Правда

 

Как часто слышим: «Это чистая правда». Правда без примеси интерпретации. Но при этом «у каждого своя правда». Своя правда, дающая нам право судить, всегда мнится нам «чище» чужой. Давайте будем искренни: правда – грязная, особенно когда она чужая, то есть истинная, не принимаемая мной «чистым» и всегда правым. Правда обо мне не бывает чистой, она дворняга, бездомная, неприглядная, отвергаемая «аристократичной» породой. Правда не аристократична, будь это не так, голодные, больные и сытые и здоровые вряд ли презирали бы друг друга. Правда – αλήθειας – (неоспоримое, не отчуждаемое от меня). Истина – αλήθεια – единственная, всеобщая и потому не моя лично, вообще ничья, никому не (при)надлежащая, но стоящая над всем и всеми. Окончание ς подрывает истинность правды, делая её, множественными «правдами», происходящими от «прав», которые можно править, и при помощи которых удобно управлять, манипулировать.

  «Правду говорить легко и приятно» – комичный, пародийный, беспомощный и заискивающий перед жалким прокуратором арестант не хочет знать, как тяжело и неприятно говорить правду. Ведь Единственный, Воплощавший Истину, произносил Её, а вовсе не правду. Правда в том, что Его предали, осмеяли и оклеветали, назвав террористом, призывавшим разрушить храм. Но отнюдь не правда интересовала Его, но Истина: «Я победил мир… се Творю все новое».

 

 

 

Сократ и «кризис ума»

 

Кризис – это суд. Но судить означает, и рассуждать, разводить суждения по «по разные стороны баррикад». За рассуждение – как кризис-суд разума – ответственен рассудок. Используя гибкость нашего ума, лекало логики и эластичность толкования, рассудок отделяет верное от ошибочного. Но суду-кризису ума, какое бы логически верное решение он ни принял, зачастую неподвластна простота разумного или неразумного, но верного суждения. Ум – умение пользоваться опытом и знанием («кодификацией закона»), рассудок – способ «ведения дела», а разум  своего рода  «конституция» мыслящего существа. Закон, обладающий высшей рациональной силой. Рассуждение как суд-кризис ума – это постоянная необходимость выбора стороны, не позволяющая нам оставаться ни при чем. В таком «кризисе ума» и состоит «революция сократической философии». Логическому «уму» софистов как умению интерпретировать факты, даймониум Сократа противопоставляет кризис ума – рассуждение, не позволяющее обоюдной правоты спорящих и делящее их на тех, кто близок к истине и далек от нее.

 

 

 

Зенон

 

Мы вполне привыкли к тому, что движение обусловлено системой координат, где присутствуют пространство и время. Вспомним две апории Зенона. В первой из них – «Дихотомия» философ убеждает нас в том, что расстояние, которое нам необходимо пройти, может быть бесконечно делимо на половину пути, а это означает, что мы так никогда и не начнем движение. Вторая апория «Ахиллес и черепаха» ставит нас в ситуацию, где герой не способен обогнать черепаху, начавшую движение первой. Подобно этому примеру шашка, сделавшая первый ход, всегда будет на шаг впереди преследователя. В мире, ограниченном пространственно-временным континуумом, мы, разумеется дойдем из точки А в точку Б и всегда сможем обогнать более медленного соперника. Но современная физика знает области (к примеру, зоны повышенной гравитации вблизи «черных дыр»), где законы пространства и времени не работают. Согласно Зенону, одной из таких особенных зон является разум, поскольку он вносит в привычную систему координат категорию бесконечности. Именно о бесконечности говорит философ, когда отрицает возможность движения. На фоне бесконечного продления пространства в любом направлении, тело, движущееся с любой скоростью в любой промежуток времени, в действительности, находится в покое, то есть в состоянии, когда движение отсутствует. В аристотелевском оригинале, (Второй том «Метафизики») фраза Зенона «движение невозможно» выглядит как Ουσίαν άνευ κίνησης – «движение лишено сути (смысла)», а ещё точнее – «суть – вне движения, не подчинена ему». Зенон не отрицает движение, как нечто, что фиксируют наши чувства, он предлагает взглянуть на движение с точки зрения «покоящегося в себе и довлеющего себе Разума» (Николай Кузанский), с точки зрения того, кто находится выше времени и пространства, а значит – выше движения, с точки зрения Бога.

 

 

 

Беззащитность Бога

 

У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно. Когда же он прожил всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих.

Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться.

Старший же сын его был на поле; и возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение своё с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и всё мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся.

