ЗАЧИН

 

Память народа избирательна, как, впрочем, и память любого отдельно взятого человека. По каким-то неведомым правилам она бережно хранит одни фрагменты былой индивидуальной жизни, а подавляющая часть других фрагментов соединяются в вязкое и топкое «прожитое». Механизм отбора неясен. Вследствие этого у каждого человека есть биография официальная, а есть сущностная или реальная. Так, при заполнении трафаретной анкеты, допустим, для отдела кадров на предприятии, работник добросовестно перечисляет основные вехи своего жизненного пути: когда и где родился, когда окончил школу, и когда техникум или вуз, где начал свой трудовой путь и каких должностей успел достичь, к каким знакам отличий был представлен... Но, даже оставаясь наедине с самим собой, он смутно помнит все эти даты. Зато очень отчетливо то, как вместе с другом впервые переплыл реку или тот миг, когда почувствовал, что вся красота мира сосредоточилась в глазах девчонки из соседнего класса. А еще помнит, как украл шоколадку в магазине; как дежурил у постели отца, сваленного инфарктом, угрюмо молчал, а про себя просил: «Держись, держись, не уходи...»

Под внешними событиями всегда присутствует неочевидное для окружающих иное содержание, зачастую никогда не изреченное, но составляющее подлинный очерк человеческой жизни. Так и в обществе; грохочут события, мелькают известные и влиятельные люди, а потомки видят ту эпоху совсем в другом ракурсе, чем современники. И совсем других людей почитают в качестве достойных сынов народа, а то и всего человечества.

 

 

 

1. ПОНЯТЬ, ЧТОБЫ ПРИБЛИЗИТЬСЯ

 

В условном делении потока жизни на поколения и эпохи сокрыто желание людей понять: Куда же движется общество? Кто является зачинщиком перемен? Кто же определяет облик исторической общности, втиснутой в определенный отрезок времени? В стремлении любопытствующих увидеть направленность жизни нетрудно распознать жажду истины и вполне прозаический страх перед будущим.

ХХ в. наглядно продемонстрировал нам, как быстро рушатся общественные устои и государственные образования, как хрупко благополучие отдельной семьи. Взрывали красивейшие храмы, потрошили могилы достойнейших людей и драгоценные раки с мощами божьих угодников. Тут же мумифицировали трупы вождей революционных масс, потом, растерянно озирались по сторонам, не зная, что делать с этими мумиями. Массы сначала видели себя униженными и оскорбленными, затем – авангардом прогрессивного человечества, теперь объектом манипулирования со стороны хитрых политиков и продажных СМИ.

Сколько влиятельных и могущественных персон в одночасье оказывались на дне морском с камнем на шее или были засыпаны землей во рву, а те, кто вершили «суд истории», сами становились «врагами народа», превращались в один сплошной синяк или в мешок с переломанными костями. Их обличители со временем титуловались «оберворами» или «пособниками тоталитаризма». ХХ в. предстает длинной чередой очковтирательств и громких разоблачений не только в России. Вся Европа, обе Америки просто переполнены конфузами и скандалами. Вспомним, хотя бы Джона Ф.Кеннеди, популярнейшего президента, человека десятилетия (60-е годы ХХ в.). Но со временем проступили многие нити, связывающие первого человека в США с авторитетными уголовниками. Даже одних и тех же девок пользовал президент вместе с главарями мафиозных кланов.

Мертвые сраму не имут. Но по смерти многих знаменитостей, их глянцевые портреты быстро тускнеют, проступают на знакомых лицах неприглядные «трупные пятна». Из шкафов в высоких кабинетах вываливаются скелеты, из сейфов извлекаются компрометирующие материалы, свидетельствующие о грязных финансовых махинациях, подлогах, заказных убийствах, предательствах и даже о поклонении отвратительным культам. Внуки некогда знаменитых кинодив начинают стыдиться своих бабулек, как профессиональных гетер.

С другой стороны множатся легенды о людях не составивших себе «имя», но оставивших после себя «несгораемую рукопись» или серию картин, содержание которых начинает проясняться лишь для последующих поколений. Растет значимость научных концепций, вначале отвергнутых самыми просвещенными кругами, как «беспочвенные фантазии». Кем был М. Булгаков в послереволюционной Москве? Бывший врач, подхалтуривавший фельетонами в газетах, драматург, стяжавший кратковременный успех («Дни Турбиных»). Короче говоря, второсортный литератор, сущий пигмей на фоне великих пролетарских писателей и поэтов: М.Горького, Д.Бедного, В.Маяковского, А.Фадеева. Но почему-то неудержимо скукоживалась посмертная слава столпов социалистического реализма, а слава М.Булгакова неудержимо растет и по сей день.

М. Цветаева закончила свой земной срок посудомойкой в столовой заштатного рабочего поселка. А Л. Брик слыла в столице влиятельной хозяйкой литературного салона. М.Шагинян обязательно получала награды за очередной свой «прозаический кирпич». Последние две дамы чувствовали себя в сердце России, как дома. И похоронили их на престижных кладбищах, и сподобились дорогих надгробий. А представительнице старинной русской фамилии М.Цветаевой даже места на поселковом кладбище не нашлось.

Старик Циолковский в качестве маразматика-чудака проживал в пыльной Калуге. А «технарь» Красин представительствовал Советскую России на международных форумах... Ну и что из того? Лишь то, что Цветаева, Булгаков, Циолковский и составляют для нас облик той давней уже эпохи. Пена высохла, соль осталась. Они и есть «соль земли и свет мира». Проходящие десятилетия как бы становятся кругами линз, благодаря которым люди, при жизни малоприметные, оказываются подлинными героями и мастерами, настоящими наставниками и учителями для грядущих поколений.

Жизнь человека обязательно когда-то пресекается. Но есть личности, бытие которых не завершается с физической смертью, а как бы приобретает новые свойства – разрастается в качестве некой лучащейся сущности, освещает молодые души, беспокоит отзывчивые сердца. Это бытие пронизывает толщу общества неведомыми токами и вибрациями, направляет деятельность значительных социальных или профессиональных групп; люди понимают, что начинают лучше видеть и четче сознавать происходящее вокруг, ощущают себя причастными к открытиям, сделанным задолго до их рождения.

Не следует списывать обозначенную ротацию на недолговечное торжество большевистского мракобесия. К.Леонтьев – выпускник Императорского Московского университета, врач, дипломат, мыслитель, не был допущен на склоне лет к преподаванию в родном учебном заведении, как человек малокомпетентный. Он нашел себе пристанище возле божьей обители. Его кончину никто и не заметил, за исключением нескольких смиренных монахов. А по прошествии чуть более четверти века, его прах извлекли из скромной могилы активисты-революционеры и выбросили на помойку. Ни при царизме, ни при социализме великий провидец не снискал ни признания, ни покоя. Ну и что из того? Лишь то, что слепцы и глупцы были, есть и будут. Жалок их удел.

Удивительно другое. Каким-то чудодейственным образом, нетленный дух подлинных мудрецов, поэтов, очевидцев откровений озаряет своим неземным сиянием лица грядущих поколений. Те, от кого, казалось бы, не осталось и следа, продолжают направлять мысли и чувства многих людей. Легко человека расстрелять или утопить, но какой секирой можно рассечь его душу? Каким занавесом затмить сияние, исходящее от нее? Не зря же влиятельные и могущественные персоны беснуются и негодуют, обнаруживая отблески столь странного пламени. От них самих свечения не исходит, а всего лишь удлиняется с годами мрачная тень – символ безымянного рва, в который придется когда-то сойти. Ротация сильных мира сего на людей незначительных, а то и вовсе изгоев, но уже в качестве настоящих «сынов народа» повторяется с удручающим постоянством. Те, кого травили, гноили в казематах, не замечали как букашек под ногами, со временем оказываются «живее все живых». А те, кто заранее побеспокоился о музеях и постаментах для будущих памятников, превращаются в содержание пустоты; сколько не всматривайся в нее, ничего не увидишь; сколько не прислушивайся к ней, ничего не услышишь.

В стремлении потомков воздать должное подлинным героям своего времени через организацию мемориалов, и даже через фетишизацию личных вещей, нетрудно прочесть искреннюю обеспокоенность поклонников и почитателей. Эти люди пытаются придать нетленному духу свойства утраченной материальности, и потому всячески поддерживают иллюзию присутствия выдающего человека, покинувшего бренный мир; организуются юбилейные даты, печатаются воспоминания друзей и близких, присваиваются имена улицам и пароходам. Во всем этом ажиотаже вокруг нового «открытого» имени много пустопорожнего шума, идущего вразрез с волей человека, чья бронзовая или гипсовая голова наконец-то отлита и увенчана лаврами. Общество может сотрясать запоздалое раскаяние (просмотрели... не сберегли...). Но почитатели и поклонники, почему-то гонят от себя мысль, что объект почитания никогда и не стремился быть известным и тем более «культовой фигурой». При жизни он был безразличен не только к хуле, но и к проявлениям восхищения своей персоной. О своих будущих поклонниках никогда и не помышлял. В подобном допущении есть что-то изначально противное человеческой натуре. И самое неприятное заключается в том, что одни (целеустремленные и работящие) из года в год прилагают все свои силы, чтобы как-то заявить о себе и занять достойное место в обществе. И занимают; без устали хлопочут о знаках отличий, должностях и рейтингах влиятельности, уподобляются новогодней елке, увешанной яркими игрушками и красочными гирляндами; но вот проходит праздник, елку выдергивают из крестовины и отправляют в печку; а другие люди, зачастую идущие вопреки мнению и настроению общества, а то и совсем живущие вдали от общества, оказываются реальными вкладчиками в сокровищницу национальной (а то и мировой ) культуры. Как же так?

В каждом обществе, в каждую эпоху есть сильные мира сего, которые имеют возможность и право разговаривать с «молчаливым большинством», наставлять его и приказывать ему. Но по прошествии всего лишь нескольких десятилетий выясняется, что сильные мира сего мало чем отличаются от пасомого ими стада; они очутились «в струе» или на «волне»- благодаря случаю или сложившимся обстоятельствам; в их поучениях вдоволь тенденциозного, откровенно глупого; в их поступках предостаточно нарциссизма, их решения определялись враждой с соперниками. И в то же время выясняется, что среди пасомого стада присутствовали некие возвышенные натуры, Слово которых звучит все весомее, отливается в чеканную форму Дела. Хотя самого того, кто произнес Слово, давно уже нет в списках живых: умер, казнен или пропал без вести.

