В словесных баталиях, которые развернулись сейчас в социальных сетях по поводу последних политических событий выявляются интересные особенности современного сознания.

Во-первых, самыми воинственными из спорящих оказываются как раз те, кто ратует за мир. Именно они наиболее напористы и бескомпромиссны в своих суждениях, быстро переходят на личности и не стесняются в выражениях. С явлением экофашизма мы уже отчасти знакомы. Активисты ради сохранения определенного вида мотыльков готовы пожертвовать судьбами сотен и тысяч людей, чьи жилища и хозяйственные интересы затрагивают ареол обитания того или иного эндемичного вида. Теперь, похоже, наступает черед «пацифизмофашизма», когда за мир борются до полного уничтожения выражающих по данному вопросу какие-либо сомнения.

Не стоит сразу же обвинять меня в словесной эквилибристике. Фашизм (в отличие от нацизма) отнюдь не немецкое изобретение, а весьма широко распространенное явление, психологической основой которого выступает стремление к простоте, о чем блестяще писал в своей статье «Кто такие фашисты и как с ними бороться?» Александр Мелихов: «…фашизм - это бунт агрессивной простоты против непонятной и ненужной сложности социального бытия. Фашист - совсем не обязательно мерзавец в бытовом понимании этого слова, фашист - это всего лишь простой человек, взявшийся решать политические вопросы непомерной сложности.

Спешу оговориться: выражение "простой человек" в данном случае не означает человек необразованный, "простой человек" в нашем контексте это человек, твердо придерживающийся какой-то простой модели социального бытия, модели, свободной от противоречий и непредсказуемости, дающей однозначный ответ на все существенные вопросы».^[1]

Со смущением должен признать, что таковой на наших глазах становится модель априорной правоты либерализма и демократии, когда со страниц западных изданий, из речей руководителей «свободного мира», постов негодующих граждан мы узнаем, что, оказывается, «во всем виноват Путин». Но и противоположный однозначный посыл (во всем виноват прогнивший и изолгавшийся Запад), увы, - толкает в том же направлении.

Во-вторых, характерно стремление игнорировать любую реальность, не вписывающуюся в рамки собственной идеологической парадигмы. Это касается, в частности, официальных СМИ, как наших, так и западных, когда любая информация, поступающая с противоположной стороны, априорно объявляется пропагандой. Это касается и отдельных людей, которые после длительных словесных препирательств, пишут в комментах: «Я счастлив находиться с вами в параллельной реальности!» Но в том-то и дело, что спорящие пребывают в одной и той же реальности. А культивирование иллюзии, что их «миры» параллельны, с неизбежностью ведет оные к аннигиляции. Ровно это сейчас и наблюдается на Украине^[2], в отношениях Запада и России, а далее по всей Земле.

Мы наблюдаем кризис либерального поверхностного плюрализма, который допускал различие мнений и жизненных стратегий, но лишь в пределах, не затрагивающих сами либеральные ценности. Между тем, уже ясно, что построить мир, не взрывающийся все новыми и новыми конфликтами, можно будет только на признании презумпции интеллектуальной и нравственной вменяемости, в том числе и тех, кто кардинально отличается от нас самих, прежде всего своими ценностными установками^[3]. Иначе человечество ждет все та же историческая бодяга кровавых войн и взаимного расчеловечивания.

В отстаивании своих мнений критически важно помнить о принципе дополнительности (в более широкой трактовке – принципе Чемберлина): по отношению к одному и тому же событию, одному и тому же феномену могут существовать разные (иногда даже противоположные) системы интерпретаций, каждая из которых является истинной в их совокупном ансамбле. Нас теперь уже не удивляет подобный подход по отношению к физическим явлениям, например, к природе света, оказывающейся «двойной» - корпускулярно-волновой^[4]. Но почему до сих пор никто не применяет ту же логику к явлениям политической жизни или к истории, или, наконец, к себе самим, своим поступкам, мыслям, отношениям с другими людьми?

Почему? Например, потому, что нам кажется, что принципиальность состоит в том, чтобы называть вещи своими именами. И, действительно, ведь черное – это черное, а белое – это белое. Какие тут могут быть сомнения! А те, кто утверждает обратное, разумеется, лжецы и негодяи. Но их ведь достаточно много, этих самых, утверждающих обратное. И даже, если они заблуждаются, вероятно, небезынтересно ответить на вопрос «почему»? Ибо в этом ответе может скрываться еще какой-то упускаемый нами из виду оттенок реальности^[5]. В противном случае приходится полагать, что наши оппоненты, в отличие от нас, какие-то не такие – в некотором смысле нелюди. И только мы все видим в истинном свете^[6].