— Лк.15:11-32

 

Притча о блудном сыне является сердцем всей библейской истории. Адам, наделенный свободой воли, вопреки предостережению вкушает от древа познания добра и зла. Райское, догреховное существование было неосознанным. Прежде не отделявшие себя от остального сущего Адам и Ева, вкусив запретный плод, внезапно осознают мощь своей Воли, противопоставив ее Богу. Господь знает о будущем проступке, но не противится ему. Даже запрет вкушать плоды с древа познания, не был запретом. Это было предостережением. Запрет предполагает чувство, не совместимое с Любовью – чувство страха. Адам не знает страха даже когда слышит предостережение. Бог не препятствует нам, Он ищет той самой дарованной Им свободной воли, ищет нашей любви. Хочет быть любим. Абсолютно по-детски обвинив в своем непослушании другого, человек теряет былое единение с Богом-миром, искренне стремящимся вернуть его веру. "Адам, сын Мой, где ты?"

Именно "детство" Адама его младенческая зависимость от Всевышнего и неумение пользоваться даром свободной воли и приводят к разлуке. Разлуке, которая на деле являясь частью Промысла о человеке. Промысел этот предполагает встречу с прошедшей через испытание человеческой душой. Душой, умеющей любить искренне и осознанно, а не из страха утратить вечную жизнь.  

Грехопадение – по сути, было не падением, но первым жертвоприношением, где единство творца и творения было принесено в жертву человеческому взрослению, возрастанию. Вообразите себе бесконечно тянущуюся одну ноту. Как бы она ни была прекрасна, ее вряд ли было бы довольно для симфонии под названием человек. Понимающий это Отец, отпустил из отчего дома сына, рвавшегося на волю, пусть и только осознавшего свою свободу.

Писание и до Христа было чередой родственных искуплений. Авель искупает Каина, блудный сын Хам грешит против отца – Ноя. Аврам , дабы стать Авраамом, готов отдать Богу сына Исаака. Иаков, украв у отца благословение, но узрев Бога, становится Израелем-боговидцем . Давид убивает своего блудного сына Авессалома . Весь народ Израиля ведет себя как блудный сын по отношению к Богу-Отцу, прикрывая земную власть буквой Закона.

Блудный сын покидает дом, захлебываясь ужасом сиротства. Новое усыновление человека Богом происходит во Христе – в его воплощении ("Не жертвоприношений Ты возжелал, но тело уготовил мне") и в искуплении ("вознесете на крест сына человеческого и познаете, что это Я есть"). Бог, отпустивший человека, молит человека узнать в Нем себя самого и Отца, когда-то бывших неразделимыми. При этом собственный образ узнаваем блудным сыном в муках Христовых и в смерти на Голгофе, а Образ Божий в Воскресении. Путем Христа, Его усилием блудный сын-человек снова усыновлен Отцу,  и может быть возвращен домой.

Все мы – богоискатели, правдоискатели, разоряя чужие земли, огнем и кровью обращая чужеземцев в свою веру, превращая проповедь с амвона в орудие политиков, состязаемся с Отцом, Его именем утверждая свою эгоистичную волю. Мы не находим ни правды, ни Бога, подобно блудному сыну, застряв в собственном вязком, как болото мире, на островке воспоминаний среди огромного океана Памяти.

Каждый из нас "жнет, где не сеял". Любой, даже увидев путь домой, гордо упорствует в своей правде, которая "не божье знает, но человеческое". Мы слишком заняты собой и озабочены вечным переустройством мира, чтобы просто оглянуться на Отчий зов.

Каждый из нас – блудный сын может быть спасен, когда потеряет в своем пути надежду, дорогу, все силы. Когда завопит, как Иов в пустыне: – Явись и объясни, чем я заслужил? Каждый возвратиться домой, попрощавшись с собственной гордыней богоподобия , отдав своеволие на несправедливый, но праведный в своей любви ко всем и каждому Суд Того, кто терпеливо зовет и ждет нас не в храме и не среди книг, а в нашем сердце в каждом мгновении пережитой нами любви.

