейки, ничего ровным счетом не делая; при этом обзаводиться семьей, рожать детей?[2] Как поколение детей, а потом и внуков может жить на пенсии стариков? И до каких пор это будет продолжаться? До тех пор, пока старшее поколение добровольно, терпя или сознательно не замечая оскорблений, будет их кормить. Ведь это не ситуация тотальной безработицы. Работу можно найти, но зачем? Лежать на диване, выходя периодически покурить на балкон (а потом еще так смачно поплевывать на весь этот мир с высоты какого-нибудь 7-9 этажа) – это ведь куда приятнее, чем «горбатиться». А потом они (родители) – «обязаны». Словом, пока есть лошади, всегда найдутся те, кто их будет запрягать. Но такие как Елена, доколе будут в силах, не остановятся. Потому что сказать «нет» для них невозможно: а как же маленькие внуки? Вырастут, и будут продолжать «пользоваться». Это как у Достоевского: «привыкли и пользуются», и больше ничего. Остановится для таких, как Елена – значит признаться, прежде всего, самим себе, что вырастили нравственных уродов, эгоистов, ничтожеств. Ну, какая же мать…

Зато, когда речь идет о благополучии (даже не выживании) своих, кровных, ни секунды рефлексии, ни мгновения колебания: надо достать денег. Надо и все. А убийство – лишь способ, технология. И вот тут как раз никакого Достоевского: у того – Раскольников, измученный и влекомый идеей, полностью подчинившей его волю, уже не желая того, идет убивать старуху. Само убийство совершает как в бреду. Елена абсолютно спокойна и последовательна: не разум, но какое-то природное чутье мгновенно подсказывает ей, что надо делать, – точно, до мелочей. Вначале дать выпить таблетки, потом – морковный сок. Забрать телефон, закрыть дверь, уйти на балкон, чтобы не слышать. Войти, убедиться, сжечь черновики завещания, перемолоть их в уничтожителе мусора, убрать спички, помыть и даже вытереть посуду, в которой все сжигалось. Сказать врачу скорой «правду» о виагре, прикинуться дурочкой. А как же совесть? О, тут все хитро. Тут как раз на помощь приходит то, что в свое время называли классовым чутьем, классовой моралью. Хотя давно нет никакой диктатуры пролетариата, гражданская война в головах и душах продолжается. Главное, найти врага. Вот же он, – барин. Думает только о деньгах, ставит себя выше всех прочих, даже тех, которые плевать на него хотели с 7-9 этажа. Но ведь целых десять лет вместе. И как сыр в масле. Ага. Но все равно – не свой, чужой. Помните, как в «41-ом» радостно побежал этот аристократ-белоручка к подплывающей лодке, крича «наши». И тотчас получил пулю в спину – от любящей девушки пролетарского происхождения. Как она потом будет горько плакать, совсем как Елена на похоронах. Но рука не дрогнет.

Нет, Надежда Маркова замечательно справляется с ролью. Просто играть ей надо нечто, отменяющее феномен человека, – почти полную духовную стерильность. Пустоту, «заполненную» гнетущим ощущением социальной ущербности, подспудной ненавистью к благополучным и сытым. Последних, как показывает исторический опыт, ничто не спасает: одинаково ненавидят как зарвавшихся распальцовщиков, так и образованных, с принципами, желающих быть справедливыми: ты ни в чем не будешь нуждаться – говорит Елене ее муж. – Я хочу, чтобы все было справедливо. Но Елена понимает справедливость по-своему: как всегда – «грабь награбленное». И вот уже счастливое семейство вселяется в роскошную квартиру убитого хозяина, у них – планы, внук Сашка уже совершил ритуальный плевок с нового балкона. Они дружно чавкуют, расположившись вокруг телевизора. Ясно, чем будут заниматься эти паразиты. Единственным, что они умеют хорошо делать – прожирать чужое: деньги, нефть, газ, будущее своих детей.

Ладно, они – паразиты, а Катя, дочь олигарха, она разве не тоже самое? Больше образования, ума, рефлексии и внутренняя выморочность, ощущаемая, как полная бессмысленность существования. Они все – и потомство нового барина, и потомство «простой» русской женщины Елены, – выморочные, бесплодные (пусть и плодовитые) поколения народа, который никак не может признать свою вину, никак не может найти свою дорогу к храму, хотя и ходит последнее время туда толпами на Рождество и на Пасху. Выстраивается в очередь за святой водой и бежит скорее поставить свечку, если что-то неладно.

Ничего-то не изменилось со времен, по крайней мере, М.Ю. Лермонтова: «страна рабов, страна господ». И закипающее чувство обделенности, недоданности – у одних; высокомерие и брезгливость – у других. «Помутилось сердце человеческое», - писал Ф.М. Достоевский в середине 19 века. «Помутилось» и в России, и в Европе, и в прочих замечательных местах нашей планеты, и все никак не вспомнит, что такое доброта и сострадание. А в наши дни, когда человечество размножилось до неприличия, до семи миллиардов особей, вообще непонятно, как быть с так называемыми нравственными ценностями. Младенчик, сучащий ножками в сладком сне на кровати убитого старика, показанный крупным, застывшим планом – это символ. Чего? Догадайтесь, пожалуйста, сами.

---

[1] К стати, этот дикий «завод», монотонность движения и существования замечательно передает музыкальный лейтмотив, периодически возобновляющийся на протяжении всего фильма.

[2] Как может существовать страна, которая ничего не производит, а только качает и качает из своих недр то, чем были миллиарды лет назад бесчисленные папоротники и хвощи?