Такая модель еще может как-то казаться релевантной в ситуации межличностных споров и разногласий, хотя и в этом случая я доверял бы ей с осторожностью. По опыту каждый  знает, что в семейных несогласиях, как правило, виноваты оба супруга. Что же говорить, когда конфликт приобретает межпартийный, межнациональный, межконфессиональный, межгосударственный характер? Что, миллионы и миллионы людей идеологически противостоят нам в силу своей тупости, примитивности, природной бесчувственности и злобы? Позиция, что некий злой гений пропагандистскими манипуляциями задурил сознание огромных масс населения, меня совершенно не удовлетворяет. Если даже так произошло, то существует веская причина, по которой это самое население было предрасположено к «задурению». Не удовлетворяют и ссылки на принципиальную темноту и невежественность (и дальше по списку: совковость, отсталость, некреативность, несвободу…)  не разделяющих идеалы прогрессивных и продвинутых. И у первобытного человека существовали свои законные резоны, чтобы давать вполне адекватную интерпретацию происходящему. Глубина понимания жизненных процессов ведь определяется культурой, а последняя зависит вовсе не от поверхностной образованности, а от смысловой целостности мировидения. С последней же у мифологического сознания первобытного человека как раз было все в порядке, в отличие от эклектического и фрагментированного сознания представителя нынешней масскультуры.

К сожалению, черно-белым представлениям современных прогрессивных и либерально настроенных способствует все еще неизжитый европоцентризм, полагающий Запад единым источником передового развития, а также голливудский кинематографический стандарт, бесконечно повествующий о том, как «хорошие парни» крушат земных и межпланетных злодеев всех мастей и сортов. В подоснове такого мировоззрения – все та же древняя гностико-манихейская схема борьбы сынов света против исчадий тьмы. Как ни печально, за принципиальной однозначностью «черно-белого» виденья проглядывают уши извечного врага христианства – древнего гносиса, что очень хорошо объясняет, почему у либерально настроенных граждан, как правило, возникают серьезные проблемы с верой в Иисуса Христа. Впрочем, у противоположного консервативного лагеря дела с черно-белым виденьем нисколько не меньшие, а распространенное обрядоверие становится ширмой  глубоко укорененного, хотя зачастую и не осознаваемого манихейства.

Замечательно, что сторонники идеологической принципиальности любых мастей оказываются, по сути представителями одной команды, ведущей во имя идеала (каким бы он ни был) систематическую борьбу с реальностью, то есть с жизнью^[7]. В тоже время последовательно христианский взгляд на мир состоит в том, что он есть творение Божие, а потому в первоначальном своем состоянии прекрасен и хорош. В этом смысле призыв жить по воле Божьей фактически сводится к тому, чтобы научится различать эту самую неискаженную нашими человеческими помыслами и действиями Реальность и следовать ей^[8].

Суть гностико-идеологической установки состоит в том, что существуют некие несомненные, причем имманентные для нашего сознания истины, которые могут быть зафиксированы в определенном наборе ценностных идеалов и жизненных правил^[9]. Казалось бы, о том же свидетельствуют и библейские заповеди, или  наставления Нагорной проповеди. Но при внимательном рассмотрении окажется, что тексты Ветхого и в особенности Нового заветов построены в высшей степени антиномично: на любое, выглядящее бесспорным утверждение, в них имеется либо противоположное по смыслу, либо указание на пример, противоречащий сказанному. Достаточно сопоставить заповедь «не убий» с действиями праведника Авраама, готовящегося по слову Божию принести в жертву своего единственного сына Исаака^[10].

Христианский подход признает Истину трансцендентной, со всеми вытекающими из такой установки последствиями: когда причастным Ее полноте можно считать себя лишь находясь в состоянии благодати^[11], а вовсе не в порыве эмоционального негодования или автоматического следования заранее усвоенным принципам. Такое понимание, конечно, толкает нас на зыбкую почву веры, лишая заранее заданных гарантий безошибочности оценок и поступков^[12]. Но с другой стороны, приучает, в состояниях, отличных от благодатного, удерживаться от  категоричности суждений и с уважением относиться к мнениям, кардинально отличным от твоего. Причем, хочу подчеркнуть этот парадокс: принятие чужого мнения не обязательно означает необходимости отказа от своего^[13].