Не следует думать, что все те, кто ушли и тем не менее остались в обществе (памяти народа, истории страны) относятся к праведникам. Брать с них пример сложно, зачастую опрометчиво. Многие из них живут опасно. Кто заканчивает свой жизненный путь в полной нищете; кто пускает себе пулю в лоб; кто становится законченным мизантропом. Напрасно выискивать в их письменах веру в светлое будущее человечества, до которого у них не достало терпения дожить. Когда женщина накладывает на себя руки (М.Цветаева), то это означает, что она не желает иметь ничего общего с окружающими ее людьми, и даже от Бога не ждет поддержки; небытие для нее предпочтительнее дальнейшего пребывания на земле. Когда наследник многовековой христианской традиции, сын богослова (отец М.Булгакова преподавал в Духовной Академии) настаивает на уничтожении своих останков в пекле крематория, то это волеизъявление следует понимать как отказ ждать второго пришествия; Мастер после своей смерти рассчитывает лишь на абсолютную тишину.

Подобные прецеденты затруднительно списывать только на человеконенавистническую вакханалию, происходящую в стране в те годы. Неуживчивый, мнительный Лермонтов презрительно расставался в своих внутренних монологах с родными просторами («Прощай, немытая Россия»). Достоевский по молодости лет записался в заговорщики против помазанника Божьего, а по возвращении из мест не столь отдаленных, слыл азартным игроком, готовым спустить не только свое, нажитое, но и драгоценности любимой женщины. Среди ничтожно малого меньшинства бессмертных праведники, конечно, встречаются, но и греховодники вовсе не редкость. Незаурядные личности обычно находятся в сложных отношениях с власть имущими, могут сомневаться в незыблемости божественных догматов, не придерживаться «прекрасных формул своих великих предшественников». К тому же они мало заботятся о том, что говорят о них современники и редко терзаются тревогами: «А будут ли вспоминать обо мне после смерти?». Только одно объединяет их. Они терпеливо или, проклиная свою злосчастную судьбу, следуют своему призванию.

Но в качестве добытчиков доходов от своей творческой деятельности, обеспечивающих сносную жизнь, обычно несостоятельны, т. к. всецело концентрируясь на каком-то одном занятии, редко получают за него вознаграждение. С экономической точки зрения А. С. Пушкин был банкротом, (более чем стотысячный долг поэта погасил государь-император Николай I ). Самое парадоксальное заключается в том, что выдающиеся личности зачастую добровольно отказываются от дохода и прочих наград благодарного общества. Л.Н. Толстой не хотел получать ни копейки за издание собрания собственных сочинений и даже от Нобелевской премии отказался. Тейяр де Шарден, столкнувшись с запретом ватиканской цензуры, не предпринимает ни малейших попыток как-то обойти этот запрет; до последних дней своих держит «в столе» свой гениальный труд «Феномен человека». Антонио Гауди без особых усилий мог бы сколотить себе состояние на проектах вилл для нуворишей, но «вколачивает» всю свою жизнь в каменную глыбу собора, и погибает оборванцем под колесами трамвая.

Вызволяя из небытия то, что не сулит очевидных выгод и привилегий, творческая личность как бы демонстрирует нам, что ее связь с обществом и всеми его институтами опосредована, а существует другая, более сильная связь, обычным людям недоступная и оттого непонятная. Отнюдь не родители, друзья, любимые, социальные потрясения и политические катаклизмы определяют созидательный порыв творческой личности. Такие люди словно слышат властный призыв, проступающий сквозь гул растревоженной крови; их глаза видят неведомые маяки, а их души озаряются неземным светом; они не могут не действовать, не могут молчать; и в то же время они сосредотачивают все свои силы на том, что у окружающих людей может вызывать полное безразличие или даже открытую неприязнь. Среди их учителей, поводырей и наставников – те, кто покинул бренный мир век, а то и двадцать веков тому назад. Небожители постоянно обнаруживают наличие дистанции между носителями «божьей искры» или «дьявольского огня» и остальным обществом. Последующие поколения в качестве очевидцев состоявшихся пророчеств, или, благодаря концентрации нравственных усилий, преодолевают эту дистанцию; неочевидное ранее становится очевидным потомкам. Но тотчас обозначается новый разрыв, отъединяющий званных от избранных. Последние, в конце концов, и представляют собой облик конкретного народа и конкретной эпохи.

Представим себе театральный зал, в котором гудит, лопочет, смеется и переговаривается пестрая публика. Кто-то занимает первые ряды партера, кто-то ложи бельэтажа, а кто-то довольствуется местами на галерке. Кто-то «разминается» в буфете, кто-то любезничает в фойе с барышнями. Но звонки дисциплинируют публику, собирают всех без остатка в театральном зале, гаснет свет, начинается представление. Зрители приветствуют своих любимцев, неотрывно следят за коллизиями, в которые погружены персонажи, рукоплещут после эффектных сцен, откровенно скучают на длинных монологах – а затем славят актеров, режиссеров, драматургов или бурно возмущаются из-за обманутых ожиданий. Представление заканчивается, зал пустеет... Но пустеет не полностью; остаются отдельные персоны; кто в партере, кто на галерке, кто на балконах. И в тишине их голоса начинают звучать ясно и громко; они соединяются в некий хор. Оставшиеся в зале по прежнему отъединены друг от друга рядами и перегородками; они обращаются ко времени и судьбе своими поющими сердцами. Именно этот мотив будут стремиться услышать новые драматурги и постановщики новых спектаклей. Именно по наличию хора «поющих сердец» и судят состоялось ли поколение.

Метла перемен выметает из театра жизни всех любимцев публики и всех горемык, смешивает их с землей, но осторожно огибает тех, кто озарен светом небесным или обожжен огнем преисподним. У них свой ритм жизни и звенящая поступь смерти их отнюдь не страшит. Они поют то скорбно, то задорно (у каждой эпохи свой мотив). Увы, звонкую песню, во всем ее богатстве интонаций и переходов слышит только Дух, а драматурги, режиссеры различают лишь слабые отголоски, уходящие в тишину театрального зала. Не исказить «песнь» невозможно. Но ведь и бронзовые памятники, призванные увековечить гения, неизбежно искажают оригинал.

Окидывая мысленным взором отдельно сидящих в огромном зале людей, поневоле приходишь к выводу, что материальное – повсеместно, а духовное – избирательно и редкостно, и по своей сути определяет квинтэссенцию человеческого бытия. Если просуммировать площади пиков горных вершин, то нетрудно убедиться в том, что их совокупная площадь ничтожно мала по сравнению с поверхностью всей земной суши. Но именно эти твердокаменные и обледеневшие «пятачки» земли, зачастую скрытые от наших глаз облачной дымкой, носят имена собственные (Эльбрус, Эверест), как будто они – отдельные острова в океане.

Каких только почетных званий и наград не придумали советские правители, чтобы выделить самых достойных: тут и кавалеры звезды Героя и лауреаты Ленинской премии, и Народные артисты. Звонкие фамилии привинчивали к бортам пароходов, присваивали даже городам. Нет предела людскому честолюбию. Любому изгою или бандиту хочется увековечить свое имя на тяжеленной надгробной плите.

Наряду с плеядой выдающихся государственных мужей, всенародных поэтов и писателей, в монолите советского общества одиноко посверкивали фигуры не столь приметные. В. Высоцкий был «простым» артистом, Н.Рубцов – бездомным выпивохой, который только к возрасту Христа худо-бедно завершил свое образование. К.Васильев слыл дилетантствующим художником. Но мотив, заданный этими выдающимися личностями, звучит и по сей день. А обласканные властью «столпы», импозантные культработники, «секретари» и «председатели» правлений и президиумов, «вожди» многотысячных творческих коллективов канули в забвение, точно их и не было совсем. Названные мною личности фактически были изгоями; почти все они прожили вдвое короче «единицы статистического учета народонаселения». Они прошли стороной мимо престижных концертных и выставочных залов, мимо центральных издательств и наградных комиссий, тяготели к периферии жизни. И тем не менее именно они относятся к исчезающе малой толике представителей «хилого» послевоенного поколения, которых и в начале нового тысячелетия почитают как наиболее достойных. Конечно, из этой иллюстрации ошибочно приходить к суждению, что подлинная жизнь обязательно должна быть стремительной и короткой, как взрыв. А.Солженицын стал долгожителем, хотя его сажали и выпускали, принимали и исключали, выдвигали и задвигали, изгоняли и вновь приглашали...

Почему же из эпохи в эпоху к таким незаурядным личностям люди относятся предвзято, а затем каются и признают свои «чудовищные» ошибки? Личности, ведущие подлинную жизнь, зачастую плохо отличают власть предержащего от обывателя, «сильного мира сего» от «неудачника»; бывает и так, что они презирают всех своих современников скопом («Печально я гляжу на наше поколенье...»). Они ощущают себя носителями некоего редкостного дара, а остальных воспринимают как лишенцев, как людей обиженных умом, обделенных Богом, обойденных Судьбой. А современники, высокопоставленные и не очень, влиятельные и «мелкая сошка», просто нутром чуют наличие таинственной привилегии, отделяющей непреодолимым барьером незаурядную личность от всего прочего общества. Барьер этот неочевиден, состоит из нематериальной субстанции – иначе его можно было бы разрушить, сжечь или отменить каким-нибудь юридическим кодексом.

