Накрепко запомнилась реплика учёной филологини в диалоге со студентами (не секрет, что именно на филологических факультетах очень много пишущей молодёжи): «Ребята, дорогие, не слушайте ничего и никого, не нужно учиться писать, природой уже всё в вас заложено, творчество – это самовыражение!»

В принципе, оно и понятно, ведь у филологов в отношении к литературе присутствует непременный элемент прагматизма: нужны новые формы и новые темы для исследований, и чем больше формальной новизны, литературной экзотики, тем больше простор для исследовательской работы, классификации, построения теорий… В традиции не разбежишься: надо осмысливать глубину, по поверхности-то всё на несколько раз выбрано. Видимо, отсюда и преимущественная ориентация многих современных филологов на так называемое «либеральное» литературное крыло, и постоянное педалирование необходимости творческого «самовыражения» в литературе.

Но вот ещё одно недавнее событие, заставившее вздрогнуть: добровольно ушёл из жизни молодой 30-летний поэт. Читая строки некролога, я с ужасом увидела практически прямую связь и страшную взаимозависимость самовыражения и самоуничтожения. Позвольте мне обойтись без имён – рана ещё кровоточит, и не осуждение, а стремление разобраться легло в основу этой статьи.

Приведу из пронизанного искренней болью некролога несколько предложений, раскрывающих суть трагедии: «Он имел своё собственное поэтическое лицо. Его даже побаивались в многочисленных лито, если вдруг предоставлялся случай выступить перед публикой. А вдруг опять сэпатирует? Вдруг в толпу понесутся матершинные слова и "негатив"? Как выяснилось – он никогда не эпатировал. Он просто препарировал себя, как врач-экспериментатор лягушку, и обнажал перед всеми своё нутро: лёгкие, печень, рёбра, желудок, сердце... Не всем это нравилось – некрасивый какой-то получался поэт. Только всё это "некрасивое" есть в каждом из нас. А он честно, безапелляционно говорил об этом в своих стихах... Такой честности не хватает многим маститым... Его помнят часто бузящим, ищущим себя в алкоголе, уезжающим куда-то... Почему? Почему он ушел? Может быть, он программировал себя на этот уход? Когда его творчество будет проанализировано специалистами, наверное, мы узнаем много новых филологических терминов…»

Да, вероятность появления новых филологических терминов, возможно, и существует – но в данном случае конкретно взамен необратимого добровольного отказа от жизни. Вы скажете, эти события не имеют между собой ничего общего и я преувеличиваю? Но давайте вместе разберёмся, нет ли в понимании творчества как самовыражения кроме лукавого самообмана ещё и некоего подлога, роковой неправды, смертельного капкана для таланта – а сегодня и для литературы в целом?

Понятие «самовыражение» позволяет толковать суть литературного (а в особенности поэтического) творчества не просто как выражение себя, своей внутренней духовной сущности. Профессионалы прекрасно знают, что этого самого «внутреннего содержания» обычно хватает на одну (возможно, хорошую, и а иногда и действительно прекрасную) книгу – повесть, поэтический сборник. А дальше должно начинаться что-то другое, включиться нечто большее, чем сам автор, и питать душу и ум, чтобы человек действительно стал писателем.

Но это происходит далеко не всегда. И логика «самовыражения» начинает разворачиваться в полную силу. Идём далее по смыслу: литературное, словесное творчество начинают толковать как саморазоблачение, даже этакое вербализованное бесстыдное ню – много раз в литературном общении я слышала и от профессионалов: но поэт ведь открывает свою душу, он ведь без стеснения обнажается перед слушателями! – и в подтексте звучит: он делает нечто постыдное, чего нормальному культурному человеку делать явно не следует…

А вот совсем недавно услышала байку про скандального автора, каждый раз в завершение своего выступления снимающего штаны и показывающего публике голый зад. Уж не знаю, какой он виршефикатор (как-то не захотелось после услышанного искать стихи его в Интернете), но убеждение в том, что искусство – самовыражение и самообнажение, он, видимо, усвоил очень хорошо, и даже сделал на этом нехитрый свой пиар, буквально воплотив лукавую метафору в сценическом действе.

И если проследить тенденции в так называемом «либеральном» направлении литературы, то станет очевидно, что весь отталкивающий нормального культурного читателя физиологизм, все вывихи ума и заблуждения души – всё идёт под лозунгом самовыражения, вытряхивания из тёмных тайников таких неприглядных и мерзких тайн, что само существование литературы представляется уже бессмысленным, а то и вредным – она, получается, тиражирует пороки и умножает грязь в мире, и без того больном и страдающем. Но в то же время непостижимым образом творчество всё ещё остаётся в общем понимании одним из сакральных видов человеческой деятельности!

Как соединить несоединимое? Как объяснить и оправдать? Да очень просто! Объявите это тайной творчества, вечной неспособностью человека оценить принципиально новое, запретом любого посягательства на самость художника и его право делать всё, что ему заблагорассудится – и всё в порядке, и можно на голубом глазу предъявлять широкой публике человека-собаку, например. А что? Тоже ведь художественный эксперимент!