Вот иллюстрация к сказанному. На приведенной картинке один увидит зайца, другой – утку. И признание правоты виденья первого никак не отменит правоты виденья второго, хотя формально заяц не может быть уткой, а утка не является зайцем.

Возвращаясь к обсуждаемой нами теме, по аналогии можно сказать: правы и те, кто утверждает, что вторжение на Украину несет с собой неисчислимые жертвы и горести мирных людей, которые нельзя оправдать, и те, кто говорит о том, что при попустительстве своих властей Украина была превращена во враждебное России государство, в котором открыто исповедовались националистические взгляды.

В-третьих, показательна реакция большинства на войну, которая происходит вот сейчас в Европе – в XXI веке^[14]! Достигнутые на Западе в последние 50-70 лет благосостояние и безопасность существования мыслятся как новая нормальность. И когда ты пытаешься объяснить, что на самом деле история вовсе не рисует непременных перспектив идиллического наращивания технологических возможностей и расширения прав индивида, а свидетельствует, скорее, об обратном, возмущаются: «вы рассуждаете так, как будто мы живем в XIX веке!» Это ведущая подсознательная установка абсолютного большинства на самом деле и привела к катастрофе, поскольку способствовала выпадению из исторической реальности. - Якобы время изменилось, можно расслабиться, а случающиеся различного рода политические эксцессы это аномалия, виновником которой являются те или злонамеренные и отставшие от прогресса  личности (или целые государства). О великий, небывалый Прогресс, которым как ширмой отгораживаются от реальности все, не давшие себе труда или побоявшиеся всерьез задуматься над уроками прошлого!

Между тем еще в 1996 году в своей книге «Столкновение цивилизаций» Самюэль Хантингтон предупреждал, что история с ее опасностями и конфликтами никуда не делась. Следовательно, если мы хотим мирно и спокойно жить, надо воспринимать это не как данность, а как требующее огромного напряжения сил достижение, предполагающее высочайшую квалификацию всех, принимающих политические решения^[15], и скрупулезный учет баланса интересов различных народов и государств.

Модернистский дискурс (а сегодняшний, постмодернистский ему в этом отношении наследует) исходит из того, что мы сейчас переживаем какой-то особый, революционный момент развития, что в силу этого теперь становятся возможными вещи, никогда дотоле небывалые. Например, мир, в котором не происходит изменения границ, поскольку всякое такое изменение нарушает базовые принципы цивилизованного мироустройства. И в новом глобалистском миропорядке, основанном на гегемонии Запада, якобы, ничего подобного не должно происходить^[16]. Идея, конечно, абсолютно беспочвенная.

Во-первых, она исходит из чисто прогрессистского, утопического представления об истории, игнорирующего то обстоятельство, что государственные образования, как и любые социальные организмы, в статике могут пребывать, лишь скончавшись. Другое дело, что для либерально мыслящих постмодернистов, вроде Фрэнсиса Фукуямы, история и в самом деле закончилась в ее привычных формах. В своей книге «Конец истории и последний человек» он пишет: «Фундаментально невоинственный характер либерального общественного строя очевиден в необычайно мирных отношениях, которые страны с таким строем поддерживают друг с другом». Правда, это не мешает этим самым «мирным» демократиям весьма агрессивно расправляться с теми, кто, по их мнению, либеральным стандартам не соответствует (тут список войн и вторжений весьма обширен: от Вьетнама – до Югославии, Ливии, Ирака и Афганистана). Кроме того «свободный мир» лишь потому выглядит в своих внутренних отношениях столь «бесконфликтным», что фактически приведен к единому знаменателю абсолютным доминированием США.

Даже смешно читать такие откровения Фукуямы: «…в отношениях между собой либеральные демократии демонстрируют мало недоверия или интереса к господству друг над другом. Они придерживаются одинаковых принципов всеобщего равенства и прав, и поэтому у них нет оснований оспаривать легитимность друг друга». «Не стремящиеся к господству» над Европой американцы в последние десятилетия сделали все от них зависящее, чтобы не допустить дрейфа последней в сторону России. А внешний контроль над представителями европейских элит достиг таких масштабов, что позволяет проводить решения, абсолютно самоубийственные для экономик той же Германии или Болгарии, Италии, Греции... Зато, во многом спровоцированный США конфликт на Украине открывает огромные перспективы для глобального перетекания инвестиций из Старого в Новый свет.