Ведь если очень захочет человек, то сможет правдами и неправдами пробиться в кабинет к самому высокому начальству, отгороженному от прочих смертных секретаршами, охранниками, дубовыми дверьми. Вчерашний босяк может стать богачом, прощелыга - влиятельным политиком. Но вслед за «литературным власовцем» или «провинциальным мазилой» подняться в сферы, которые само время почтительно обходит стороной, увы, дано только тому, кто наделен даром восхождения. Как услышать то, что слышит он? Как увидеть то, что открывается его глазам? Он кожей ощущает толчки и сдвиги в человеческом обществе, изменения, которым еще долго предстоит нарастать и усиливаться, прежде чем они оформятся как ключевые события. Будучи отъединенным от общества, такой человек и ведет себя независимо, а это не может не раздражать, особенно тех, кто стремился стать влиятельным, но и достигнув влиятельности, вынужден считаться с массой обстоятельств. Любому влиятельному лицу хочется бросить в адрес независимого человека: «Проще надо быть!». А если тот не понимает, то кулаком (ножом, пулей, удавкой) поставить его на «место». Здесь кроются истоки вековечных глумлений, травли, изгнаний и публичных казней тех, кем народы сейчас гордятся, как своими лучшими сынами.

В странах, давно уже затопленных приливом демократии, обязательно наличествуют закрытые клубы, эзотерические кружки, элитарные салоны, где сосредотачиваются «сливки общества»; самые состоятельные, самые могущественные, самые популярные. «Идолы» и «кумиры» собираются вместе для мистических радений или для оргий, для интеллектуальных дискуссий, или просто для того, чтобы приятно провести вечер. Подавляющее число обывателей мечтает хоть на несколько мгновений оказаться в столь рафинированном обществе, и готово ради этого на многие неблаговидные поступки. По мнению абсолютного большинства, участники закрытых мини-собраний ведут восхитительную жизнь, переживают ярчайшие впечатления, острейшие наслаждения, являются зачинщиками главнейших перемен в мире... Подобные тусовки для избранных сосуществуют и в тоталитарных государствах; партийные пленумы и съезды, заседания Академии Наук, Генштаба, Правлений творческих союзов. Каждое такое мини-сообщество располагает возможностями отбора в свои «члены» одного достойнейшего из тысяч кандидатов и соискателей, распоряжается огромными материальными, финансовыми ресурсами, располагает солидной социальной инфраструктурой, гарантирует своим заслуженным участникам синекуры при выходе в отставку. За столь престижные места всегда идет ожесточенная борьба, подчас с хрустом костей, зубовным скрежетом и пролитием крови.

Можно перебрать различные общества, как бусины на четках; везде тема отбора составляет основную интригу жизнедеятельности людей. В насквозь пролетаризированном советском государстве существовала партноменклатура. В расистском Израиле – раввинат. В нацистской Германии – приближенные к фюреру «товарищи по партии». В буржуазной Европе – Бельдербергский клуб. Люди – не одинаковы, и всемерно стремятся подчеркнуть это. Даже у зэков, теснящихся в зловонной камере, есть свои «авторитеты» и « опущенные».

Но проходит век, метла времени сметает влиятельные фигуры, как дворник упавшие листья в мусорную корзину, а из небытия, из пустоты проступают другие фигуры, которые и составляют подлинное навершие каждого народа и расы в целом; гении, подвижники – бессмертные души, венчают собой облик каждого поколения и каждого века.

Но как же все-таки происходит эта столь странная, иррациональная в своей основе замена «одних» на «других»? Первых обычно упрекают в чванстве и высокомерии, в клятвопреступлениях и грязных махинациях. Но и «другие» не лыком шиты; среди них немало тех, кто с гонором, явные гордецы, способные жестоко поранить человека небрежным замечанием, а то и оружием. Ершистых и колючих, дуэлянтов и просто откровенных задир среди них достаточно. Но не о поведенческих характеристиках здесь идет речь. Глубоко порядочные, совестливые люди, чуткие к любым проявлениям лжи и несправедливости, люди, взыскующие правды, и обычно откликающиеся на нее, встречаясь с проявлением дара (это может быть всего лишь статья в газете, или песня, случайно услышанная из распахнутого окна), испытывают нечто вроде преображения. С изумлением или негодованием они начинают взирать на окружающий мир, обнаруживая в нем неявные доселе взаимосвязи. Они загораются желанием услышать (прочитать, увидеть) что-то еще, созданное этим автором, но так как искомые произведения данного автора редко транслируются в СМИ, знакомство происходит в замедленном темпе. Многие вскоре совсем забывают о пережитом состоянии прозрения или радости совершенного открытия. Но находятся такие беспокойные натуры, которые никак не могут забыть случайную встречу с эхом (отблеском божественного огня) таинственного незнакомца; они начинают терпеливо искать другие приметы и признаки его присутствия, самочинно пропагандируют обнаруженные произведения своим друзьям и близким. Именно восприятие произведения, как откровение, превращает этих чутких людей в убежденных проповедников, защитников и первых разрозненных почитателей.

Смерть автора, особенно ранняя, придает этим почитателям мужества и решительности сказать окружающим: «Вот, кто на самом деле является подлинным выразителем духа народа». Для этого почитатели ищут друг друга, чтобы объединиться, стать силой и сохранить то, что обычно именуется «творческим наследием». Задача не из простых и решаема только упорными и целеустремленными энтузиастами. Они тратят уйму своего времени, иногда все свои сбережения – и все для того, чтобы в памяти общества сохранить мыслеобразы человека, с которым многие из добровольцев лично не были и знакомы. Что же движет ими?

Они взыскуют правды, той правды, которую не могут, вследствие своего бессилия, дать те, кто располагает правом на широко публикуемые всевозможные интерпретации бурлящей жизни, кто вещает каждодневно с высоких трибун набившие оскомину банальности, кто откровенно лжет. Без правды, исторгнутой из глубин своей души носителями неземного огня, народ превращается в темную толпу, в жалкий сброд, который только способен жевать да гадить. Без современников – выразителей духа, люди чувствуют себя осиротелыми и покинутыми, очутившимися в безблагодатной пустыне. А те, кто вытравил у себя способность чувствовать, покорно идут навстречу своим порокам, чтобы через них обрести скорую гибель; они уподобляются порошку или пыли. Добровольцы же ощущают себя причастными к дару, как свидетели и очевидцы его проявления; они сплачиваются вокруг феномена бессмертия. Энтузиастами движет чувство долга; они испытывают невыносимую боль от мысли, что изреченная правда может быть не услышана.

С поразительной настойчивостью они доказывают своим соседям, сослуживцам, случайным попутчикам, что вот этот человек (зачастую пьяница, дебошир или самоубийца) принес с собой новую правду об изменчивой жизни и своим творческим горением, а то и самосожжением оправдал перед потомками, историей и судьбой сегодняшнее несовершенное поколение. Народ (или всего лишь жители определенного города, поселка) вправе знать своих подлинных героев.

Конечно, большинство только отмахивается от добровольных проповедников открывшейся им правды; мол, типичный чудак...отщепенец, изгой и т.п. Но находятся и сочувствующие, те, кто прислушивается ... В итоге собираются кружки и общества почитателей, проводятся фестивали, чтения, летят обращения во все инстанции; энтузиасты начинают бить во «все колокола». И этот набат уже не стихнет, пока к носителю дара не придет общественное признание. Сами же добровольные миссионеры обычно остаются в тени. Они и мысли не допускают, чтобы занять место подле того, кого так искренне любят и почитают. Они удовлетворены тем, что вразумили людей. Они соучаствовали в акте воскрешения для общества носителя дара. Ими движет инстинкт самосохранения в наиболее благородной форме его проявления. Добровольцы интуитивно понимают, что народ, забывая о тех, кто несет с собой правду сердца, вскоре заблудится на исторических путях и уподобится сору на ветру.

Поэтому-то «сильные мира сего», ежечасно утверждая горько-соленую правду жизни, вынуждены впоследствии отступать на задний план в складывающейся картине века. Их правда слишком переменчива, нестойка, хотя на утверждение ее затрачиваются неимоверные силы. Именно разительное несоответствие затрачиваемых ресурсов, идущих на упрочение правды жизни, и быстрая изменчивость этой правды, наглядно свидетельствуют о том, что человек сам по себе слаб и слеп; он – всего лишь неразумное дитя, играющее в тысячелетние рейхи, неопровержимые научные истины и вековечные законы.

Каждый народ, испытывающий потребность в самоуважении, ищет и находит тех, кто достоин почитания сменяющимися поколениями; тех, кто был не «актером» или «профессионалом», а носителем дара, кому знакомы озарения и прозрения, кто способен проницать толщи прожитого и видеть образы будущего. Байрону простили все его скандальные выходки после того, как поэт нашел свою смерть в боях за свободу Греции. Семьдесят лет прозябал в нищете и безвестности У.Блейк, еще столько же времени понадобилось англичанам, чтобы осознать масштаб величия сына чулочника и почувствовать себя, хоть в малой толике, причастными к этому величию. Пропойцей был Дилан Томас, проклинал свою родину (это все об Англии) и порядки в ней, уехал куда глаза глядят... а, тем не менее, и сейчас – в первых рядах лучших сыновей Альбиона.

Музеи и памятники, фетиши и раритеты, празднования юбилеев и увековечивание имен в названиях улиц и площадей, все это – плод стараний добровольцев, энтузиастов, самостийных проповедников, а также плод посильных акций властей. Входящие в национальные пантеоны личности, конечно же, лишь в малой степени представляют собой реальные плоды творческих усилий предыдущих поколений. По сути, чуть ли не каждая эпоха – это «античный мир», о выдающихся деятелях которого мы зачастую судим лишь по осколкам, обрывкам, фрагментам, а то и просто по цитатам из произведений совсем других авторов. О многих вообще ничего не знаем.

Так обстоят дела и с любой другой эпохой. Большая часть того, что могло бы противостоять току времени, бесследно исчезает в войнах, восстаниях, мятежах, переворотах, революциях; сгнивает на чердаках или в подвалах, а то и просто в земле сырой. Обильная жатва просто не сохраняется по чьему-то недосмотру или небрежению, ввиду отсутствия дееспособных групп добровольцев-почитателей. То, что ведомо носителям дара, общество усваивает только отчасти.

