Геннадий Айги: "Разговор на расстоянии" (Издательство Лимбус Пресс, 2001)

Кому в наши дни не набил оскомины тревожный вопрос о будущем русской словесности и, в частности, о том, как будет развиваться отечественная (или, если угодно, русскоязычная) поэзия в двадцать первом веке (и будет ли вообще)? Именно как попытку нащупать ответ можно рассматривать выход в свет книги поэта Геннадия Айги “Разговор на расстоянии”. Среди библиографических новинок последнего времени трудно найти что-либо более грандиозное по замыслу и исполнению. Изданная в формате большого фотоальбома, книга отчасти таковой и является, ведь “Разговор на расстоянии” - не что иное как иллюстрированная энциклопедия отечественного айгизма. По словам автора предисловия, доктора филологических наук Владимира Новикова, она адресована “и тем, кто уже знаком с таким явлением культуры, как поэзия Айги, и тем, кто с творчеством поэта познакомится именно благодаря данному изданию”.

“Книга “Разговор на расстоянии” - своеобразный автокомментарий ко всему творчеству Айги, обобщение его раздумий о поэзии, об искусстве за период более чем сорокалетний”, - читаем мы далее в предисловии. Перед нами - сложный сплав из стихотворений, статей, мемуаров, эссе и интервью. Издание сопровождается огромным количеством рисунков таких художников, как А. Зверев, В. Яковлев, И. Вулох, И. Кабаков, Г. Юккер, И. Макаревич, Г. Гавриленко, А. Миттов, И. Дронников, А. Маслов и др. Особого внимания заслуживают представленные здесь фотоматериалы. Впервые взяв книгу в руки, невольно начинаешь листать ее как юбилейный альбом: вот мэтр в Париже, вот в Перудже, а вот - в родном селе Шаймурзино и т. д. Весь фоторяд - черно-белый, что создает иллюзию единства времени и порой ввергает читателя (вернее “пролистывателя”) в секундное оцепенение: уж не является ли автор современником Кафки, Маяковского, Хлебникова, Малевича. Фотографии последних густо уснащают страницы “Разговора на расстоянии”, как бы на равных входя в круг друзей и знакомых Геннадия Айги. Секрет прост. Считая их своими учителями и предтечами, поэт посвятил этим корифеям европейского авангарда несколько статей и эссе. Впрочем, отдавая дань своим духовным наставникам, поэт волей-неволей открыто или между строк говорит о себе, потому что говорит по-своему, так, как может говорить только Геннадий Айги. Собственно, некоторые статьи о творчестве того или иного деятеля авангардной культуры (субкультуры, антикультуры - на усмотрение читателя) не являются статьями в прямом смысле слова. Местами эти опусы гораздо ближе к стихам - стихам самого Айги, о которых напоминают и пунктуационная перегруженность текста, и неровность, скачкообразность рассуждений (почти интуитивных, находящихся на стыке мысли и эмоции), и необычное словоупотребление, и интенсивное словотворчество.

Отдавая дань тем своим предшественникам, на которых уже появился “хрестоматийный глянец”, автор напоминает нам, что кроме Маяковского с Хлебниковым и Малевича с Ларионовым в истории русского авангарда был еще и Алексей Крученых, и Василиск Гнедов, и Елена Гуро, и многие другие адепты феерической русской зауми. На страницах “Разговора на расстоянии” мелькают также тени полузабытых (вернее, никогда не бывших широко известными) Всеволода Некрасова, Василия Мазурина, Божидара, Георгия Оболдуева. Они как бы переживают второе рождение, обретают кровь, плоть, язык. Вообще надо сказать, что, несмотря на узость первоначального замысла - дать отчет о почти полувековой деятельности классика неоавангарда - книга отнюдь этим не исчерпывается. Она гораздо шире самой себя. Говорить здесь имеет смысл не столько об эстетическом, сколько о чисто информационном наполнении “Разговора…”. Немалую познавательную ценность, несомненно, имеют также и экскурсы в пестрый мир современного западного искусства, и ретроспективный взгляд Айги на литературную традицию своего “малого народа” (Васьлей Митта, Хикмет, Хузангай и др.). И там, и там он - почти “свой”, а это уже залог читательского доверия.