На самом деле, между странами «свободного мира» нет видимых противоречий лишь потому, что на волне глобализации и роста экономики Запад в социальном плане долгое время находился в устойчивом состоянии, обеспечивая комфортное проживание для большинства своих граждан^[17]. Кризисные явления, нарастающие во всех сферах общественной жизни, обязательно обнажат противоречия между демократическими странами в борьбе за скудеющие ресурсы и рынки. И важно то, что эти кризисные явления неизбежны, поскольку  природа любой живой сущности предполагает периодически случающиеся фазы болезни, упадка, а в перспективе и смерть.

Другое дело, что постмодернистская философия в лице, например, Юваля Ноя Харари, вовсе не считает государство (или какую-либо социальную структуру) реально существующим субъектом истории. То есть своеобразным «организмом», живой сущностью. Нет. Разве что особым конструктом, который потому и может рассматриваться как нечто неизменное, что его когда-то «собрали» (как, допустим, Евросоюз) в соответствии с восторжествовавшей идеологией либерализма.

Во-вторых, идея нерушимости границ не только теоретически сомнительна, но в наше время еще и лжива, поскольку за последние 30 лет границы государств неоднократно менялись. И не только в Африке, где в результате многолетней гражданской войны от Эфиопии отпала Эритрея, а  Судан развалился с выделением южной части в особое независимое государство (Южный Судан). Но и в самой Европе, причем как раз с подачи ревнителей этой самой нерушимости произошел распад Югославии (подкрепленный натовскими бомбардировками 1999 года), а параллельно с этим и распад Советского Союза.

Но все эти соображения, конечно, не являются аргументами для тех, кто в непреложность прогресса и безальтернативность либеральных перспектив человечества уверовал. Е.А. Авдеенко писал по поводу подобного, гностического в своей основе мировоззрения в книге «Библейские основания русской идеологии»: «Концепция прогресса может так глубоко запасть в душу человека, что он признает, что мир ужасен и бесчеловечен, что все катится в тартарары, что бог – это сам дьявол, но он будет говорить о разуме и о свободе, то есть в конечном счете будет поворачиваться в сторону прогресса, даже если весь прогресс будет сосредоточен в его единичном “уме”, его персональной “свободе”»^[18]. 

В детстве, будучи советским пионером, начитавшимся фантастических книг о покорении космоса, я тоже верил в прогресс, в то, что сейчас люди живут разумнее и счастливей, чем в «темном средневековье» или же в царской России (у ленинградского школьника и не могло быть оснований думать иначе). Однако со временем изучение истории, а еще более литературы и изобразительного искусства, а потом философии с очевидностью обнаружило для меня полную несостоятельность горделивого представления об отсталости далеких предков и какой-то особой продвинутости нас самих. Обнаружилось, что история движется далеко не всегда поступательно, а громадные технологические и научные прорывы могут сопровождаться периодами духовного одичания.  Позже, уже читая лекции по истории европейской культуры, анализируя тексты классических произведений Гомера, Горация, Данте, Шекспира, Пушкина я преисполнился изумления перед глубиной мысли и целокупностью восприятия жизни людьми, не знавшими ни телевизора, ни мобильного телефона.

И действительно, то, о чем я сейчас пишу, - о необходимости мужественной и ответственной готовности к встрече с исторической реальностью, которая, как правило, к судьбе отдельного человека равнодушна, а то и жестока – составляет, например, естественную установку любого из героев гомеровской «Илиады». И они реагируют на эти вызовы судьбы, грозящей им страданием и смертью, с величайшим достоинством и благородством.

Один из моих знакомых – очень хороший и честный человек – по поводу происходящих событий писал Facebook-е: «Нет и не может быть никакого оправдания войне». И кто же спорит: оправдания войне, действительно, нет. Но что делать, если мы уже внутри войны находимся? А находимся мы в ней задолго до того, как она обнаруживает себя в вооруженном противостоянии. Только чаще всего этого никто не понимает, сваливая в последствие вину на тех, с кем в результате обоюдного упрямства, непонимания и лени приходится воевать^[19].  И вот если уж приходится воевать, то лучше делать это, не впадая в истерику (как же так! а нас за что!) с осознанием обоюдной вовлеченности в исторический переплет, не расчеловечивая при этом противника, не прибегая к откровенной подлости.