Но как быть с «любимцами публики», которые со временем вынуждены отходить на задний план, а то и совсем пропадать из виду? Неужели они, добиваясь славы, богатства, влияния в обществе, вводят людей в заблуждение? Ведь со временем люди убеждаются, что напрасно наделили этих «счастливчиков» всевозможными благами и стали жертвами какого-то наваждения; обманывались, благоговея перед теми, о ком теперь и вспоминать стыдно. Ведь сколько влиятельных и могущественных персон захватывало власть путем кровавого мятежа. А сколько таких, кто двигался к славе путем интриг и наветов, манипулируя общественным сознанием. Конечно, не все таковы, но от этого людям не легче.

В наши дни особенно остро переживают оскудение внимания к себе спортсмены, актеры, «мисс»; они входят во взрослую жизнь под рукоплескания восторженной публики, но по прошествии нескольких лет признанные знаменитости утрачивают былые ловкость и выносливость или привлекательность, оказываются чем-то вроде «прошлогоднего снега»; назойливо стремятся напомнить о себе любовными интрижками, громкими разводами; зачастую тщетно.

Есть люди, обладающие ярко выраженными склонностями к тому или иному занятию, к тому же сумевшие воспитать в себе выдержку, волю, приобретшие навыки и умения; они становятся мастерами своего дела, ключевыми фигурами при строительстве какого-то сооружения, или при реорганизации общественных институтов. И даже воевать они стремятся в соответствии с существующими правилами войны. «Место под солнцем» они занимают по праву лучших среди достойных. Они – бойцы, заводилы, прирожденные вожаки; поэтому и возвышаются над современниками в соответствии с утвердившейся правдой жизни. У каждой эпохи – своя правда. Есть времена, когда ценятся доблесть и знатность происхождения, а есть времена, когда превыше всего ставится богатство, обычно нажитое неправедным путем. Есть эпохи, когда на виду чудотворцы и божьи угодники, а есть эпохи, когда над людьми возвышаются сущие злодеи и разбойники. Правда жизни то сминается под ветром перемен, то разглаживается в дни относительного общественного спокойствия. Уточним этот образ.

Когда мы смотрим на ручей, то замечаем, чего только не плывет по его поверхности; то щепка, то ветка, то льдинка весной, то упавшие жухлые листья; иногда и ядовитое масляное пятно проплывет, переливаясь сомнительным перламутром. Сменяющиеся фрагменты окружающего мира, которые захватывает с собой ручей – это есть правда жизни; фрагменты зримы, всегда в движении, пока не утонут или не сгниют. Но есть и другие характеристики у ручья, более устойчивые; это русло, которое может выпрямлять отдельные свои изгибы и образовывать новые заводи и заливчики; это отраженная водой синь неба. Направленность русла неизменна. Также и отражения неба вода не унесет с собой.

Правда жизни жестока. Она настаивает на необходимости свирепой борьбы между людьми за «очевидные ценности, которых на всех не достает». За правду жизни гибнут миллионы, идут на каторгу или пожизненно томятся в застенках. Как и сама жизнь, эта правда капризна и своенравна, порой заставляет людей почитать за живого бога сущего козла или грязную свинью. Перед правителями то униженно ползают на коленях, то их убивают; перед красавицами то благоговеют, то превращают в продажных девок. Золото именуют то благородным, то презренным металлом.

Стоит ли удивляться тому, что в громокипящем потоке страстей правда сердца практически не слышна. Ведь она не располагает упрямыми фактами и научно доказанными истинами. Подчас ее аргументация выглядит набором нелепостей. Нет приборов – душемеров, чтобы запечатлеть то, что видит выразитель такой правды, что слышат его уши, что ощущает его кожа. Откровение не подтвердишь экспериментом. Как и любое другое чудо, оно возможно лишь в единственном числе. Откровение приходит к носителю дара и завораживает его, отъединяет от всех прочих людей, а последним остается только принимать или отворачиваться от снизошедшего в бренный мир проблеска метафизических сфер. А так как то, что не испытал сам, отвергнуть легче, чем принять, то правда сердца и не выглядит убедительной, а скорее выдумкой. В самом неприятии современниками правды сердца кроется суровый ответ на привязчивый вопрос: Почему именно этот тип (аристократ или юродивый, дебошир или анахорет) наделен даром, а остальные нет? Можно спросить иначе: Где божья справедливость? – Нет ответа, и не будет.

Правду жизни можно худо-бедно объяснить. Ведь объяснили же как-то большевики необходимость ликвидации дворянства, священнослужителей, казачества, крестьянства: книги соответствующие написали, учебники истории издали, научные конференции проводили, университеты марксизма-ленинизма открыли. Можно очертить условия сбережения правды жизни от привходящих обстоятельств: можно соглашаться с этой правдой, можно ее и низвергнуть. Правду сердца можно только ощутить – как касание теплой волны, как дуновение воздуха, отчего проступают мурашки на спине. Но, согласитесь, насколько смешны и малоубедительны эти внешние приметы, а очевидных доказательств, увы, нет. Наделенные даром обычно и не стремятся никого убедить в своей правоте и тем более превзойти остальных в дискуссии. Шарлатаны и копиисты, «дети лейтенанта Шмидта», имитаторы и прочие актеры гораздо лучше знают как общаться с «публикой». Поэтому и успех за ними.

 

 

 

2. НАДЕЛЕННЫЕ ДАРОМ

 

Удобно воспринимать выразителей правды сердца как людей, которые таким образом стремятся компенсировать какой-то свой скрытый или явный изъян. К подобным изъянам можно отнести не только физический недостаток или болезнь, но и разочарование, постигшее человека в юности, когда личность только формируется. Так, не упади Тулуз Лотрек с лошади в нежном возрасте, то не покалечился бы, и скорее всего стал бы образцовым кавалеристом. Не окажись И. Ильин среди изгнанников на чужбине, так и занимался бы в родном Московском университете правоведением. Давно подмечено, что многие слепые обладают музыкальным слухом, а лысые мужчины являются более страстными любовниками, чем писанные красавцы. Но «компенсаторская платформа» хрупка. В квадриге великих постимпрессионистов не одни калеки. Гоген был хорош собой, блестяще начал карьеру преуспевающего биржевого маклера, взял в жены дочь влиятельного банкира, наплодил кучу детишек... казалось бы, живи, как все нормальные люди. Ан нет, что-то позвало в дальнюю дорогу, к тяготам и лишениям, навстречу неприязни со стороны былых партнеров по бизнесу.

Логично объяснить деятельность наделенных даром навязчивым страхом смерти. «Вот я умру, и никто не узнает, что жил-был на свете такой уникальный человек...». Все живое стремится избежать смерти. Но вспомним тогда другого постимпрессиониста – Ван Гога. Стоя на самом пороге общественного признания, почета, материального достатка, если не богатства, покончил с собой. И Ницше никто не гнал из страны, не мешал заниматься научной, преподавательской и прочей деятельностью, а вот, однако, ушел из университета в кромешную неопределенность и сгорел как Икар. Такие люди почему-то охотно идут навстречу явной гибели. Пушкин и Лермонтов кого только не вызывали на дуэли, и поэтому не следует относить Дантеса и Мартынова к разряду «подлых убийц». Достоевского собирались казнить, но затем помиловали. И.Ильина шесть раз (!) приговаривали к расстрелу, но из-за революционной сумятицы приговор не привели в исполнение. Н.Рубцова задушила женщина, на которой он собирался жениться. А. Люкина забили до смерти то ли хулиганы, то ли милиционеры.

Может быть, носители дара просто неблагополучные люди, что-то вроде «паршивых овец» в человеческом стаде? – Изгнанники (Данте), строптивцы (де Шарден), неудачники в первой любви (Байрон).... Но таких неблагополучных – тьма. Стоит только оглянуться вокруг, чтобы убедиться в этом, а носителей дара – единицы. У каждого человека можно отыскать какой-то недуг, какую-то горькую неудачу; все хорошо бывает только у жизнерадостных идиотов.

Впрочем, поведение многих одаренных личностей действительно плохо вписывается в общепринятые рамки поведения. Тот же Тулуз-Лотрек годами гостевал в публичных домах, Пиросмани – в харчевнях и постоялых дворах. Ан. Зверев колобродил без паспорта, определенного места работы и жительства (и это в советскую эпоху). Такие личности легко и решительно переступают различные табу, таранят незыблемые веками догматы и законы. Зачастую они одиноки – ни друзей, ни семьи; вне общества. Г. Гессе создал убедительный образ «степного волка», который не может прижиться в цивилизованном пространстве, нуждается в отсутствии жестких поведенческих регламентов – и ради этого готов терпеть невзгоды. Но так как жизненное пространство все более и более захватывается обывателями, ведущими мелочную суетливую жизнь, то порода «степных волков» обречена на исчезновение. О связи гениальности со злодейством-хищничеством написано немало и написано ярко.

Преступников стремятся отгородить от общества; посадить в клетку или казнить. Многих носителей неземного огня ждет схожая участь. Достаточно вспомнить историю Христа, который при оглашении приговора оказался в одной компании с разбойниками и ворами. Для раскаленных ненавистью иудеев он был наихудшим из злодеев. Все бы так... но среди носителей дара немало и столпов общества, государственных мужей; такое явление – не редкость, особенно в аристократические эпохи. Гете был образцовым министром, Тютчев – дипломатом, Бородин – уважаемым профессором: люди при должностях, не бедные. И в творчестве они быстро добились общественного признания, не чурались наград и титулов.

Тема быстрого или запоздалого, а порой и посмертного признания – излюбленная у биографов. В последнее время многие счетоводы тщательно подсчитывают, кто и сколько получил, а кто недополучил причитающихся общественных благ. Соотношения прибылей и убытков сейчас вообще в моде. А в случаях с носителями дара эти соотношения достигают астрономических разниц. Ведь многие одаренные личности находились в разладе с обществом, подвергались остракизму и травле. И биографы, описывая житие избранного персонажа, сетуют на несовершенство общества, утешают читателей тем, что уж теперь-то эти личности поняты, оценены и конечно не могли не верить, что справедливость когда-то восторжествует. Профессиональные биографы являются разновидностью добровольцев-энтузиастов, имеют также схожие черты с архивистами, археологами, порой выступают в роли душеприказчиков одаренных личностей, популяризаторов и ретрансляторов. Возможно, биографы и правы; герои их повествований жили и надеялись на то, что когда-то будут поняты. Именно поэтому они оставляли после себя рукописи («в столе»), картины («на чердаках»), при жизни стремились обрасти хоть редкими почитателями. Но в том-то и дело, что отнюдь не все, наделенные даром, стремятся к признанию своей гениальности, а обретая это признание при жизни, тяготятся им, как постылыми веригами. Так, Л. Толстой отрекся от своих произведений, но общество сделало вид, что не расслышало его.