Среди весьма разнообразного прозаического материала самыми ценными в книге являются личные воспоминания автора о встречах с Пастернаком, Крученых, Рене Шаром, Варламом Шаламовым. Не обязательно разбираться в том, что унаследовал от них Геннадий Айги, как они повлияли на его творческий менталитет. Интересен прежде всего человеческий опыт общения с людьми, к которым читатель привык относиться как к ведущим фигурам литературного процесса. Выступая не только как эссеист, публицист, критик, но и отчасти как мемуарист, Айги тем самым делает свою книгу гораздо менее уязвимым для стрел критики. Как бы ни относился читатель к поэту, один только факт дружбы студента Литинститута Геннадия Лисина (эту фамилию Айги носил до 1969 года) с Борисом Пастернаком в годы его (Пастернака) всесоюзной травли, не может оставить равнодушным. Тем более, что именно из-за этого начинающий поэт оказался в числе отверженных, и в дальнейшем фактически ушел в литературное подполье.

Надо заметить, что при необычном жанровом эклектизме книги, выглядит она довольно-таки цельной. Стоит ли говорить о том, что сильнейшим цементирующим раствором выступает здесь весьма своеобразное мировоззрение и творческое кредо автора, его так сказать “нетрадиционная лексическая ориентация”. По этой причине совершенно не заметен хронологический разброс помещенных под общей обложкой текстов. Наверное, только самый дотошный айгист сумеет отличить стихотворение 60-х годов от более поздних, знаменующих собой незримую, но, вероятно, все-таки имевшую место эволюцию Айги-поэта. Впрочем, тут уместнее говорить не об эволюции художника, а о той эволюции, которую (как отмечено в предисловии) свершает он в отечественной словесности “сорокалетним возделыванием культуры русского верлибра”. “Грандиозная историческая роль” - именно так аттестуется литературная деятельность Айги автором предисловия (читай - славословия). Собственные воззрения поэта на природу литературного творчества и перспективы дальнейшего развития поэтического языка наиболее полно представлены в нескольких интервью или “разговорах”. Так, например, на вопрос “польского друга” (журналиста Збигнева Подгужеца) о творческом методе Айги, поэт ответствует, что многие годы писал “почти на грани засыпания”. Далее следует пространное и довольно сложное описание версификационного акта, заставляющее читателя вспомнить и гуссерлевскую феноменологическую редукцию, и Хайдеггера с его фундаментальной онтологией, и прочая и прочая. К слову сказать, в неоднократно цитировавшемся выше предисловии к книге особо оговаривается близость поэтического миросозерцания Айги к философии Ницше, Кьеркегора и французской экзистенциальной традиции (не лишнем будет к этому перечню добавить также практику дзэн-буддистов и сибирских шаманов). Развивая свою мысль о стихотворстве на грани сна и яви, поэт переходит к самому, наверное, важному - к описанию психологических основ своей работы. Айги убежден, что составляющее ядро творческого импульса “напряжение душевных сил, напряжение памяти, мысли, воображения, слуха и зрения” нельзя отождествлять с мышлением, ибо мышление непосредственно связано с языком. “Думать без языка”, использовать “бессловесный язык” - вот залог успеха в поиске истинно поэтических образов. Именно поиск “образов” автор “Разговора на расстоянии” считает чуть ли не главной задачей человека, пишущего стихи. Другая декларируемая Геннадием Айги задача - развитие поэтического языка - по сути не нова, так сказать авангардно-традиционна. Однако в формулировках поэта она выглядит как самоцель: “Поэтический труд - это развитие ею, поэзией, средств собственной выразительности”. Говоря о своей эстетико-философской системе, Айги неизбежно переходит к критике литераторов “консервативного” толка. Считая достижения русского авангарда “достоянием всей русской словесности”, “классическим наследием”, Айги всерьез полагает, что “нельзя сегодня заниматься словесным и изобразительным искусством, не пройдя “хлебниковскую”, “малевичевскую” школу”. Отношение Айги к тем своим коллегам по поэтическому цеху, которые вышли из другой, не авангардистской шинели, напоминает печальную жалость посвященного к людям, пребывающим в слепоте и неведении. При этом их претензии на продолжение “пушкинской линии” заметно раздражают мэтра. “Неоклассики” и “неоакмеисты” якобы глухи ко всему прогрессивному (локализующемуся, естественно, на просвещенном Западе): “Они, повторяя слова Мандельштама о “тоске по мировой культуре”, отнюдь не сближаются с современным европейским искусством, - лирика их остается довольно провинциальной, обремененной большим грузом “литературщины”. И происходит все это от недостаточной смелости в обращении к реальности”. Если заблудших поэтов можно упрекнуть в чрезмерной начитанности и перегруженности их стихов сложными интертекстуальными связями, то Геннадий Айги наотрез отказывается играть в игры культуры, он остается верен лишь самому себе, бесконечно экспериментируя со словом-как-таковым. Ясное представление об этом дают стихотворения, представленные в книге. Это - своеобразная антология поэзии Айги. Мы встречаем здесь верлибры, написанные им за более чем сорокалетний период - начиная с 50-х и заканчивая 2000 годом. Любопытно, что “Разговор на расстоянии” можно читать как поэтический сборник, а все остальные тексты воспринимать как комментарии к стихам. Можно и наоборот - использовать стихи в качестве иллюстраций, “наглядных пособий”, поясняющих теоретические построения автора.