Так, например, как это делают в «Илиаде» Ахилл и Приам. Первый убил Гектора, сына Приама, и других сыновей царя Илиона. Гектор же лишил жизни ближайшего, любимого друга Ахилла – Патрокла. Более того, герой ахейцев знает, что ему суждено погибнуть под Троей. Он только не знает, что виновником его смерти будет Парис – еще один сын Приама, как раз и спровоцировавший Троянскую войну^[20]. Приам и Ахилл – враги заклятые. Их разделяет смерть самых дорогих и близких людей. Тем не менее, когда старец Приам приходит в шатер Ахиллеса, прося выдать тело любимого сына, им обоим хватает благородства и мужества обнаружить, что обоюдное горе может не только разъединять, но и объединять:

 

Ну, успокойся ж и в кресло садись! Как бы ни было грустно,

Горести наши оставим покоиться скрытыми в сердце!

Мы ничему не поможем и самым неистовым плачем.

Боги такую уж долю назначили смертным бессчастным...

 

И в объединяющем стороны конфликта горе уже может таиться возможность будущего примирения. Правда,  возможным оно оказывается лишь в случае, когда противники не теряют друг к другу уважения, не пятнают себя ложью, подлостью и лицемерием. Опять же, как у Гомера:

 

Долго Приам Дарданид удивлялся царю Ахиллесу,

Как он велик и прекрасен; богам он казался подобным.

Царь Ахиллес удивлялся равно Дарданиду Приаму,

Глядя на образ его благородный и слушая речи.

Оба они наслаждались, один на другого взирая.

 

В некотором смысле гомеровские герои следуют нашему сегодняшнему принципу дополнительности: отстаивая свою правоту, одновременно признают правоту другого. Это не помогает им вернуть утраты назад, не избавляет их жизни от привкуса трагичности, но зато позволяет надеяться на какую-то достойную перспективу или хотя бы славу. Ахилл вот ради нее и остается под Троей. Ибо для него славная смерть предпочтительнее бесславного существования. 

Согласен, что для многих сейчас это не так. Что ценности безопасности мы предпочитаем ценностям героизма. Однако не является ли это обстоятельство одной из причин, по которой никто не предпринял героических усилий, чтобы вовремя остановить неизбежное? Все просто ждали, когда логика событий затянет нас в кровавое колесо.

 

 

---

[1] Александр Мелихов "Кто такие фашисты и как с ними бороться?"

[2] Я пишу «на Украине», а не «в Украине», не потому что хочу подчеркнуть какое-то свое неуважение к этой стране. Просто по-русски всегда было, и, надеюсь, будет - именно «на», так же как «на Камчатке», «на Мадагаскаре», «на Кипре» и т.д. Ничего уничижительного в таком предлоге нет. Язык с трудом придерживается логики. Почему, например, правильно говорить «на Кавказе», но при этом: «в Гималаях»? Или «на Кольском полуострове», но при этом «в Крыму», хотя последний тоже полуостров?  Вероятно, ответ есть у филологов.

[3] Какими бы они ни были! Главное, чтобы эти – ценностные – установки у них были. Потому что как раз наличие последних и является отличительным свойством людей. А раз так, то, даже не соглашаясь, даже считая ложными убеждения своих визави, мы можем реконструировать и понять их логику. После чего становится возможным аккуратно работать с оппонентами на ментальном уровне, не расчеловечивая последних, а занимаясь переводом их смысловых кодов на свой язык. В результате может оказаться, что идеологическое противостояние на 90%, а то и все 100% определялось не столько различием ценностных установок, сколько различием языков и культурных контекстов, в которых эти ценности закреплены. Может, правда, обнаружится и другое: принципиальный дефект в мировоззренческом фундаменте одной из сторон. Случается это, как правило, если те или иные убеждения формируются не на основе проверенной временем целостной и развитой культуры, а складываются стихийно, в эклектическом смешении принципов, ратующих за все хорошее против всего плохого.

[4] Есть две системы истолкования явлений, связанных со светом. Согласно одной, свет представляет из себя поток частиц – фотонов. И проявляет эти корпускулярные свойства, например, тем, что оказывает давление на освещенную поверхность. Согласно другой, свет - волна, и по этой причине возникают явления интерференции и дифракции. Как то, что является частицей, одновременно может быть волной, образно представить себе человеческое сознание не может. Однако свет именно таков. Поэтому правы обе системы интерпретаций, несмотря на их явную логическую несовместимость.

