Калле Каспер. Да, я люблю, но не людей: Стихи / Пер. с эстонского Алексея Пурина. СПб. : Журнал Звезда, 2021

 

Появление очередной книги стихов эстонского поэта Калле Каспера в переводе Алексея Пурина – лишний повод поговорить о творческом тандеме двух стихотворцев, тихими трудами которых строится маленький культурный мостик между двумя всё более отдаляющимися континентами – Европой и Россией. Много ли мы знаем о современной эстонской поэзии? Мы и своей-то, русской едва ли интересуемся – если, конечно, речь идёт о настоящих стихах, а не о матерном, например, верлибре, недавно объявленном «стихотворением года» и удостоенном премии «Поэзия». Что же за год был этот 2021-й, если лучшим, что было написано в столбик, высокое жюри признало этот отменно длинный текст, наполовину состоящий из непечатных выражений? Значит, спали музы, и ничего более достойного не писалось?

Отнюдь нет, и писалось, и переводилось, и издавалось. В минувшем году в петербургском издательстве «Звезда» вышла на русском небольшая книжка Каспера с нетривиальным названием «Да, я люблю, но не людей». Напомню, двумя годами ранее был издан сборник стихов «Ночь – мой божественный анклав», за год до этого – «Песни Орфея». Стихи всех трёх книг перевёл Алексей Пурин (до этого переводивший Р.-М. Рильке, Я.-Х. Леополда, М. Нейхофа, Г. Гезелле и Г. Ахтерберга). С Каспером его роднит многое – оба поэта свободны от соблазнов литературной моды, погони за формальной новизной, обоим свойственно частое обращение к наследию античности и Ренессанса. Даже поэтическая география у них совпадает – по стихам Каспера и Пурина можно изучать топонимику Италии, этого вечного магнита поэтов.

Калле Каспер – постоянный автор российских «толстых» журналов, в нашей стране у него есть пусть пока неширокий, но прочный круг читателей. Стремление прозвучать по-русски и в России, надо полагать, продиктовано не столько желанием расширить читательский ареал своих книг, сколько благожелательным вниманием к русской словесности, которую Каспер знает определённо лучше многих российских литераторов (выпускник знаменитого Тартусского университета, он специализировался на русской филологии). И наверное, не будет ошибкой предположение, что единое языковое и этнокультурное пространство, тридцать лет назад называвшееся Советским Союзом, вспоминается писателем если не с ностальгией, то не без сожаления об утраченных коммуникационных возможностях. Ведь в этом пространстве могли встретиться и понять друг друга люди из совершенно разных, далёко разнесённых в пространстве краев советской ойкумены – например, из Эстонии и Армении.

К Армении у Калле Каспера отношение особое (это заметно и по его стихам: стихотворение об Эчмиадзине – одно из лучших текстов, составивших новую книгу). Эта древняя страна подарила поэту встречу, изменившую не только его личную, но и творческую судьбу. Каждой из трех перечисленных выше поэтических книг предпослано посвящение: «Гоар, единственной». Настоящей поэзии не требуются подпорки в виде комментариев и биографических справок, и даже если бы нам не было известно о той утрате, которая постигла поэта несколько лет назад, мы всё равно почувствовали бы, что речь идёт о смерти любимого человека – не просто любимого, а составлявшего смысл его существования. Особенно если бы прочли все три книги последовательно, в хронологическом порядке, начав с «Песен Орфея» – собрания коротких стихотворений, оплакивающих умершую возлюбленную, ищущих её по ту сторону Стикса, зовущих её милую тень.

Отдельные стихотворения из этого сборника включены в изданную в 2018 году в Москве книгу «Чудо», под украшенной асфоделем обложкой которой помещён одноимённый роман, годом ранее опубликованный на страницах журнала «Звезда», и роман Гоар Маркосян-Каспер « Mementomori ». На обложке – два имени, одна фамилия. Два человека – одна судьба. Два романа – одна вечная, как мир, тема: любовь и смерть. Прочтение этой книги вводит читателя в контекст не только биографический, но можно сказать, бытийный – перед нами описание экзистенциальной ситуации, в которой оказываются он и она , а в конечном итоге остаётся один он , полной мерой вкусивший горечи одиночества, познавший всю бесчеловечность мироустройства. Роман помогает понять причину появления горестных и страстных, полных не только отчаяния, но и странной надежды, стихов, составивших три последние лирические книги Каспера. «Самое большое несчастье – это счастье, оставшееся в прошлом» – этот эпиграф из Боэция мог бы предварять любую из них.