Не замечать Геннадия Айги, отрицать весомость его вклада в развитие альтернативной литературной традиции невозможно. Досадно лишь, что на Западе по его работе судят о современной русской поэзии вообще. Что и говорить, заниматься переводами на европейские языки, скажем, стихов Кушнера гораздо сложнее - не только из-за метра и рифмы, но в первую очередь из-за действительной многозначности поэтического слова в текстах “традиционных”. Куда проще взять словарь и найти нужные соответствия:

а Белизна-а?
(нет меня)
а Белизна...

“Понимают или не понимают меня - я об этом никогда не задумывался. Даже некоторые близкие друзья в течение многих лет называли мои стихи полным бредом”, -признается поэт. Кажется, факт подобного непонимания выступает для автора скорее свидетельством отсталости упомянутых “друзей”, нежели поводом для раздумий о достоинствах самих текстов. Мне же представляется, что сомнительна сама идея, положенная Геннадием Айги в основу его творческого метода. Предельная смелость в обращении к реальности (отдающая еще старой кантовской проблемой постижения “вещи-в-себе”), маниакальное стремление быть самим собой (то есть, будем надеяться, все-таки человеком) вне якобы сковывающих тебя пут культуры – утопичны. Человека вне культуры не бывает. Вне культуры существуют только животные.

Название книги - “Разговор на расстоянии” - бьет прямо в цель, но, увы, не в ту, которую ставит перед собой автор. Его и читателя действительно разделяет расстояние, приближающееся к бесконечности. Это расстояние измеряется не только астрономическим количеством написанных сборников, Пелионом и Оссой международных литературных премий и титулов. Уверен, что даже самый ревностный поклонник таланта Геннадия Айги, даже самый внимательный и проницательный читатель его стихов находится гораздо дальше от их понимания, чем это представляется ему самому. Впрочем, повторюсь: главное в книге - все-таки не поэтические тексты, а то, что она вполне может служить памятником нашему парадоксальному времени, способному растить стихи “не ведая стыда”, воистину из любого сора.

Александр Вергелис