Алексей Пурин. Утраченные аллюзии. М., ОГИ. 2022.

 

Рецензии на книги пишутся по разным причинам. По привычке, по заказу, по долгу службы (впрочем, разве сегодня есть такая профессия – писать рецензии?) Еще – из конъюнктурных соображений, из мести, из дружеской симпатии к автору, наконец. А бывает, пишутся только потому, что не написать просто невозможно. Рецензент в данном случае уподобляется человеку, увидевшему нечто необычное и распираемого мучительным желанием поделиться с ближними: посмотрите, каково! Кажется, намечающийся разговор об «Утраченных аллюзиях» Алексея Пурина представляет собой именно этот случай, хотя и без личной симпатии к автору тоже не обошлось (что едва ли позволяет именовать этот пристрастный отзыв рецензией).

Читатель, более или менее знакомый с послужным (то есть библиографическим) списком Алексея Пурина, испытает нечто вроде дежавю. Да, книга с таким названием (в котором, понятное дело – аллюзия на «Утраченные иллюзии» Оноре де Бальзака) из-под его пера уже выходила – в 2001 году. Но перед нами не переиздание, а скорее, перерождение – книга приходит к нам преображенная, как бы в новойплоти, неся в себе и кое-что прежнее, и новое, написанное за прошедшие десятилетия. Среди этого нового – открывающие издание мемуарно-топографические очерки, сочиненные Алексеем Пуриным в последние несколько лет. В разделе «Так начинают. Prodomomea» стихотворец и эссеист выступает в роли краеведа, ведущего читателя за руку от дома к дому. Как говорится, сам Бог велел – ведь автор побил все мыслимые рекорды оседлости, являя собой редчайший (и, на мой взгляд, завиднейший) пример горожанина, всю жизнь, с рождения до солидного возраста прожившего не только в одном квартале, но – в одной квартире, да еще и квартире родовой, фамильной, купленной до революции дедом, служащим Балтийской железной дороги. Расположена она «в Ротах» (ныне район Красноармейских улиц), и вот наш чичероне показывает нам от руки начерченный план родного Средиземья, рассказывает историю своей семьи, делится воспоминаниями детства. Разумеется, дело не ограничивается пространственно-временными выкладками, материальный континуум здесь – лишь повод затронуть более высокий план бытия. Ведь «Роты» занимают определенное место не только на географической, но и на литературной карте России – тут нам и выпускник расположенной здесь, на проспекте, носящем его имя, Школы гвардейских подпрапорщиков поэт-романтик Михаил (любимейший поэт отрочества), тут и августейший К.Р., бывший командиром одной из рот Измайловского полка.Тут и жившие (и живущие) неподалеку современники: Александр Миронов, Михаил Яснов, Сергей Стратановский, Елена Шварц (в книге содержатся интересные штрихи к ее портрету). К слову, с недавнего времени насельником «Рот» стал и поэт Владимир Бауэр, о чем в книге, впрочем, не упоминается. Разумеется, контурами «Рот» Алексей Пурин – старожил отечественной словесности – не ограничивается, без лицеприятия размышляя о русской поэзии и поэтах начиная с Тредиаковского и Ломоносова и заканчивая Иосифом Бродским и Борисом Рыжим. Как всегда у Алексея Пурина, разговор о поэзии не обходится без благодарного упоминания Иннокентия Анненского, Михаила Кузмина, Осипа Мандельштама. Отдается должное Арсению Тарковскому, Георгию Иванову.Благодарный поклон посылается Владимиру Набокову. Достается бывшим супругам Ахматовой и Гумилеву – всех любить невозможно. Кроме того, в поле авторского зрения – Александр Кушнер, Алексей Машевский,Олеся Николаева, Юрий Кублановский, Николай Кононов, Максим Амелин, Ирина Евса, Ирина Ермакова и другие. Уделено внимание и иноземцам – Тассу, Данте, Кейсу Верхейлу и не только.

Среди важнейших городских объектов, структурировавших личную географию Алексея Пурина – книжные магазины. Оказывается, они были не только вместилищами сокровищ (голова кружится при мысли, что можно было купить в букинистических лавках за советские рубли в 50-60-х годах прошлого века!), но и поприщем невинных спекуляций, приносивших школяру и потом студенту Пурину кое-какие заработки. С детства автор был тем, кого в советские времена именовали книголюбами, хотя книголюбие в данном случае не совсем подходящее слово – тут, скорее, книгострастие (не переходящее, впрочем, в книгобесие), та высокая болезнь, которая определит всю дальнейшую жизнь одаренного мальчика с 13-й Красноармейской. В «Утраченных аллюзиях» разбросано множество любопытных библиофильских пассажей, выдающих в авторе не только любителя, но – серьезного знатока книги, не просто искушенного книгочея, на протяжении всей сознательной жизни собирающего личную библиотеку, но человека, отлично разбирающегося в тонкостях коллекционирования и даже в деталях издательского дела. Собственно, «Утраченные аллюзии» – это книга о книгах, это роман с литературой, который можно определить и как роман авантюрный, приключенческий, и как роман-воспитание. Не случайно это собранье пестрых глав предварено стихотворением, в котором процесс чтения сравнивается с упоительным подводным путешествием:

 

Раскрывается книга,

озаряется ночь –

мы с тобою, амиго,

очутиться не прочь

в «Наутилусе» Немо

посредине Бермуд...