Да, есть в подобных оправданиях элемент самозащиты художника от плоского обывательского понимания, от вторжения обыденности в творческий космос – но лозунг полной свободы искусства от нравственных, культурных и любых иных ограничений рождается тоже из самовыражения: я самовыражаюсь, а тут – здрасьте вам! – нравственность и культура! Как сказал один молодой автор, узнав о запрете на мат в книгах: «А как же теперь быть тем, кто матом пишет? Ну ладно, в целлофане будут продавать книжки. А вот спектакли? Что тут-то делать теперь?»
Эта юная растерянность – а за ней логически и активное отстаивание своего и чужого права на «свободу самовыражения» – очень показательна. И приводит всё это в конечном итоге к отрицанию и разрушению культуры как таковой. Потому что свобода подобных «художников», вопреки здравым законам общества, не заканчивается там, где начинается свобода читателя, зрителя, слушателя – а активно вторгается в культуру, в сознание как вирус, как зараза сугубого эгоизма, и разрушению подвергается прежде всего то, что ещё не сформировалось, то, что не имеет культурного иммунитета – юное, не оформившееся. Возникают культурные мутации, опасные для жизни.

Причём вариантов самой «творческой свободы» очень уж немного: об одном – самоуничтожении – уже написано выше. Причём погибают, как правило, именно те, у кого ещё остаётся непогашенным инстинкт истины, те, кто всё острее и болезненнее переживает своё несовершенство и хаос, создаваемый ими же вокруг себя. В конце концов суицид становится формой бегства от невыносимой реальности.

А второй вариант – сознательное утверждение несовершенства собственного «я», возведение его в степень абсолюта при полной утрате высокого инстинкта – предполагает, во всяком случае, сегодня, – гранты, «раскрутку», популярность в итоге. В конце концов, слава Герострата – тоже вполне грамотный пиар… Тот, кто не погибает сам, начинает в конце концов губить других и рушить культуру. И мы растерянно соглашаемся с этим, потому что вопрос про гения и злодейство изначально решён нами в пользу гения: несовместны – и всё тут! Если есть этот пресловутый «дар свыше», с ним уже ничего случиться не может… И вот уже слышатся толерантные реплики: «Ну ведь Сорокин – прекрасный писатель, тонкий стилист, и давно уже не пишет таких вещей…»

Чтобы понять, где произошла подмена и почему желанная свобода приводит к разрушению и самоуничтожению, нам необходимо обратиться к русской литературной традиции, в которой носитель Слова никогда не ощущал себя отдельным самостоятельным и самодостаточным, независимым от культуры «я». В основе морального права на словесное творчество было ясное понимание, что пишущий (а поначалу – говорящий) является только и именно носителем, вестником, посредником, высокая миссия которого может быть выполнена только при условии отказа от мелкого эгоизма, ничтожной самости, только в том случае, когда человек посвящает свою частную маленькую жизнь служению Слову.
И этот дар, который на самом деле поручение, нести не так уж и легко, как представляется обывателю – потому что нести его приходится через внутренние тернии прежде всего, через свои собственные несовершенства, затем – через несовершенства окружающего мира, и только чувство ответственности за то, что тебе поручено, даёт силы. И только в этом случае свет Слова озаряет и самого вестника, носителя, служителя. Только так сказанное обретает более высокий свет и смысл и делает человека больше самого себя. Только такая литература действует в обществе как эктропический – собирающий, концентрирующий, структурирующий фактор.

Совершенно не случайна в русской традиции связь литературных традиций – безымянности, анонимности древних авторов, позднее – распространённости писательских псевдонимов, и уже современного правила написания только имени и фамилии писателя – без отчества. Это та же самая форма отречения, добровольного отказа от других связей – даже самых близких, родственных – во имя Слова. И совершенно не случайна всемирная ценность и значимость русской литературы. Вершины, до которых она оказалась способна подняться, – результат самоотречения.

И никакого самовыражения, никакого эгоизма, никакой вопиющей самости, ибо присутствует ясное понимание собственного несовершенства, неизбежной человеческой слабости и необходимости выстраивать душу свою сообразно высшим идеалам при помощи Слова, данного свыше. Только в этом залог бытия и развития. Вряд ли можно назвать парадоксальным то, что подобное самоотречение во имя высшего помещает человека в оппозицию обыденности – профанного бытия, в оппозицию общественной несправедливости, выстраивает самостояние личности.

Именно здесь много больше тайного, чем явного, и не всех тайн мы смеем и можем коснуться, поскольку они много выше нашего понимания, но – в конце концов всему этому существует и простое материалистическое объяснение. Оно – в языке, который веками отбирает наиболее экономные, гармоничные и точные смыслы, связи, речевые конструкции, в законах родной речи.