С каждым новым десятилетием прибывают косвенные улики мистификации, разыгранной четыре века тому назад в Англии; все больше оснований полагать, что У.Шекспир и после своей смерти продолжает успешно играть порученную ему роль. А подлинный постановщик этого спектакля неизвестен. То ли это граф Рэтленд, то ли сэр Генри Невилл, а может быть, под маской малограмотного выпивохи-актера скрывается целая компания графов и сэров. Спектакль, длящийся века, поставлен безупречно, режиссер непостижим, как сам Бог.

Правитель античного мира, Марк Аврелий, не собирался адресовать свои записи благодарным потомкам; просто так ему было удобнее беседовать наедине с собой. Божественному ли императору быть соискателем дополнительной славы, стремиться к восхвалению со стороны своих подданных. Еще при жизни он был поставлен хронографами в один ряд с выдающимися предшественниками (Августом, Титом, Андрианом, Пием). Он вел дневник, чтобы четче понимать свое призвание и предназначение. Так он откликался на призыв, который различал его чуткий слух. Пора подытожить все эти примеры.

Человеку нужно иметь некий мощный стимул, чтобы преодолевать страх отвержения, реальную угрозу того, что могут сгноить в застенках, забить до смерти и будут глумиться даже над прахом; ведь десятки и даже сотни тех, кто был наделен даром, оказались распяты, сожжены; их мысли преданы забвению; их образы уничтожены; их голоса навечно вмурованы в тишину, а рты забиты землей безымянных братских могил. Нужно испытывать нечто особенное, чтобы не сторониться участи преступника, изгоя, отщепенца. Нужно обладать удивительным спокойствием насчет своего будущего, бесстрастно взирая на соблазны славы, богатства, почета, уважения, власти. Нужно видеть что-то завораживающее, исключительно притягательное, чтобы вдвигаться в разъяренную толпу, идти по бурлящему морю страстей, не обращая внимания на клевету и поношения, на тычки и удары. Нужно слышать то ли звуки волшебной флейты, то ли зов сирены, способные рвать любые земные путы. Нужно ощущать приток необыкновенных сил, которые позволяют легко воспарить над прошлым и еще не наступившим завтра.

Люди стремятся в партии и ассоциации, сбиваются в шайки и группы заговорщиков; так сподручнее защищаться от внешних напастей; так удобнее нападать и побеждать в схватках. В подобных союзах обычно «животы кладут», чтобы добиться уважения со стороны своих заединщиков и стать предметом зависти для своих соперников. В наше беспокойное время кто стремится быть защищен «корочками» в нагрудном кармане, кто пистолетом, кто крупными звездами на погонах, кто полезными связями или научными степенями. В разные эпохи люди облачаются в разные доспехи. Будучи включенным в когорту (фалангу, фратрию, орден), каждый чувствует себя увереннее.

Наделенные даром, наоборот, стремятся к отъединенности от людей – к добровольному затворничеству; они отгораживаются чудаковатостью или оказываются в застенках, слывут занудами, анахоретами, гордецами. Данте создал партию «из одного себя». Достоевский ни разу не встретился с Л.Толстым, ни разу толком не поговорил с Тургеневым. А ведь могли создать могущественный триумвират; жили в одно время, в одной стране, занимались одним делом. Каждая такая личность на уровне условного рефлекса стремится показать, что она – не часть материка, а целое («остров в океане»), самодостаточное явление, склонное однако ко «всемирной отзывчивости». Они всегда – сами по себе, пребывают в неочевидной для окружающих оправе; они – пожизненные должники, воспринимающие свой дар, как обязательство перед метафизическими силами. Они не растворяются в людской массе, не тратят свою энергию на соперничество, на суету, связанную с карьерным ростом; обычно довольствуются тем, что имеют, и с чем родились.

Алмаз почти неразличим в струящемся ручье, столь же прозрачен, как чистая вода, но представляет собой обособленный объем, прочную структуру. Сколько бы ручей не стремился наполнить алмаз своим содержанием, кристалл останется неизменным.

Дар, выступающий в роли пожизненного обязательства, оказывается привилегий-перевертышем. Он усложняет взаимоотношения одаренной личности с близкими людьми, зачастую провоцирует конфликты с сильными мира сего, мешает различать и остерегаться людей опасных. Дар – нечто иное, чем способность или склонность, позволяющие человеку как-то улучшать свою жизнь. Так быстро считающий в уме молодой человек может преуспеть в биржевых операциях. А наделенный физической силой может стать знаменитым спортсменом или циркачом. Когда девочка, взрослея, обнаруживает, или ей подсказывают другие, что родилась красивой, то справедливо воспринимает свою внешность, как дополнительную возможность найти себе подходящего жениха, или состояться в качестве звезды шоу-бизнеса.

Дар тоже много позволяет и открывает. Но это не столько способность лучше видеть и слышать, тоньше чувствовать и глубже понимать сокрытые под покровом реальности взаимосвязи и хитросплетения; по сути – это невыполнимое поручение, на фоне которого все прочие целевые установки выглядят малозначительными. Целеполагания обывателя формируются семьей, родителями, существующей системой воспитания. Дар – это постоянно возобновляемое задание, радикально меняющее состав чувств и направленность мыслей. «Восстань пророк!» – слышит человек сквозь брань сражений или гам базарной толпы. «И виждь и внемли!»- звучит для него приказ, идущий неведомо откуда, но столь властный, что не подчиниться ему никак нельзя. И тогда, недолго раздумывая, он выходит один на дорогу, чтобы пойти кремнистым путем...

Исследователь терпеливо прокладывает узкую штольню в неведомом, порой стачивает все зубы о гранит науки; до волдырей на руках колотит киркой о базальт; не жалея себя, глубит пещеру, чтобы извлечь из пустой породы драгоценное содержание. Наделенный даром без заметных усилий проходит сквозь горный хребет, и подробно рассказывает, что видел в каменных толщах. Он ведет за собой поколения за поколениями, он спускается круг за кругом в преисподнюю, зависает над бездной, чтобы подробнее рассмотреть ее глубины. Он летит к самому солнцу, не замечая того, что превращается в горсть пепла. Он видит секреты прошлого, не нуждаясь в кропотливой систематизации разрозненных данных. Он различает зловещий скрип пружин, приготавливающих войны и крушения империй. Он присваивает имена эпохам, дает четкие характеристики сгущениям человеческих страстей, общается с тенями великих, которые для него более реальны, чем живые люди. Он кожей ощущает очерствение душ, происходящее с современниками, «потепления» или «похолодания» в обществе. Именно о таких и говорят: «Человек без кожи». Может быть, поэтому пребывание в толпе и толчее для них – тягостное испытание.

Так, что же движет ими? Стремление доказать остальным людям свою исключительность... Тоска по утраченному (детству, любви, родине, общественному статусу)... Страх смерти, особенно откровенно обнажающий свой оскал в периоды ослабления религиозных чувств...Объяснение не поддается, постоянно ускользает. Все люди стремятся как-то отличиться, все грустят по каким-то утратам, все побаиваются смерти. Может быть носителей дара отличает влечение к одушевленному, но это одушевленное лишено материального наполнения? Именно это влечение позволяет им концентрировать все свои силы на объекте общения, становиться всевидящим Оком, всеслышащим Ухом, неким чувствилищем, откликающимся на малейшие вибрации, идущие от ненаступивших времен. Это влечение придает их жизни смысл, полноту. завершенность. Их сердца заворожены созерцанием красоты; их восхищает величие замысла, проступающего посредством сопряжения взаимосвязей и взаимовлияний разрозненных событий. Они как бы допущены к Храму, который существует с тех пор, как первые люди вошли в поток истории; они – жрецы, оракулы, прорицатели; они служат в том Храме самозабвенно и ждут совсем иных наград – вдохновения, озарений, прозрений, знамений. Им одним известен священный трепет, когда их подхватывает и несет с собой теплая волна, приподнимая над городами и весями. Они живут в благоговении перед Музой, Вечной Женственностью, Софией, Богородицей, Розой Мира, Истиной – ассоциирующий ряд идеальных образов Покровительницы, Дамы Сердца или Великой Матери, конечно же, не проясняет таинство творческого акта, переклички отражений и отзвуков. Деяние становится выражением неоплатного сыновнего долга, заглушающего инстинкты и требования законов общества.

Но кроме вечноженственного, есть еще и вечномужественное, отстоящее от первого через неизмеримый интервал: всеблагие Бог – Отец и Сын, неумолимый Рок, неуязвимый Дьявол, маэстро сделок – Черт, горделивый Сатана, посланец космоса – Гений. Бытие, как пожизненное служение этим нематериальным субстанциям, трудный удел и подчас опасный. Общение с вечномужественным наделяет человека всесилием, отличным от могущества, которого добиваются люди благодаря вступлению в тайные организации и почетные корпорации. Подлинное могущество не отменить указом правителя, не оборвать жестокой казнью. Носитель дара выступает как орудие Промысла; то, как Жертва, то, как Судья. Общение с тем, что неочевидно, не обязательно является смиренно-терпеливым выслушиванием Наставника. Скорее, это бой с самим собой, трепещущим и жалким; переплавка самого себя, формование новых свойств и качеств. Человек воспринимает себя как ответственного порученца, посланного в этот мир для выполнения задания. В то время, как другие люди обустраивают свои жилища, правят, или наоборот подчиняются правителям, носитель дара всецело занят поисками Ответа на заданный Вопрос. Или ищет оправдания перед вынесением Вердикта. Его жалоба всегда застает общество врасплох: неясна ее первопричина, не указан адресат. Связь с нематериальным то возвышает этого человека, то распластывает ниц. Носитель дара то возмущает, то пугает общество, потому что начинает себя вести как Воин, готовый погибнуть за своего Командира. Устав послушания никем не изречен, однако наличествует. Наделенные даром следуют тому уставу интуитивно; по зову души или велению сердца.