О, фонема-морфема,

чтенья сладостный труд!

 

Именно сладостный труд и ждет читателя, открывающего эту книгу с картинкой Мстислава Добужинского на обложке (Измайловский проспект с конкой и трамваями, вдали виден звездный купол Измайловского собора, доминанты этой части города). Читателя ждет праздник вольной речи, пиршество свободной мысли, возвышающее его, читателя, до ранга небожителя:

 

С нами честное слово,

с нами верный роман,

для живого улова

нам открыт океан, -

растворяются строки,

воплощаются сны, -

мы вступаем, как боги,

в дебри дивной страны.

 

Внешне книга может показаться эклектичной, составленной весьма прихотливо – она, дейтвительно, собрана из разноразмерных и разнохарактерных лоскутков – воспоминаний, кратких поденных замет из записных книжек, афоризмов в духе Ларошфуко, эссе, статей, рецензий. Есть в ней также запись бесед о поэзии с поэтом и журналистом Владимиром Коркуновым. А завершает книгу полноценное литературоведческое исследование, посвященное раскрытию фабулы двух циклов стихотворений Михаила Кузмина, составляющих часть книги «Форель разбивает лед» («Постскриптум»). Но, несмотря на такое разнообразие составляющих книгу опусов тело книги не распадается – единство текста обеспечено единством художественного мировосприятия, верностью раз и навсегда избранным эстетическим установкам (ориентация на традицию, скептическое отношение к «актуальной» поэзии и всяческому постмодернизму). А главное – превосходным авторским языком, составляющим едва ли не главную ценность этой книги. Приведу одну из Пуринских интеллектуальных миниатюр целиком: «Обэриуты – элейцы советской эпохи. Как и тела в апориях Зенона, их эстетика не в силах сдвинуться с места: их бессмысленная и внеэмоциональная стрела никуда не летит, их многочисленные нищенствующие наследники не могут перешагнуть через старую черепаху. А вся эта картина затянувшегося недоумения напоминает глухую железнодорожную станцию из Зенонова аргумента «Стадий» с ее приржавевшими к рельсам, обезглавленными и пустыми составами». Как верно – особенно в отношении «нищенствующих наследников»! Читая подобное, трудно порой сказать, ради чего всё это, собственно, читается: ради изложенных здесь мыслей или же из чистого удовольствия от того, как эти мысли выражены в словах, как этот текст оркестрован. Не так-то просто ответить, чем в первую голову привлекают эти страницы – блеском смысла или блеском слова. Впрочем, «форма» и «содержание» здесь неслиянно-нераздельны, язык как плоть мысли неотделим от духа высказывания. В этой связи небезынтересен вопрос о том, на кого изначально ориентировался Пурин-эссеист, под чьим влиянием формировалась его творческая манера. Стилистически пуринский нон-фикшен определённо близок к прозе уже упомянутого Владимира Набокова. Из современников на память приходит Самуил Лурье. Обоим, к слову, уделено внимание в книге.

«Утраченные аллюзии» составляют органическую часть «петербургского текста» – не только потому, что в книге много говорится о Петербурге и петербуржцах, но и по общему тону, внешне отличающемуся прохладной аристократической отстраненностью (под которой скрываются высокотемпературные ревность и страсть) и даже оттенком интеллектуального снобизма, особенно в оценках собратьев по цеху. Что и говорить, Алексей Пурин давно заслужил славу нелицеприятного критика, ниспровергателя и потрясателя. Неожиданные, в чём-то провокационные оценки вызовут, как принято говорить, «неоднозначную реакцию» читательской публики. Но разве это – не часть литературной традиции? И разве читатель обязан во всем соглашаться с автором?

Что-то подсказывает, что со временем появится и третий вариант «Утраченных аллюзий». И появится, возможно, быстрее, чем мы думаем. Ведь живем мы снова в эпоху перемен, то есть во времена исчезающих смыслов, стремительной смены контекстов. И тем важнее сохранять распадающиеся «нейронные связи» культуры – хотя бы в виде печатного текста.