Мы уже знаем, что Слово обладает свойством фокусировать психическую энергию человека и способно действовать двояко: обращать эту силу как вовне, так и внутрь личности. Слово, а тем более речевая формула активно формируют внутреннюю и внешнюю реальность. Это значит, что жизненная энергия, воля человека концентрируется в определённом конкретном направлении. Давайте посмотрим, как работает один и тот же принцип воздействия Слова в трёх разных психологических «средах».

«Обнажая перед всеми своё нутро» (строчка из вышеприведённого некролога), человек невольно умножает внутренний хаос, усугубляет его, разворачивает в пространстве своей жизни и вокруг неё. Он сам закладывает процессы разрушения, но ведь никогда не признаётся себе в этом – а если и признается, то уже на пороге этого самого «никогда», то есть слишком поздно. Потому что уже сработала формула-капкан: «основа искусства – самовыражение».

Увлекаясь рассудочными экспериментами или нехитрыми вербальными спекуляциями, не вкладывая в Слово свою жизненную энергию, мы тоже участвуем в разрушении: это прямая растрата силы, превращение Слова в слово и в своём внутреннем мире, и в культурной среде вообще. Почему так много этого сегодня? Потому что ещё жива память о силе Слова, но мы обращаемся прежде всего к форме, пренебрегая утраченным содержанием. А за «плетением словес» проступает тот же самый эгоизм, желание «быть в литературе», питать самолюбие славой. И самовыражение становится вполне приемлемым самооправданием.

Признавая и принимая как данность собственное несовершенство и ощущая себя всего лишь носителем более совершенной силы – силы Слова, мы получаем возможность упорядочить внутренний хаос, начинаем сопоставлять своё существование с высокими образами и образцами, и тем – спасаемся. Те же стихи пишут нас в гораздо большей степени, чем мы их. Здесь Слово – по тому же базовому принципу – действует собирательно, созидательно, эктропически. А как же самовыражение? Да никак. Только самопостроение и саморазвитие личности. И то самое двусмысленно-скабрёзное «творческое обнажение» воспринимается как бред, как абсурд: зачем срывать покровы с тайн (уничтожая их), если должно учиться видеть тайны сквозь любые покровы?

В практике современных культурных войн примитивный капкан «самовыражения» буквально взят на вооружение как вполне передовая технология. Демагогия, пустословие прикрывают не отсутствие смысла, а скрытый умысел – но ведь он сразу становится очевиден, когда вещи называются своими именами! А пресловутое «самовыражение» приходится как нельзя кстати – оно и щит, и оправдание, и гордое знамя антикультурной агрессии.

Если даже в обществе достаточно силён здравый смысл, всё-таки обязательно найдутся такие «творцы», для которых желание «самовыразиться» будет превыше всех остальных соображений. С них-то и начинают: сначала отстаивают их право на самовыражение, возводят в ранг гонимых и преследуемых, возбуждая общий интерес к наиболее пикантным подробностям. Затем наступает этап активной трансляции продуктов этого самовытряхивания с применением технологии скандалов (они, как направленные взрывы, двигают общественное восприятие в нужную сторону), а потом уже можно возводить в образцы и эталоны то, что здравомыслящий человек воспринимает исключительно как безобразие и преступление против культуры.

Сегодня нас уже накрыла третья волна этой направленной агрессии. Капкан работает! В него охотно попадают и мирные, ни в чём не повинные обыватели, представители Великого Среднего, которых всегда болезненно задевала эта странная особость людей искусства, раздражала их отстранённость от бытового и причастность чему-то непонятному, «якобы высокому». Оказывается, всё просто: вытряхни перед публикой свои тайные страсти, пороки, мыслительные вывихи, густо поперчи всё это – «сэпатируй» (см. начало статьи) – и ты уже известный писатель, художник и пр. Почему бы не попробовать? И вытряхнуть есть что, и эпатаж как-то обостряет удовольствие…Так разворачиваются знамёна «новой культуры», под которыми каждый желающий за умеренную или неумеренную плату может открыть в себе творческое начало.

А теперь вернёмся к началу. К тому не дожившему до духовного совершеннолетия поэту. Он действительно был талантлив. Иначе легко нашёл бы себе место в кислотной антикультурной среде, разлитой сегодня повсюду. Научился бы жить в ней и умножать её. И был бы доволен собой. И своей литературной карьерой. Возможностей предостаточно. Но он не смог – потому что его инстинкт истины был жив, потому что хаос в какой-то момент превысил его внутреннюю меру. Капкан сработал.

Давайте зададим себе вопрос: чему же всё-таки нужно учить молодых и чему учиться молодым на творческих семинарах, в общении с профессионалами? Видимо, тому, что самовыражение – всего лишь заявка, запрос, обозначение в себе возможности стать писателем, внутренняя готовность служить Слову. Короткая реплика: «Я есть!» А дальше – готовность к работе с собой, к диалогу со Словом, дальше – суровый опыт самостояния, и вся жизнь как текст, который пишется каждым решением, каждым поступком, каждым нравственным и художественным выбором.

 

---

[1] Статья с согласия автора перепечатана из альманаха «Причал» (http://amarrage.ru/about)