Отеческая любовь позволяет нам пройти через собственный ад: заблуждение, ложь, боль, разврат, предательство. Всякий раз, когда мы как разбойник на Голгофе, гневаемся и ропщем на Отца за разлуку, приписывая Его "злой воле" горькие, подчас несъедобные и ядовитые плоды своих мыслей и поступков и называя это судьбой или жизненными обстоятельствами, Бог улыбается нам и молчит. Молчит не потому, что "глух к нашим страданиям и молитвам". Его молчание – и есть величайшее доказательство Его Бытия и Его Любви. Так молчит, заботливый Отец, обрабатывая ссадину, полученную упрямым сыном, который без его разрешения полез к небу на высокий холм и свалился оттуда. Много было бы толку в том, чтобы вечно подставлять нам руки, стелить солому, являться по первому зову огненным и облачным столпом, чтобы опять украсть у нас нашу жизнь, создать ее за нас? Блудный сын только сильнее противился бы такому отцу-воспитателю, а верней отцу-надзирателю. Молчаливый Отец хочет от сына не слепого послушания, но ответной любви. А урок ответной любви часто бывает болезненным. Бог позволяет нам опуститься на самое мрачное дно, на котором только ярче "свет во тьме светит".

Может быть, эти слова вызовут улыбку, но поверьте мне: Всемогущий и грозный Бог беззащитен перед нами в своей любви. Как перед клеветой беззащитна Истина, не ищущая себе объяснений и оправданий. Любовь Божья беззащитна. Господь, мог бы стереть нас в прах один лишь дуновением. Вместо этого Он прощает нам клевету, наивность неверия, разрушение нашими руками Его даров. Пусть, атакуя Бога в лицо, мы наносим раны только себе. Пусть. Но, проявив, наконец, ответное чувство, сын понимает если не собственную виновность, то безмерную любовь Отца. Сознает себя в ответе за Его беззащитность. Мы не желаем сделать возлюбленному больно, поскольку это станет нашей болью, потому что мы в ответе за причиненную нами боль. Любовь делает нас невиновными в нашей безграничной виновности, но именно любовь и отвращает нас от жестокости. От жестокости, а вовсе не от "непослушания".

"Я больше так не буду! Прости. " – Говорит блудный сын.

"Я простил тебя. БУДЬ ТАК И КАК УГОДНО" – Отвечает Отец, –  "но прежде,  осознай, ощути мою любовь к тебе".

 Блудный сын, "лишенный наследства" (Эдема здесь и сейчас), бьется в истерике, колотя Отца кулачками в грудь, и снова убегает куда-то. Бог учит нас ждать и любить. Ведь если сын нужен и дорог Отцу таким, каков он есть, то и мы, прощая любимым, снося от них удары и обиды, становимся чуть ближе к Нему.  

Всевышний просит только погрузиться в Его любовь. Однажды взглянуть на себя Его глазами, полюбив себя так же искренне, как любит Он. Простите за громкие слова, но возможность исполнить это в какой угодно мере – и есть покаяние. Экзистенциализм  не мужество проживания конечной, бессмысленной и обезбоженной жизни. Это мужественное  усилие, которое стоит приложить, чтобы в зеркале эго хоть  на одно мгновение увидеть свое существование глазами Сущего.

Мужество блудного сына взглянуть в глаза Отцу, открыть Ему встречные объятья.

 

Ты помнишь волнение накануне свидания?  Смесь тревоги в ожидании чуда и нетерпеливой, всеохватной радости, созревающей в тебе подобно плоду, готовому вот-вот сорваться с ветки? Разве  охваченный  не этим живым, рвущимся прочь, превосходящим все  волнением,  ты забывал обо всем обыденном и житейском, приготовляя себя к таинству любви? Твоя жизнь внезапно затаила дыхание. Разве не любовь  владела твоим сердцем? И  разве не в ожиданиях и не приготовлениях ко встрече с Любовью состоит и любой пост? «Ныне всякое житейское оставим попечение». Тебе звенят скрытые, но заглушающие для тебя весь мир глубокие колокола, а не унылые кандалы запрета.

 

Ницшеанская «любовь к Дальнему» означает не просто причинение боли во имя грядущего исцеления человеческой души от плесени лени, жалоб и самоуничижения. Любовь к дальнему – не презрение к слабости, но последовательное взращивание в себе сильных качеств. Ницше сознает, что человечество пока не вышло из состояния игры во дворе, где ничем не выделяющийся серый мальчик будет унижен, бит и непременно взлелеет в себе подлость и жестокость.