Дар – исключительно редкостное свойство, наделяющее человека огромными преимуществами перед остальными людьми. Дар достается даром. Но вопреки здравому смыслу или практической сметке он воспринимается человеком как обязательство, которое нельзя не исполнить. Носитель дара осознает, что не волен над собой. Христос не случайно настаивал на рабстве перед Богом. Уж кому-кому, а Галелеянину была прекрасно известна подоплека богообщения. Лишь «раб Божий» способен изрекать Правду, когда миллионы испуганно молчат или лгут себе и близким. Он буквально прикован к своей миссии, как Прометей к кавказской скале. Он не способен избежать участи быть вестником новых надежд, и действительно наделен полномочиями, которыми не располагает земная власть. Лишь будучи «Божьим рабом», он становится предводителем для своих соплеменников, их поводырем и учителем. Сейчас таких людей мы называем «совестью нации».

Человеку свойственно сомневаться в себе; поэтому он столь нуждается в похвале и во внимании. Когда он вознесен в высокие государственные кабинеты или допущен в могущественные тайные организации, то воспринимает себя частью той силы, которая правит обществом или существенно влияет на перемены, происходящие в обществе. Носитель дара тоже «вхож», но совсем в иные сферы. Божественные знамения или явления Черта (в зависимости от склонностей) он воспринимает как своеобразную «похвалу» или как знак признания.

Человек находится там, где обитает его душа. Душа носителя дара часто покидает земные пределы, полнится вздохом мирового Духа – в эти мгновения творческая личность совершает удивительные открытия, видит контуры сооружений, которые до него никто и никогда не возводил, слышит мотив, который доселе не звучал под небом. Он ощущает себя глашатаем Истины, любимцем Музы, воплощенным магическим кристаллом, для которого нет непроницаемых барьеров. Вот почему для одаренности веление души более важно, чем мнение о нем окружающих. Созидательная смелость для него естественна, как взмыв птицы в прозрачную синеву неба. Он не может торговать своими «полезными связями», кому-то составлять протекцию; он не видит вокруг себя и конкурентов. Тревоги соперничества неведомы ему или крайне слабы. Он – благодетель, не требующий от людей воздаяния. Он живет с неприсутственным видом, а после смерти зачастую выступает в роли незримого советчика и проводника для заблудившегося народа. Его высказывания или образы потомки перетолковывают на все лады, цепляясь за них, как за ветки кустов при восхождении по крутому склону. Фактически носители дара реально правят обществом, а, так называемые, политики всего лишь пытаются неуклюже подражать им, как актеры на сцене подражают реальным типажам.

Среди людей наделенные даром – самые свободные. Их огорчает, но отнюдь не сокрушает улюлюканье толпы, или гнев властей; их не пленяет и восторг публики, хотя кому же не нравится быть объектом обожания и поклонения. Одаренная личность воспринимает себя полномочным представителем нравственного идеала или неприкаянным странником. Поэтому избегает связывать себя обязательствами перед властями или искать популярности в народе, или следовать уставам могущественных корпораций. Бессмертный Дух жаждет общения только со свободными людьми, страдает и никнет из-за их отсутствия. В творческом акте «Божий раб» освобождается, обретает свой, только ему присущий голос и «судим» по иным законам, нежели те, которые придумали юристы и правители. Вот почему народ, переставший выдвигать из своей толщи носителей дара, превращается в потное месиво, в кровавую трясину или уподобляется выглаженной железобетонной площадке. Вот почему последующие поколения так старательно пытаются выявить тех, кому была известна правда сердца, и страстно почитают их, уже ушедших за горизонт жизни. А своим почитанием закрепляют то неравенство, против которого направлены все действующие ныне конституции и декларации.

Люди живут в тесноте и во мгле, унавоживают землю и сами впоследствии становятся землей. Таков их скорбный удел. С астральной высоты прочерки отдельных человеческих судеб переплетаются в сплошной дерн. Созерцающий Дух видит этот дерн как дополнительный слой на поверхности планеты, который к тому же часто заволакивается дымом пожарищ, выхлопными газами и тяжелыми испарениями. Но сквозь все эти летучие или, уже отвердевшие, наносы Дух обнаруживает сокрытые в людской толще самородки, алмазы, изумруды; некоторые лежат на самой поверхности дерна, некоторые – на глубине. Они, единственные, откликаются на зыбкий свет, проницающий льды и облака, скалы и стены. Они выбрасывают радужные пучки ответных лучей; мерцают, переливаются всполохами неопалимого огня. Отдельные самородки и драгоценные камни группы старателей извлекают из дерна, переплавляют в слитки или подыскивают соответствующую оправу после огранки. Подобные изъятия не препятствуют Духу созерцать свои сокровища, прирастающие числом с каждой эпохой. Конечно, сокровища эти – всего лишь крупицы на фоне залежей «пустой породы». Но драгоценное всегда избегает повсеместности, массовости, тиражирования.

Созерцание Духом жизни человеческой, слепленной из песка, глины, щебенки, жизни, то обнаженной и неприглядной, то зарастающей травой забвения, – занятие скучное. Если бы не ответный отблеск тех, кто наделен даром полниться и отражать неземной свет. Встречные светоносные течения или излучения слагаются в непостижимую связь быстротекущего с неизменным, определяют соединение праха с нетленным.

Слово «связь» у нас рождает разные ассоциации: спутниковая связь или связь любовная, преступная связь или причинно-следственная связь. Связь человечества с Духом возникает посредством религиозного чувства. Именно наличие религиозного чувства и побуждает людей выделять тех, кто был наделен «божьей искрой» или палим «дьявольским огнем». Само наличие избранников метафизических сфер свидетельствует о том, что такая связь возможна.

К сожалению, Дух, как и многие исходящие от Него сигналы и вибрации, не поддается описанию. Человеческий язык более ориентирован на земное обустройство жизни, чем на духоотражение или духовоплощение. Слова можно воспринимать как ипостась Духа, но ипостась, примитивизирующую первоисток. Дух и слова – это единственное во множественном, неизбежно распыленное и рассредоточенное в бессчетных формах. Но, будучи первопричиной подлинной жизни, таинственная связь понуждает людей на все новые и новые попытки идентификации присутствия Духа в обществе. Так, ребенок каждодневно тянется к родительской ласке, так, влюбленная девушка постоянно спрашивает у своего суженного: «Ты меня любишь?» Утвердительный ответ или родительская ласка целительны, желанны и придают уверенности (малым и влюбленным) в не случайности своего появления на белом свете, но почему-то быстро теряют свою убедительность и необходимы новые подтверждения.

Дух бесплотен и в то же время представляет собой сгущение ценностей, которые озаряют души тех людей, кого мы называем мудрецами, отцами – основателями, поэтами, провидцами. Избранники Духа наделены предвосхищенным знанием. В нагромождении разрозненных событий они нащупывают пружину перемен и указывают направление пути.

Каждый народ, взыскуя индивидуальности, стремится обрести свой храм, под сводами которого приносятся жертвы, иногда человеческие. Обычно под своды храма стягиваются реликвии и сокровища – и тем самым храм в той или иной мере выступает сосредоточением ценностей, которым люди фактически поклоняются. Таким образом, храм и содержащиеся в нем святыни – это рафинированная материя: мраморные статуи, золотые украшения, дополненные драгоценными камнями, иконы, раки с мощами. Люди сосредотачивают в одном, относительно тесном пространстве многочисленные и удивительные образчики мастерства и вдохновения лучших умельцев; этими образчиками стремятся достойно обрамить место общения священнослужителей с Духом. Конечно, священнослужители лишь имитируют это общения, всего лишь единицы из тысяч и тысяч сподобятся дара общения подлинного. Но служба идет, идет непрерывно, до тех пор, пока у людей на ослабнет надежда, что духообщение возможно. Отказ же от таких попыток – это проявление отчаяния и гибельного вырождения. Тогда народы быстро перетираются в порошок и пыль; история полна такими примерами.

Храм не обязательно означает собор или капище на крутом берегу реки. По сути, каждый культурный тип – это храм, концентрирующий слитные усилия множества людей, стремящихся противостоять всесильному времени. Как своды собора обычно поддерживают колонны, так и наделенные даром являются подлинными столпами общества, удерживающими в многокупольном вместилище отблески и отражения неземного огня.

Избранничество таит в себе некую точку опоры, которую нащупывал в пространстве Архимед, чтобы перевернуть мир. Избранник знает, что сказать, чтобы сказанное многократным эхом повторялось в последующих поколениях, проясняя смысл текущих событий. Он ведает, куда ударить посохом, чтобы в безжизненной пустыне забил чистый ключ: и вот прозрачная вода уже упруго струится между тяжелых валунов, затканных изумрудным мхом, постепенно превращается в могучую реку, вокруг которой вращается жизнь миллионов людей...

Быть зачинщиком большого дела – основателем государства, собирателем народа, глашатаем пути, рассчитанного для многих и на многие века – редкостный жребий, предполагающий возможность сотворчества для наиболее деятельных и результативных последователей и адептов. Зиждитель многим отличается от авторов совершенных произведений искусства или архитектуры; к творениям последних трудно что-то добавить, а добавив, можно только исказить шедевр. Другое дело – созидательная деятельность, связанная с организацией жизни в определенное время на конкретной территории. Для подобной деятельности никогда нет подходящих условий, но зато существует много преград. Люди разобщены страхом и мелочными заботами; даже собравшись вместе, представляют собой бесформенную массу, в лучшем случае кое-как слипшиеся комки порошка. Они не объединены общностью устремлений, их преследуют страсти и гнетет растерянность перед грядущим днем; их терзают моры, пожары, наводнения, набеги чужеземцев – охотников за живым товаром... И вдруг раздается голос человека, который знает, что делать в столь безвыходной ситуации. И отдельные пылкие натуры устремляются к этому человеку, прилепляются к нему – стягиваются в трепещущий сгусток воли и решимости, который катится как снежный ком, прирастая в объеме и весе. Но снежный ком будет катиться лишь по склону, а сгусток воли способен на преодоление подчас отвесной крутизны – и отнюдь не всегда очевидна та сила, что двигает его. Вторжения племен, религиозные течения, общественные движения – у каждого из этих явлений есть свои вожди или наставники, действительные вершители перемен.