«Книга Гоар Маркосян и Калле Каспера – о неумирании смертных… Она о невыразимом – о не имеющем адекватного воплощения в речи, в словах – только в музыке и смерти», – писал о «Чуде» Андрей Арьев. Трагическая история борьбы с болезнью, упорного, заранее обречённого на поражение противостояния двух влюблённых суетному, равнодушному к человеку, полному абсурда и боли миру. Чего тут только нет – и юмор, и ненависть, и презрение, и отчаяние, и надежда. Пожалуй, нет только страха. Марго и Михкель страдают, но не унижаются до того, чтобы бояться. Они – почти как античные герои, умеющие высоко держать голову и смеяться даже на краю пропасти. И для них, для двух закоренелых атеистов есть некая спасительная ниша: любовь, гордость, интеллект, культура и не в последнюю очередь – присущая им обоим самоирония. А ещё – противоречащая всему складу их сознания безотчётная, необъяснимая вера в то, что и за смертным порогом они встретятся вновь. Нет, всё-таки не вера, а как будто попытка при помощи слов перепрограммировать вселенскую матрицу, создать в космической пустыне оазис бессмертия – хотя бы для них двоих.

«Да, я люблю, но не людей», – странное название для книги стихов, вполне провокационное. Это – и вызов, и горькое, но в то же время облегчающее душу признание. Впрочем, в контексте открывающего книгу шестистишия слова эти – лишь часть начальной строки стихотворения, в котором вроде бы нет ничего декларативно-мизантропического:

 

Да, я люблю, но не людей, чьи речи

Медово изливаются при встрече,

Хоть завистью отравлены , – а ту

Красавицу, настолько ледяную,

Что льду с ней зябко, – и ко льду ревную:

Ведь если и любить, то красоту.

 

Странное впечатление возникает при прочтении и этого, и других текстов, составляющих книгу – как будто Алексей Пурин переложил на русский малоизвестные произведения современника Петрарки или Шекспира. Анонимно или под каким-нибудь вымышленным именем подброшенные в печать, эти стихи могли бы стать предметом литературной мистификации, вызвать споры филологов. Тем не менее, перед нами всё-таки не стилизации. Поэт, живущий в третьем тысячелетии, пишет так, как мыслит и чувствует, и не его вина, что по своим мыслям и чувствам он конгениален не столько современникам, сколько далёким предшественникам из эпохи Возрождения.

Мысли о Петрарке не раз посетят читателя новой книги Каспера. Возможно, стилистическое сходство продиктовано близостью судеб, совпадением трагических обстоятельств: утрата возлюбленной и долгий монолог скорбного одиночества. «Что мило на земле – лишь краткий сон», – эти слова из сонета гениального итальянца как бы звучат в каждой строке, написанной Каспером за последнее время.

И всё же, поэзия Каспера – явление самое что ни на есть современное. Поэт ведёт речь не только о собственной боли, но о болевых точках времени – испошлившегося, потерявшего всякий стыд и всякий смысл, стремительно сходящего с ума. У лирического субъекта книги – замкнутая позиция одиночки, мысленно созерцающего несуществующее потустороннее, наощупь ищущего контакта с тем придуманным миром, куда навсегда уходят любимые, и в то же время – наблюдающего этот, так называемый реальный мир в его непосредственной близости. Наблюдающего отстранённо и высокомерно. И вполне обоснованно возводящего своё высокомерие в ранг добродетели:

 

Высокомерье, утверждаю, – благо:

К нему не смеет грубость сделать шага.

Терпимость же изгадилась до сроку –

И тупо улыбается пороку.