 Ты умеешь играть в мяч, драться, читать стихи? Делай это лучше других, воспитай себя нового и выживешь и процветешь. Станешь собой. Имей волю к власти над своей силой и слабостью, страхами и желаниями, прояви заботу о себе. Заботу о лучшем себе. Не того ли требует Христос? Кроткий и нищий духом – не безволен. Он свободен от чужих и собственных суждений о себе. Он готовит себя к Царствию небесному. Хочет быть достоин собственной Божественной сути. Любовь к ближнему не слезливое сюсюканье, а работа, работа, облегчающая его боль. Долгая работа по освобождению Бога в нем, и в самом себе. Как и Любовь к дальнему, она превозмогает слабость и грех (что в сущности – одно и то же). Такая любовь видит в каждом человеке человека истинного. Говоря ему: – Не бойся ошибаться, бойся остановиться. Ты сможешь! Ты достоин. Каждый из нас - Лазарь четырехдневный. Так напряги слух и в стенах могилы услышь безжалостное и спасительное: «Выйди вон!» Призови этот возглас. Ведь только я радею о твоем прижизненном воскресении, а тот, кто плачет о тебе, хоронит тебя.

 

Я думаю о том, что такое рай и говорю себе: в раю нет боли, слез, страданий, нужды, одиночества, смерти, горя, разлуки… Не так. Рай достигается не тем, чего в нем нет, то есть не отсутствием изъянов земной жизни. Рай – это вовсе не идеальная теплица для сияющих праведников, играющих на арфах и бесконечно расточающих Богу хвалы.

 Такой рай – цель для многих из нас и посмешище для многих мудрых насмешников от Макиавелли до Ницше. Такой рай слишком похож на идеальный список с нашей повседневной жизни и от того напоминает курорт или пансион, где мы смогли бы позабыть о своих заботах навечно. А где «служение»? Радость единения со Всевышним, где же она? Нет, рай – это вовсе не то, чего в нем нет, а нечто, что в нем есть. И это нечто непостижимо и недостижимо в нашей жизни, где стремление к избавлению от страдания давно уже подменило собой любовь к Создателю. Так что это за нечто? Это постоянное присутствие Бога. В богословии это присутствие обозначается словом парусия (παρουσία, παρα — «около, вне», и ουσία — «существование») – незримое пребывание во всем, второе пришествие Христа (Изначально: «Царский визит»). Парусия – не внезапное слияние с Богом в результате «эволюции», как у Шардена и не всеочищение со стиранием бинарности света и тьмы, как у Сведеборга . Это пребывание Всевышнего в каждой живой клетке, пребывание, меняющее нашу суть. Процесс, о котором апостол Павел сказал: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся» (1 Кор . 15:51). Здесь открывается ещё один немаловажный смысл. Вспомним, что рай «обретается», как обретается покой, уверенность, внутренняя сила. Можно сказать: «Я обрел, нашел свое призвание». Но можно ли сказать: «Я обрел безмыслие , безболезненность и беззаботность»? Безмыслие в раю, к слову сказать, было бы парадоксом. Все просто, рай – это в том числе и обретенная нами способность немедленного воплощения слова и помысла. А теперь попробуйте представить себе рай без помыслов. Страшно? И мне тоже.

Блаженная по сути своей идея «сотворения рая на земле», далека от рая уже потому, что ее осуществление требует избавления от толщи того и тех, кто мешает воцарению земного рая. Райское бытие, оно же – подлинное бытие не от чего и не от кого не избавляется, поскольку ни от кого и ни от чего не зависит, ни к чему не тяготеет и ничем не тяготиться. Такому бытию никто и ничто не может стать помехой. Рай – не античный элизиум – это поле деятельности Бога над нашими телами и душами. Акт нашего с ним сродства и сотворчества, предполагающий бесконечные ветки роста, переживаемые нами. Рай – не там, где нет мучений и боли. Рай – там, где мы с Богом бесконечно творим мир и самих себя.

 

 

 

Один голос

 

«Один голос создает гул бытия». [См. Ж. Делез «Логика смысла» и Ален Бадью Делез «Шум бытия»: прагматика культуры].

Один человек может говорить с миром, через одного может говорить мир. Я сам – голос мира. Плачущего, хохочущего, безмолвного, любого. Мой язык здесь и сейчас может стать языком любого из нас. Но если этот язык не будет услышан и понят, он превратиться просто в бессмысленный гул. Громкий – снаружи, тихий, если внутри.

 

 

 

Почему Ницше великий философ?