Жизни отца-основателя хватает лишь на то, чтобы обозначить самое начало – посадить зерно, а дальше явление уже развивается как бы само по себе; возникают новые поселения, выдвигаются новые предводители – продолжатели большого дела, в котором каждый может проявить свои способности и понять свое предназначение. При этом люди неизменно ссылаются на передаваемые из поколения в поколение наказы отца-основателя, добавляя к ним легенды собственного сочинения. Но память о нем сплачивает людей, превращает в волну, способную раздвигать леса и горы, разглаживать поверхность земли для возведения храмов, крепостей и дворцов. Со временем почитают уже учеников его учеников. Поселения соединяются дорогами, а души жителей – общим мироотношением, ширятся пределы; летописи дополняются новыми свершениями. Случаются и потрясения, катастрофы, но в итоге они преодолеваются, и жизнь струится по той самой колее, которую некогда проложил сгусток воли, движимый основоположником к вершинам человеческой истории.

Как удалось Сергию Радонежскому в разоренной Северо-Восточной Руси высмотреть будущий оплот православия? Такие видения возможны лишь как откровения? А ведь в те времена, какие только бредовые фантазии не кружили головы иерархам Москвы и Новгорода. А впоследствии, сколько лидеров мрачных сект завело тысячи и тысячи людей в беспросветные тупики. А сколько научно выверенных революционных идей прогремело над Россией и растворилось как дурное наваждение. Между тем чеканные формулы зиждителей великорусского народа по-прежнему сияют из далекого прошлого, сплачивая соотечественников и ободряя их. Сергий Радонежский, Филофей, Макарий Унженский не оставили нам своих сочинений. Но история России и есть их коллективный труд, к «написанию» которого они сумели приобщить миллионы благодарных последователей, ставших заединщиками. Эти заединщики возводили монастыри; драчуны становились смелыми воинами и формировали полки; обустраивались города и села. Русские люди спешили на помощь друг другу, порой ссорились и даже враждовали, мирились, умилялись достигнутому единодушию, снова проваливались в смутные времена, опять выкарабкивались на холмы и утесы, начинали строить государство заново, как обручем стиснутые общностью цели – за правду стояли, превращаясь в неодолимый для врагов оборонительный вал. Тысячами гибли в сражениях и от других напастей, а между тем Третий Рим вырастал из лесной глуши, вопреки всем расхожим теориям о «дряхлой душе» восточного христианства. Без денег и «сильной руки», без союзников, вопреки «здравому смыслу» католиков и протестантов, казалось бы из ничего создалась мировая держава.

В ямы египетских отшельников, в пещеры Каппадокии уходят опоры Вселенской христианской церкви, сумевшей стяжать горение духа десятков поколений праведников, божьих угодников и подвижников. Приступая в III и IV в.в. к строительству нового мира, Отцы церкви отдавали себе отчет в том, что их короткой жизни явно не достанет для осуществления задуманного Плана, но непоколебимо верили в то, что их самоотверженные усилия не будут напрасны; сгодятся даже их кости – чтобы стать фундаментом грандиозного сооружения. Кто только не пытался разрушить здание Вселенской христианской церкви; воинственные «послушники» пророка Мухаммеда; не менее агрессивные крестоносцы, кочевники Великой степи. Святоотеческая культура, преобразила народы, проживающие от Эфиопии до Скандинавии, от Уральских до Альпийских гор. Благочестивые образы Отцов церкви будут неизменно проступать на фресках строящихся соборов в Константинополе и Мцхете, в Иерусалиме и Владимире. Взирая на эти чудотворные образы, полудикие племена будут символически умирать (погружаясь в воду) и тут же воскресать под сводами соборов, оставляя в прошлом свой свирепый нрав, и, превращаясь в строителей христианских государств.

Большое дело, конечно, не может не трансформироваться; со временем что-то отмирает; появляются новые «темы» и «мотивы», приобщаются новые племена и народы, случаются крушения и катаклизмы, но по своей сути оно остается неизменным. Так, дубрава даже в течение суток меняется неоднократно; на заре укутана в туманную дымку; в полдень совсем другие птицы поют на ее ветвях, а тени съеживаются до округлых пятен, но затем эти пятна разбухают, срастаются, приглашая вечерний сумрак; ночью дубрава совсем иная. Но, тем не менее, века и тысячелетняя дубрава стоит на одном месте, в незапамятные времена, очертив свои собственные границы.

В явлениях Духа и природы нетрудно обнаружить определенный параллелизм. Явления Духа, материализуясь посредством целенаправленной человеческой деятельности, также претерпевают постоянные метаморфозы; циклические, спиралевидные, волнообразные. Подобные метаморфозы являются всего лишь признаками постоянного возрождения и обновления, которое мы наблюдаем и в природе, меняющейся в различные времена года. Явление Духа, оформившись в определенную организацию человечного общежития, постоянно пульсирует, отзываясь стуком взволнованных сердец у многих людей, объединенных общностью переживаний, тревог и надежд; эта пульсация и выступает подлинной причиной подавляющей части вибраций в обществе – идеологических противоборств, схизм, анафем, реформаций, расколов.

У истоков каждого явления Духа стоят вполне определенные люди, которые сумели заложить начала того, чего до них никогда не было, и что со временем оформляется в города и страны, церкви и традиции. У каждой эпохи свои печали. В каждую эпоху люди грезят о некоей предстоящей безупречной жизни, которая смутно блазнит сквозь дымку грядущего – о временах торжества справедливости, взаимного согласия и повального единодушия. Каждое поколение уходит в небытие с сожалением, что той жизни прекрасной так и не удалось увидеть воочию.

Государство мудрецов, тысячелетний хилиазм, Утопия, коммунистическое общество и капиталистический рай неизменно будоражат воображение представителей белой расы на протяжении многих-многих веков. Однако, в любую эпоху, в любом обществе присутствует категория людей, которые не проявили себя никакими выдающимися свершениями. Эти люди вообще предпочитают поменьше рассказывать о себе – дабы не вызвать «зависть богов». Но упомянуть о них необходимо.

Еще во времена глубокой античности считалось крайне опрометчивым вслух и при свидетелях признаваться в своей счастливой жизни с женой и детьми. Об этом осмотрительно предпочитали молчать.

За исключением маньяков и безумцев, все люди изначально наделены потребностью любить и быть любимыми. Практически все, хоть на мгновение, переживают это поразительное состояние, схожее с ударом молнии или с солнечным ударом; после которого вдруг «открываются глаза» и девушка (или юноша для девушки) стягивает к себе всю прелесть окружающего мира, кажется воплощенным божеством, преображая вещи одним своим прикосновением. Влюбленный переживает состояние незабываемого душевного подъема – взмыва в светоносную высь, когда вся предыдущая жизнь кажется ему блеклой и невзрачной; тогда становится предельно понятно, зачем появился на белый свет, зачем пришлось преодолевать предыдущие печали. Влюбленный всецело сосредотачивается на своих переживаниях, верит и не верит, что подобное вообще возможно, надеется поближе оказаться к истоку красоты и нежности; тревожится, что не встретит взаимности. И действительно, многих ждет на этом пути горькое разочарование, многие застревают на неодолимых преградах, как беглые узники на заборах с колючей проволокой. Но есть пары, которые соединяются. Однако мало кому из таких пар, ощутивших настоятельную потребность во встречных движениях и слияниях, удается надолго и тем более на всю жизнь сохранить благословенное состояние любви. У каждой подобной пары – своя тайна, которую они бережно стерегут и, увы, уносят с собой в могилу.

Религии не случайно запрещают произносить имя Бога всуе; иначе будет выветриваться сакраментальный смысл священного слова-символа. А значит, будет слабеть незримая связь людей с метафизической силой, зовущей к возвышению тех, кто способен на восхождение. Когда такая связь слабеет из-за спекуляций именем бога или мстительного богохульства, то люди представляют собой что-то вроде плесени ползучей, покрывающей определенную часть суши. Божественная сущность замыкается в самодостаточном созерцании, предоставляя демонам и бесам терзать эту плесень, счищать ее с поверхности земли, чтобы предоставить место для новых проявлений одушевленной жизни. Такие эпохи чреваты ложными целями и пагубными заблуждениями. Мудрецы древности, допущенные к богообщению, не случайно тщательно продумывали и перепроверяли систему запретов, ограничивающую соплеменников в словах и поступках. Бог не может пребывать в «лакейской» и ждать «сигнала», чтобы затем с усердием разрешать человеческие проблемы.

Но перед тайной происхождения счастливой жизни растерянно умолкают даже мудрецы. Сократ не случайно утверждал, что задумываться над загадками жизни и искать ответы на них, начинают лишь те, кому не повезло с женами. Его сварливая супруга Ксантиппа ни во что не ставила ум и речистость выдающегося философа.

Наделенные даром Слова в тончайших деталях описывают человеческие пороки, войны, дворцовые перевороты, трагедии, переживаемые героями и правителями. Выдающиеся умы бросают вызов самой судьбе и вступают в неравную борьбу с роком, низвергают одни догматы ради утверждения других, невозможное делая возможным. Блестящие стилисты живописуют сцены изощренной жестокости, утонченного разврата, детально передают перипетии между отцами и детьми, соперниками и соперницами. Но перед счастливой жизнью никнет их воображение. Всматриваясь в счастливую жизнь, одаренная личность обнаруживает пределы своих творческих потенций.