Если теперь по аналогии со светом попробовать рассмотреть какое-либо историческое или политическое событие, выяснится, что, как правило, существуют полярные позиции в его оценке. Причем каждая из сторон вполне последовательно опровергает мнение противоположной, основываясь на неоспоримости своих доводов. Всё же, что не вписывается в принятую концепцию, объявляется пропагандой. Ситуация примерно такая же, как если бы я, уверовав в то, что свет является потоком частиц, стал объявлять пропагандой интерференцию и дифракцию, отказываясь признавать их реальность.

[5] Даже в том, что миллионы людей, поверив вождям III рейха, отправились на войну воплощать идеи национал-социализма, была своя … скажем так: извращенная правда. Она касалась, разумеется, не расовой теории и не преступной практики фашизма, а того, что народ, лицемерно назначенный победителями единственным виновником мировой бойни (имею в виду I Мировую войну, в которой вина Антанты была нисколько не меньшей, чем вина Тройственного союза), оказался в ловушке непереносимого унижения и чувства несправедливости. Ответом на последнее стало иррациональное и деструктивное, но в данном случае, к сожалению, запрограммированное стремление к реваншу. Это не оправдывает, конечно, людей, доверивших свою судьбу клике малограмотных фанатиков, примитивные и преступные взгляды которых раздули новый мировой пожар. Но это объясняет, почему лицемерие и непризнание собственной вины (что в межличностных отношениях, что на международной арене) ведет к катастрофическим последствиям. Следовательно, нельзя так поступать. И даже одержав победу, нужно удерживаться от морального уничтожения противника. Скорее, даже наоборот: отчасти разделить с ним ответственность за допущенное кровопролитие. Точно также нельзя основывать свою национальную идентичность на отталкивании от чужой. Это контрпродуктивно и ведет к деградации собственного культурного пространства, грозя в будущем неизбежными вооруженными конфликтами, особенно, если тот, от кого ты «отталкиваешься», твой сосед.

[6] Хочу обратить внимание на то, что именно с такой установки в истории начиналось распространение расизма, классовой ненависти, религиозного обскурантизма и ксенофобии.

[7] В том числе и с жизнью во имя жизни. Ведь эту последнюю можно тоже весьма по-разному понимать, в зависимости от идеологической установки. Например, как жизнь твоего богоизбранного народа или высшей расы, или существования биоты в ее на данный момент сложившемся разнообразии (и никого не волнует, что это разнообразие с неизбежностью должно меняться), наконец, как жизнь самоценного индивида, наделенного ему одному присущим набором стремлений и восприятий (хорошо бы еще знать, насколько они ему действительно присущи, а не инспирированы окружающей либерально-потребительской, либо консервативно-посконной средой). И за мир можно бороться до полного уничтожения реального мира. Как это делали, например Чемберлен и Деладье, подписывая в 1938 году в Мюнхене договор с Гитлером по разделу Чехословакии.

[8] Впрочем, быть может, все обстоит еще более сложно, если принять во внимание то, как Восточные отцы трактовали проблему соотношения свободы воли человека и Предопределения. Мир творится в синергии Божественного замысла и свободы воли человека, но при этом свободной от своеволия. В таком понимании Реальность не есть что-то статически наперед заданное. Она живая. И, тем не менее, как живая, Реальность отличается от виртуала, порождаемого  фантазийностью человеческой самости.

[9] На самом деле это возможно только в случае признания бытия целиком имманентным человеческому разуму. То есть, другими словами, утверждения, что наш умвельт совпадает с Универсумом. – Довольно смелая позиция, наделяющая человека божественным статусом всеведения. За очевидной абсурдностью подобной установки гностицизму приходится прибегать к  услугам магии: то есть утверждать, что имеются некоторые средства, позволяющие имманентному определенным образом воздействовать на трансцендентное, ставя последнее под свой контроль. Вот откуда берет свое начало удивительный союз эзотерики и рационализма.