 

Стилистически это архаика, но смысл приведённых выше четырёх строк понятен только человеку XXI столетия, в котором слово «толерантность» уже стало почти бранным. Невыносимо наблюдать тщету современной западной и околозападной цивилизации, не просто бессильной защитить себя от нового варварства, но даже утратившей инстинкт самосохранения. Стихи Каспера, как и роман «Чудо» – приговор современному миру, который «тупо улыбается» всему, что так отвращает автора, которого не оставляет ощущение, что всё это – чудовищная подмена, а сам он – «в чужом рождённый времени и крае».

 

Рождённый в языке чужом и речи,

В чужой мечте и горести, далече

Я попытался в сказки ускользнуть –

Но удалось меня поймать, вернуть.

 

«Жизнь – не сон» – с горечью констатирует герой стихотворения «Чужак». Отсюда – эскапизм как единственно возможная стратегия выживания. Однако уйти от действительности, не впасть от неё в зависимость не так-то просто.

 

Я знал, конечно, что наш мир – болото,

Но мнил пройти по шаткому настилу –

И это оказалось не под силу.

 

Лирический герой сравнивает себя то с путником, угодившим в трясину, и вынужденным «с лягушками делить свой жалкий гнев», то с покалеченным, лишённым возможности летать комаром, увязшем в песке. Герой Каспера «не ведал пошлости пароль» и не был принят «в людское стадо». Поэтому только животные способны распознать и разделить его тоску:

 

Ко мне немые рыбы подплывали,

Глазели на меня, изумлены ;

И черепахи, странны, но умны,

Моей тоски все зоны прозревали.

 

В итоге говорящий это сам хочет превратиться в одного из них: «Стать земноводным! Сущая ведь малость !» Или: «А лучше б я медведем вольным был».

 

Или, как кенгуру, с приплодом в сумке

Скакал, чего не могут недоумки .

 

Впрочем,

 

«человек разумный» – тот же зверь…

 

В одном из стихотворений лирический герой видит себя китом, пронзённым «предательским гарпуном». И его единственная мысль – доплыть до лагуны, и последним могучим выдохом устроить человечеству губительный тайфун. Никого и ничего не жалко, ибо

 

Тюрьма-планета гибельна, червива…

 

Однако разделаться с целой планетой одному человеку всё-таки не под силу. Единственный выход – признать своим сувереном смерть, уничтожить себя, и вместе с собой аннигилировать образ этого мира, закрыть проект «человечество», так сказать, в индивидуальном порядке.

 

Разбей скорее зеркало, не бойся ,

Пройди сквозь щель, скажи: «Сезам, закройся!»

 

Пессимизм? Мизантропия? Почему бы и нет? Кто сказал, что поэт не имеет права не любить людей и весь белый свет? И всё-таки, воздержимся от буквальной, чересчур прямолинейной трактовки этих лирических высказываний. Возможно, всё это – лишь заговаривание боли, стон отчаяния, попытка обратить чьё-то неравнодушное внимание на чудовищную несправедливость миропорядка. Едва ли человек столь просвещённый не понимает, что уничтожить этот неправильный универсум – значит уничтожить не только зло, подлость, уродство, но и красоту, а к этому едва ли готов индивидуум с развитым чувством прекрасного . Есть нечто, самим своим существованием оправдывающее всю эту странную и жестокую жизнь. Красота (или воспоминание о красоте) если и не спасает мир, то, во всяком случае, ставит под сомнение его полную бессмысленность.

Есть места на земле, куда льнёт душа отчаявшегося, где одиночество может быть разделено если не с другим человеком, то хотя бы с пейзажем. Не случайно на обложке предыдущей книги стихов Каспера изображена Венеция, которая для поэта – не просто красивый экзотический город с богатой историей, а некий символ – прежде всего, символ одиночного противостояния злу. В своё время Республика Святого Марка была практически единственным европейским государством, оказывавшим достойное сопротивление мощной Османской империи. В военно-политическом отношении маленькая Венеция в той борьбе проиграла, но за ней, безусловно, осталась победа в ином, более высоком плане. Также и человек: проигрывая, неся потери, умудряется взять реванш – например, стихами.

 

 

---

Публикуется полный вариант статьи, которая в сокращенном варианте увидела свет в журнале «Знамя» в мартовском номере за 2022 г.