Христианские богословы так и не сумели создать убедительную «полнометражную» картину рая, которым вознаграждаются мученики и праведники. Григорий и Василий Великие, Августин Блаженный, Иоанн Златоуст, Исаак Сирин сосредотачивали свой взор на видении достойной жизни на земле, жизни, позволяющей человеку надеяться на спасение. Данте бредет по кругам ада, Мильтон ищет «Потерянный рай». Гений Гете витает в студеных горних высях, Бодлер растит «Цветы зла». За исключением скупого описания однообразных будней, которые нанизывают как бисер на нитку Филимон и Бавкида, мы практически не знаем повествований о счастливых людях. Русские народные сказки обычно останавливаются на пороге, ведущем в эту жизнь («И жили они долго и счастливо»). Многословный Л. Толстой посвятил счастливым семьям всего лишь одну фразу и своим монументальным авторитетом окончательно закрыл эту тему.

А между тем стремление к счастью сокрушает самые сильные человеческие соблазны: обретение богатства, жажду власти. Счастливые люди отнюдь не горят желанием повелевать судьбами тысяч и миллионов людей или каким-то иным образом влиять на эти судьбы. Два свежих примера из новейшей истории России. Это Николай и Александра (последняя императорская чета); Михаил и Раиса (последняя правящая чета Советской эпохи).

Будучи счастливыми людьми, император российский и генсек КПСС фактически добровольно отказались от своих безграничных властных полномочий. Пытаясь сделать своих подданных счастливыми, они стремились примирить мораль с политикой, скрестили «белую розу с черной жабой». Их отказ от роли деспотов был воспринят влиятельными кругами соотечественников за признак слабости или даже некоего душевного расстройства. Последующие события (после 1905 и 1988 г.г. соответственно) привели общество к разнузданию страстей, людоедству, анархии и свержению названных правителей.

Счастливым парам не нужны власть, слава, прочие атрибуты возвышения над человеческим обществом. Но выказывая свое пренебрежение ценностями, ради обладания которыми многие люди охотно притесняют и убивают друг друга, такие пары вызывают на себя гнев как со стороны влиятельных кругов, так и обывателей. Как можно отвергать то, что считается заветным достижением самой успешной жизни? Интрига деятельного человеческого бытия расплетается в отдельные обрывочные нитки от фактов такого отвержения. Те же, кто подбирает брошенные в пыль и грязь «драгоценности», никак не могут поделить их между собой. Поэтому война всех против всех, превращает правящего доброхота и благодетеля в трагическую фигур, а страну – в пепелище..

Неизвестно, знакомы ли Духу человеческие чувства и переживания, хотя бы наиболее возвышенные. Но создается впечатление, что метафизические силы не поощряют попытки счастливых пар сделать и других людей счастливыми. Видимо, слишком амбициозен данный порыв! Дар – это чудо, которое не подлежит тиражированию и копированию. Писаную красавицу, конечно, можно расчленить, и каждому, трепещущему от вожделения соискателю ласк совершенного тела дать кусочек этого тела (руку или ногу, или хотя бы пальцы). Но ничего, кроме горечи невосполнимой утраты, от подобных подарков соискатели не ощутят.

Счастливые пары, оказавшись волею судеб на вершине власти или в центре всеобщего внимания, обычно распадаются (отрекаются от своего дара и переходят в разряд обычных людей) или отвергаются обществом со всеми вытекающими из подобного остракизма драматическими последствиями. Счастье должно быть неочевидным для окружающих, тем секретом, который известен лишь двоим, да еще Духу, сочетающему в себе мужские и женские свойства. Счастливая пара – это единственная несбыточная мечта Духа о земной жизни. Дух любуется такой парой, осеняет ее «светом невечерним», воспринимает как редкое и подлинное украшение всего человеческого общества. Счастливые пары в наивысшей мере полно и убедительно оправдывают само существование человека. Но Дух негодует, когда жизнь счастливой пары приобретает публичный характер, становится инструментом политики, или средством обретения популярности. Тогда дар превращается в наказание, а то и в форменное проклятье.

Поэтому о тех, кто живет в любви и согласии, мало что известно. Предметом восхищения обывателей обычно становятся «герои тысячи и одной спальни». Самые знаменитые женщины (за редким исключением) прославились через свою дорогостоящую для мужчин легкодоступность: Фрина, Клеопатра, Мессалина, Лукреция, Екатерина II, Мерелин... Любовь, конечно же, имеет мало общего с количественным ростом партнеров по сексу. Любовь можно сравнить с тончайшим вином. Люди, понимающие толк в изысканных яствах, знают, что на протяжении всей трапезы лучше всего придерживаться одного пьянящего напитка. А смена закусок и блюд, соусов и приправ привносит только новые оттенки в букет выбранного вина. Но подобное понимание приходит лишь с годами: опыт – наживное дело.

Счастливый же человек наделен таким «опытом» с юности, можно сказать – это его врожденное качество. Таким образом, счастливые люди изначально мудры. Однако счастье – это неизреченная мудрость, это непрожитая жизнь для подавляющего большинства людей, приглашенных быть то участниками «штурма и натиска», то «строительным материалом», то единицами статистического учета.

Счастливые пары, пребывая в толще будничности, избегают кого-то удивить или поразить; они могут проживать в сущей глуши, иметь скромный достаток. Они инстинктивно держатся подальше от судьбоносных событий и политических движений, которые пытаются построить свое благополучие на костях менее сплоченных и организованных сообществ. Счастье вдвоем – это постоянное вращение вокруг друг друга; это неизбывная потребность во взаимном внимании. Один – жизненная среда для другой и наоборот. Счастливые люди пребывают под сводами персонального храма, который передвигается вместе с ними. Любовь – их религия. Любовь, как и Бог, возможны лишь в единственном числе. Здесь, в бренном мире, в котором полным полно подлости и жестокости, счастливые люди живут как в раю. Они получили свою награду без выслуги лет, легко – даром. Так, багрянородные появляются на белый свет, чтобы править огромными империями, и царский титул им присущ, как кожа на теле.

Любовь к женщине, как к светлому идеалу, отчеканена в сонетах Петрарки и Блока. «Плачи» по погибшему суженому составляют основное содержание народных былин. Счастливая же любовь, вмещающая долгую жизнь, сокрыта от глаз людских. Ее подлинный мотив неизвестен. Неизреченное как бы и не существует вообще. Но люди откуда-то знают,. что счастье возможно, что счастливчики существуют на самом деле. Но где они? Никто толком не может указать адрес. О счастье бредят. Но рецепты счастливой жизни выписывают одни шарлатаны.

Счастливые пары заняты только собой; живут изо всех сил, живут, чтобы угождать друг другу. Они не взыскуют лучшего будущего и не терзаются вопросами: «Зачем родились?» Они – не сверкают, не ослепляют людей, но их лица ясны, а глаза лучатся. Сам Дух им помогает. Стоит ли желать большего!

Секрет счастливой жизни в любви и согласии непостижим человеческим рассудком. Также неподвластно внятным объяснениям творчество, питающее свой энтузиазм во вдохновении. На творца нисходит откровение, которое не проистекает из предшествующих изысканий в качестве резюмирующего итога. Откровение не нуждается в доказательствах, дополнительной аргументации, в ссылках на предшествующие авторитеты. Но, когда подвижник закладывает краеугольный камень в фундамент будущего величественного сооружения, он уже тогда видит, как будет расти и выситься это сооружение.

Подлинная жизнь дается даром, также и плоды ее дарятся или отдаются за бесценок. Последнее обстоятельство как раз и обескураживает в наибольшей степени остальных людей, которые за все привыкли платить. Ведущие подлинную жизнь, прорастают хрупкими стеблями сквозь гул и грохот войн, сквозь кухонный чад и суету мелочных будней. Так роза и лотос растут из грязи или ила, но отрицают своей бесподобной красотой и чистотой собственное основание.

Тайна избранничества – сильнейший соблазн, который манит к себе людей. Стремление к самообожествлению – такая же страсть, как и все прочие. Человеку свойственно роптать на судьбу, поддаваться гибельным страстям и соответственно страдать; свойственно и обольщаться. Но горе тем, кто идет за таким безумцем. Все основатели сект, идеологи тоталитарных человеконенавистнических учений выступают жестокими провокаторами. Значительные группы общества, и даже целые народы, особенно в эпохи тяжелых испытаний, легко поддаются внушению в том, что отмечены печатью избранности. Они начинают смотреть на мир сквозь марево наваждения; они черпают силы в ненависти к другим сословиям или соседним народам; сбиваются в стаи, рвут человеческое мясо и жадно алкают человеческую кровь. Они видят себя «хищниками», а всех остальных «овцами».

Избранность значительных групп людей (общин, сословий, народов) – это всего лишь проявление коллективного безумия, претензия стать всемогущим Духом. Сколько глубоких ущелий завалено костями тех, кто бежал навстречу очередному миражу в пустыне и в итоге свалился в пропасть. Между тем соблазн велик, достаточно оглянуться вокруг, чтобы обнаружить глупцов и слепцов, оказывающихся «калифами на час».

Дух – реален, но для редких единиц. Прерогатива выбора за ним. Для всех прочих людей Он – всего лишь иллюзия, в лучшем случае – упущенная возможность. Дух всегда беспокоен. Он – настоящая пружина перемен, происходящих на земле.

Греческий равносторонний крест в наибольшей мере подходит в качестве эмблемы его местопребывания. Трудно найти более объемный символ, сосредоточивший в себе человеческие представления о разнонаправленном и противоречивом характере жизни. Вечноженственное, отъединенное от вечномужественного исчезающе малой точкой, может рассматриваться как горизонтальная планка данного креста. Об этом уже говорилось выше. Вертикальная планка, своей верхней половиной определяет уровень Добра, а нижняя – уровень Зла. Средокрестием является тайна за семью печатями, нечто абсолютно неподвижное, неизменное, неизмеримое. Вращаясь вокруг этой непостижимой субстанции, беспокойный Дух перемещается из одного сектора креста в другой, демонстрируя истоку всего сущего свои богатства – тех людей, которых видит сам, которые, подобно каплям росы, вспыхивают ответным отблеском и выбрасывают пучки радужных лучей, соединяясь в великолепном сиянии. Своим движением Дух вдохновляет трепещущую плоть, способную к удивительным метаморфозам, соединениям и обособлениям. Парадоксальна, светоносна и всегда свежа подлинная жизнь!