[10] Эта принципиальная антиномичность Священного Писания была замечена уже давно. Еще в XII веке Пьер Абеляр создал объемный труд, получивший название «Да и нет», в котором были собраны свыше 1800  выписок из Библии и трудов авторитетных христианских авторов, которые противоречили друг другу. Правда, Абеляр тогда трактовал эти расхождения в присущей схоластике манере поиска логических средств разрешения противоречий. Средством обретения Истины объявлялась диалектика (правда с осторожностью, поскольку сбросить со счетов неотмирный характер Писания было нельзя). Получалось так, что кроме зафиксированного в Библии откровения, все убеждения, хоть апостолов, хоть отцов Церкви, могли быть сочтены ошибочными. Уже это подрывало доверие к несомненности человеческих суждений, на какой бы «железобетонной» ценностной базе они ни были бы основаны.

Но резонно возникал и другой вопрос: хотя в основе книг Ветхого и Нового Заветов лежит мудрость высшего порядка, иначе говоря, сама Истина, выражена она в конечном счете на человеческом языке, человеческими словами в текстах, имеющих вполне конкретных авторов, привязанных своим мировоззрением к определенной исторической эпохе с присущими ей человеческими формами понимания действительности. Достаточно было по-настоящему осознать этот факт, чтобы сделать вывод о том, что фиксируемые противоречия в текстах и мнениях их комментаторов – не аномалия, а закономерное следствие трансцендентного характера Откровения, которое мы пытаемся вместить в имманентные формы человеческих средств вербальной коммуникации.

Конечно, это противоречие осознавалось. Но в христианстве, с его центральной идеей боговоплощения, то есть эпифании – явления трансцендентного в имманентном - осуществление подобного чуда признавалось возможным. То есть признавалось возможным, что Слово в слове может быть высказано до конца.  И для любого верующего это несомненный факт. Требующий, впрочем, одной существенной оговорки: здесь и сейчас может быть высказано до конца. То есть в момент этой самой Истины тебе явления. Тогда-то «мертвый» книжный текст или наше повседневное слово оказывается живым порталом через который осуществляется контакт с Подлиннным. А раз так, то для разных людей в разные исторические моменты в качестве подобного портала могут выступать разные «слова». Формально даже друг другу противоречащие. И теперь исторически в нашей имманентной реальности Истина высказывается лишь в ансамбле их противоречивых свидетельств.

[11] Спросят: а как узнать, что ты находишься в состоянии этой самой благодати, то есть в непосредственном контакте с Богом/ Истиной? А никак! В том-то и дело, что пока ты в нем находишься, дополнительных уверений не требуется. А если из этого состояния уже вышел, то нет способов однозначно доказать, даже себе самому, что ты в нем когда-либо пребывал. И это вполне понятно, поскольку имманентными средствами невозможно зафиксировать наличие трансцендентного. Помогает здесь только вера и верность памяти пережитой встречи с Неизвестно чем. Однако с таким Неизвестно чем, присутствие которого бесконечно расширяло твое сознание.

[12] И, кстати, только это обстоятельство позволяет нашим оценкам и поступкам иметь нравственную природу. Ибо, если бы существовала какая-либо заранее заданная система их безошибочности, иными словами «технология добра», человек оказывался бы не свободным этическим субъектом, а обыкновенным автоматом, предназначенным к выполнению определенной программы: либо исправно работающим, либо барахлящим. Но он не автомат, а наделенное свободой выбора существо, принципиально рискующее, а потому не застрахованное от ошибки и несущее за нее всю полноту ответственности.

[13] Может означать такую необходимость, поскольку каждый из нас способен впадать в заблуждение. Но в общем случае признание правоты другого не обязательно свидетельствует о твоей неправоте, даже если ваши утверждения внешне кажутся противоположными.

[14] Вот взятое из ленты новостей социальной сети стихотворение Кати Карпович, остро переживающей страдания своих соотечественников на Украине. Построено оно на контрасте осознания себя человеком XXI века (привыкшим, что боль, ужас, трупы на дорогах – это далекое прошлое, что-то не из нашей жизни), и тем, что сейчас разворачивается перед глазами этого самого человека:

 

УКРАИНА, МАРТ

Женщина тащит рюкзак,

ужас в застывших глазах,

мальчик ведёт двух собак,

сумка и скрипка в руках.

Катит мужчина тележку

в старом пальто нараспашку.

В ней всё лежит вперемешку:

Библия, вещи, дворняжка.

Бабка и внучка Натаха

тянутся в поле пологом,

виснет шлагбаум, как плаха, –

с Богом, любимые, с Богом!

Мерзнет старик в одеяле,

хутор его разбомбили.

