Считается, что поэзия – дело молодых. Пушкин, Лермонтов, Маяковский и Пастернак очень рано вошли в литературу, уже первые их произведения отмечены печатью несомненного таланта и своеобразия. Но бывает и иначе. Один из величайших русских поэтов ХХ века Иннокентий Анненский первую свою книгу стихов, да и то анонимно, выпустил в преддверии пятидесятилетнего юбилея, всего за 5 лет до смерти. Так что “поздний старт”, вернее, позднее представление читающей публике, не вредит стихам, если только их автор умеет быть искренним, если он говорит о действительно пережитом, обдуманном, выстраданном. И, естественно, если за плечами у него стоит серьезная литературная традиция. Мне кажется, все эти моменты присутствуют в поэзии Ивана Дуды, чья первая книга стихов “Разлинованная тетрадь” вышла в мае этого года в санктпетербургском издательстве “Знак”.

Интересная особенность, касающаяся, впрочем, стихотворений не одного Дуды, но и многих других современных поэтов. Их тексты нельзя читать “поштучно”, выхватывая из общего массива поэтического творчества. Так ничего не поймешь, более того, будешь разочарован, поскольку на первый план могут выйти узнаваемые элементы чужих лирических систем. Что делать, к XXI веку русская поэзия проделала уже достаточно долгий путь и любой начинающий поэт приходит не на пустое место, он обязан учитывать опыт предшественников, внутренний диалог с которыми только обогащает, углубляет семантику новосоздаваемых произведений. Но вот эти “чужие” голоса и слышатся невнимательному читателю в первую очередь.

Так при первом прочтении одного, двух стихотворений Дуды нельзя отделаться от ощущения, что с подобной интонацией мы уже встречались:

Касымова Майя из Литинститута
на слухах свихнуться могла, если надо…

Как не вспомнить что-нибудь из современного классика:

Подсела в вагоне. “Вы Кушнер?” - “Он самый”.
“Мы с вами учились в одном институте”.

Любопытно, что чем дальше читаешь, тем менее заметны эти заимствования. Начинает проступать совершенно другой лексический ряд, изобилующий диалектными словами, просторечиями, бытовизмами, ориентированный, скорее, на Пастернака:

… смиренному сердцу уже не нужны
палитры немыслимой нивы и пашни,
А нужен шершебель, шершебель и рашпиль,
суконная роба и к робе штаны.

Любая художественная система существует за счет некого стилистического фона, на котором только и становятся заметными вносимые автором корректировки. Тот или иной знак приобретает смысл лишь в контексте, в сопоставлении с уже сложившейся семантической целостностью. И вот тут, надо сказать, современным поэтам приходится трудно. В отсутствии общего, всеми признанного лирического контекста (который наличествовал, например, в пушкинскую эпоху или во времена символистов) пишущему приходится опираться на контекст индивидуальный, создаваемый на скорую руку и неизбежно включающий целые блоки чужих поэтических систем. Поэтому иногда оригинальность, индивидуальный почерк поэта проявляются лишь в способе соединения чужого “строительного материала”. Повторюсь, сейчас это становится возможным, поскольку за три века его накопилось в русской поэзии уже достаточно много. На смену выкладыванию стихотворения “по кирпичику” приходит крупноблочный метод.

Например, у Ивана Дуды каркасом запутанного, разветвленного высказывания служит кушнеровская интонация. Ее роль примерно та же, что и роль строгих пушкинских размеров с точной рифмовкой в стихах Александра Введенского. “Размонтированная” семантика последних просто требует классического стиха, скрепляющего предельно свободную в лексико-смысловом отношении поэтику. Иначе конструируемая Введенским заумь оказалась бы вовсе герметичной для понимания, точнее, для восприятия.

Так и без узнаваемых интонаций поэзия Дуды рисковала бы превратиться в маловразумительное бормотание. Именно это узнавание “с чужого голоса” позволяет выявить предмет высказывания, заметить, чем его трактовка отличается от других. Кушнер в своих стихах всегда логичен, даже отчасти дидактичен. У него ясная, свободная интонация совпадает с ясной же смысловой артикуляцией. У Дуды они противопоставлены: стихи пестрят излишними вводными словами, строка как бы запинается при каждой попытке высказать определенную мысль. Тем самым моделируется затрудненное сознание обычного человека. Лирическим субъектом стихов Ивана Дуды становится условно говоря обыватель. Но, что характерно, что замечательно, этот нулевой, средний персонаж не лишен человеческой привлекательности.

В отличие от почти пародийной поэзии Олейникова, Хармса, раннего Заболоцкого, в которой право говорить внезапно предоставляется не мыслителю и герою, а носителю “галантерейного” сознания, в стихах Дуды акцент перенесен с критики пошлости массового человека на утверждение прав каждого живущего на жизнь и счастье. В этом смысле позиция автора носит ярко выраженный гуманистический характер. И что важно, перед нами не декларативная установка, а выстраданное убеждение. Я думаю, что свободная, напевная интонация стихов Дуды, так странно контрастирующая с внешней “замутненностью” мысли, и служит средством лирической реабилитации обыденного человека.

Опыт, стоящий за строками “Разлинованной тетради” - это опыт свидетеля дряхления и кризиса советской эпохи, научившегося на фоне подложных официальных ценностей уважать самые обыкновенные, пусть и мимолетные, проявления дружбы, участия, интереса, тепла. И хотя общий тон стихов Ивана Дуды скорее скорбный, живет в них скрытая радость, тихое понимание тайной но несомненной человеческой общности:

Вот потому, потому и нужны
вовсе не слезы, не горький
опыт на старость, а сладкие сны,
куст можжевельника, куст бузины,
в юности – ночь без присмотра луны,
в детстве – зарницы и зорьки.

Алексей Машевский