 

Он возвращает человеку статус подобия Божия через буквальную дионисическую мифологему. Человек уподоблен Богу в стремлении творить из ничто. Творить и повелевать. Человек должен слиться с Богом в танце, человек должен осмелиться молиться Богу не словом, а делом. Буржуазный дух современного Ницше христианства в сделке с Богом. Я верю в тебя и творю добро не во имя добра и величия своей души, не во имя самопожертвования, но во имя личного спасения. Бог умер. Умер такой Бог сделки, святош и собственников. Жив иной Бог. Он дал нам волю, свободу, силу. Живой Бог подарил нам смех. Пламя Заратустры – согревающее и сжигающее. Спасение – это отвага, жертва, это смелость, хохоча и танцуя, сгореть в огне божественного смеха. Смирение – это стойкость. Любовь – это сила быть живым. Прошение – это подлинное оставление должникам их долгов, а не проповедь. Спасение – это смех. Возможно, "антихрист" Ницше – христианин в той высшей степени, что и первые мученики, проявлявшие болью свет иного мира. Царствие Ницше точно не от мира сего. И воля к власти – тоже часть Божьего подобия. Этим его человек чист, нелицемерен и прекрасен . . .

Ницше называет этический принцип «подставь другую щеку» «философией пса, унижено катающегося в пыли, пока его бьют» («Антихрист»). Но следует помнить, что «достоинство человека не от другого человека зависит, а от  связи с Высшим Я, то есть с Богом. Если мужчина находится в контакте с Богом, он никогда не будет пресмыкаться перед женщиной. Видя, что женщина унижает его достоинство «некорректным поведением и высказываниями», он остается в своем достоинстве, не позволяя его разрушать. Он стоит перед ней, а не ложится ковриком у её ног. Когда он унизился, лег на пол в коридоре, после её «вали отсюда», после того, как она буквально переступила через него, конструктивные отношения стали невозможны. Говоря религиозным языком, Бог изгнан из этих отношений. Навсегда…» ( См. Игумен Евмений ).

 

 

 

* * *

 

Называйте это чем угодно, но истинная философия не в утверждении разума, не в исследовании или испытании его (а равно и вещей, доступных разуму). Философия в поражении разума, в твоей внезапной победе над ним. Тогда бытие – не объект и субъект, не состояние. Тогда бытие не в тебе, но бытие – и есть ты. И нечего больше понимать. И разум сокрушен.  Вопль отчаяния, издаваемый разумом – это и есть философия.

 

 

 

* * * 

 

Против того, что источником трансцендентной морали может служить наш разум , есть один иррациональный аргумент – Любовь.

Сторонники рационального происхождения морали обычно приводят кантианский аргумент: поступай так, как если бы твой поступок являлся всеобщей нравственной максимой. Такой максимой, разумеется, является отсутствие поступков, способных нанести ущерб и вред другим, и это прекрасно... Беда в том, что отсутствие в нашем поведении зависти, насилия, корысти – еще не есть Любовь. Вне любви зло ограниченно лишь количественно, причинившего зло изолируют или уничтожают, это разумно, но подобная разумность не отменяет зла. Осужденный не способен к покаянию, метанойе , перемене, она не обретаема в поле человеческой, разумной, имманентной, социальной морали.

Парадокс любви в ее беззащитном всесилии.

– Прости им, Отче. – Эти слова не просто отсылают к иному суду и иной иррациональной морали. Беззащитность сильна перед беззаконием именно тем, что она являет ему его собственный ужас нечеловеческим усилием Любви. Прощение являет мучителю всю полноту совершаемого им. Прощение говорит, я – это ты. Оно не сияет великодушием, но ограничивает зло качественно.

Любовь делает возлюбленного не только источником твоего покоя и радости. Она делает его радость единственным и необходимым условием твоей. Иррационально отдавать лучшее и дорогое другому, чтобы увидеть его улыбку.

Совершать зло из любви формально возможно. Однако подобный акт воли унижает любовь до стремления к некоей цели, к устранению препятствия, собственного неудобства, якобы мешающего любви. Я говорю не о защите Возлюбленного. Но Любовь – не то, на что ты готов ради него. Она то, что уже является Вами обоими. Легко наступать на жизнь возлюбленного тысячами своих поступков, доказывая и «проявляя» Любовь. Куда сложнее и важнее дать ему быть.

Неразумная Любовь допускает бытие другого, это называется: «Я люблю тебя всего, таким, какой ты есть». Это не слепая вседозволенность, но неразумная способность не требовать от Возлюбленного нечто, помимо его самого. Любви не надо нашего отклика, исправления, ей довольно и нас. В этом ее иррациональная сила.

Неразумно отдавать во имя Возлюбленного и это не может стать максимой, зато становится Любовью – иррациональным, потусторонним, непроизвольным, стихийным, дионисийским , божественным источником морали, не просто не допускающей зла, но единственно допускающей нас как род человеческий.

Можно ли без любви? Да. И без Бога можно. Но чего ты хочешь: отдавать другому себя и исполняться в этом или просто быть хорошим тепло-хладными существом, не делающим зла?