Что он бормочет в печали?

«Лучше б лежать мне в могиле!»

Это уже, извините,

что-то за гранью сознанья.

Снега бесцветные нити

видят они на прощанье.

Труп, у дороги сидящий,

тут в двадцать первом столетье,

лучше расскажет, чем ящик,

что происходит на свете.

 

[15] Нужно ли в который раз обращать внимание на то, что качество этих самых «принимающих решения» особенно в демократических странах за последние 20-30 лет катастрофически упало! А почему? А потому что упало качество их избирателей, «качество человека». Развращенные массовой культурой люди уже не умеют удерживать себя в целостном поле смыслов, довольствуясь непосредственными мотивами существования, эклектически формируемыми рынком и социальной средой.

[16] Замечу, что именно полная уверенность расслабившейся либеральной части человечества (весьма немногочисленной, кстати – чуть больше 13% населения Земли) в том, что никакие вооруженные конфликты в Европе уже невозможны, и привела к игнорированию нарастающих политических угроз, к неспособности понять, что в мире достаточно серьезных противоречий, готовых обернуться новой войной. Реакция на вторжение России на Украину потому и была столь единодушно-отрицающей и истерической, что лишала, западные элиты и распропагандированное ими население подобных иллюзий. Да, конечно, также имела место эмоциональная реакция на сообщения о страданиях и смерти мирных жителей. Однако почему-то многомиллионные жертвы в многочисленных конфликтах, происходивших в последние 25 лет в Африке и Азии таких эмоций не вызывали.

[17] Не в последнюю очередь, благодаря полному контролю над мировой финансовой системой. Удивительно, что сейчас, теряя этот контроль, США еще и ускоряют процесс его утраты беспорядочно вводимыми санкциями.

[18] Авдеенко Е.А. Библейские основания русской идеологии. М., 2021.

[19] Или нам сейчас кажется, что это только в прошлом люди были неспособны разобраться в работе громадных исторических механизмов, вовлекающих народы в противостояние? А мы теперь какие-то особенные, защищенные своими поверхностными представлениями о свободе и гуманизме, и потому неподвластные соблазнам зависти, гордыни и вражды?

[20] Замечательно, что греки отлично понимали: да, похитив Елену, Парис стал виновником Троянской войны. Однако это только формальная, явная ее причина. Истинные же механизмы, приведшие к кровавому конфликту, лежат гораздо глубже – в области человеческому разуму и воле недоступной: в соперничестве трех богинь, в обиде на олимпийцев Эриды, в намерениях Зевса подсократить человеческий род. Дурацкий и бесчестный поступок Париса, соблазнившего Елену, укравшего сокровища у Менелая, конечно, запустил цепь необратимых кровавых событий, однако не он был первопричиной разрушения Трои. Поступок Париса просто обнаружил тот факт, что город Приама действительно обречен. Впрочем, это никак не снимает ответственности с непосредственного виновника катастрофы.

Точно так же и истоки сегодняшнего конфликта, очень напоминающего начало III Мировой войны, на самом деле лежат в глубочайшем кризисе поствозрожденческой европейской культуры, в обострении цивилизационных противоречий, в разрушении моделей прежнего политического и финансового лидерства. Самое главное – в деградации антропологической идентичности представителей общества массового потребления, в утрате контакта с реальностью, в буквальном отупении человека, разучившегося страдать. Утрата США ведущего положения в мировой политике и экономике все равно должна была бы привести к череде кровавых конфликтов и социальных катастроф. События на Украине всего лишь сделали этот факт явным.  Однако все гуманитарные последствия произошедшего, тот кровоточащий культурный шрам на теле славянских народов, который теперь залечить будет почти невозможно, ложится тяжелой печатью на нас. Ибо соблазн должен прийти в мир, но горе тому, через кого он придет. Горе Украине, позволившей сделать из себя анти-Россию. Горе России, не нашедшей в ответ ничего лучшего, как решиться на военное вторжение. И уже бесполезно меряться масштабами вины. Вина – чувство сугубо человеческое и индивидуальное (я полагаю, что раскаяние еще настигнет многих). Логика же противостояния будет диктовать свои жестокие нечеловеческие правила, в рамках которых и будут развиваться дальнейшие события до тех пор, пока одна или обе стороны не окажутся обескровлены. Поразительно, что это на самом деле не нужно ни той, ни другой.