Борьба Ломоносова и Сумарокова закончилась в 60-е годы в XVIII века победой школы последнего. Этому способствовала прежде всего активная журналистская деятельность «российского Расина», который с 1755 г. стал возглавлять поэтический отдел академического журнала «Ежемесячные Сочинения», а в 1759 г. сам начал выпускать первый в России негосударственный литературный журнал «Трудолюбивая Пчела». Большая часть произведений, публиковавшихся в нем принадлежала перу Сумарокова или примкнувших к нему поэтов: Нарышкина, Ржевского, Нартова, Аблесимова, Е. Сумароковой – супруги поэта.

У Ломоносова в то же время был всего один заметный продолжатель – Николай Поповский (1730-1760), который, впрочем, довольно скоро сблизился с кругом московских поэтов возглавляемых Херасковым, да к тому же и рано умер. В 60-е годы на литературное поприще вступила группа молодых литераторов, связанных с целой серией изданий Московского университета. В своем поэтическом творчестве они придерживались принципов, выработанных Сумароковым, продолжая и по своему развивая его систему. Самым заметным среди них был Михаил Матвеевич Херасков (1733-1807) – последовательно занимавший должности заведующего библиотекой и типографией, затем директора и, наконец, ректора Московского университета[1]. Именно вокруг университетского журнала «Полезное увеселение» сложился круг поэтов, оказавших заметное влияние на развитие русской лирики во второй трети XVIII века. Среди его сотрудников, число которых доходило до 30 человек, были Ржевский, Нартов, Василий Майков, Рубан, Богданович, Фонвизин и др. Примечательно, что за все время своего существования журнал обратился к творчеству Ломоносова лишь однажды, когда во втором выпуске «Полезного увеселения» были опубликованы два перевода оды Ж.-Б. Руссо, один из которых принадлежал Ломоносову, а другой Сумарокову. Имена авторов указывались вместе, читателям предлагалось самим «по разному обоих Пиитов свойству, каждого перевод узнать». За журналом «Полезное увеселение» последовали родственные ему издания – «Свободные часы», «Доброе намеренье» и «Невинное упражнение», которое под руководством княгини Дашковой организовал молодой Богданович. Наконец в 1772-1773 гг., уже в Петербурге Херасков станет инициатором издания журнала «Вечера», выражавшего эстетические пристрастия литературного кружка, сплотившегося вокруг салона жены поэта – Елизаветы Васильевны Херасковой.

Писатели, руководствующиеся в своем творчестве принципами, выработанными Сумароковым, углубили и развили систему русского классицизма, в некотором смысле даже внутренне исчерпали ее, подготовив возникновение новых художественных течений. Прежде всего обращает на себя внимание тот факт, что Херасков, Богданович, Василий Майков развивают те жанры, которые либо не были реализованы, либо получили малое распространение в творчестве учителя. Это дидактические поэмы («Плоды наук» Хераскова и «Сугубое блаженство» Богдановича), иерои-комическая поэма и, наконец, эпопея – высший жанр классицизма.

Херасков – человек удивительной ясности духа, трудоспособности и верности раз и навсегда усвоенным принципам[2] – был писателем крайне разносторонним: в его активе - драматургия и романистика, работа в самых разнообразных лирических жанрах, наконец, создание огромных эпических поэм. Первым опытом Хераскова в этом роде была поэма «Чесменский бой», напоминающая еще расширенную оду. Подлинную же эпопею представляла собой «Россиада», над которой поэт работал 8 лет, создавая свое огромное эпическое произведение в полном соответствии с правилами классицизма. Выбор темы – героическое событие, определившее судьбу целого народа (в качестве такового у Хераскова выступает взятие русскими войсками Казани при Иване IV[3]), изображение наряду с подвигами любовной коллизии, обильное введение в ткань повествования сверхъестественных сил, представленных не только традиционным христианским пантеоном, но и всевозможной языческой чертовщиной, высокий штиль, каноническое деление на 12 песен, торжественно-плавный характер изложения, традиционный зачин – все это тщательно было перенесено Херасковым из поэм Гомера, Вергилия, Тассо, Мильтона, Вольтера. Патриотический характер «Россиады», ясный язык, добротный стих сделали эту героическую поэму популярной в конце XVIII – начале XIX века. Херасков как бы уравнял русскую литературу в правах с европейскими[4]. Стоит отметить, что за свою долгую жизнь Михаил Матвеевич напишет еще несколько монументальных произведений – огромные поэмы «Владимир», «Вселенная», «Бахариана, или Неизвестный» и др.

Херасков был поэтом по преимуществу морализаторского, дидактического плана, он чуждался крайностей, культивируя в своих произведениях дух ясности и нравственной определенности. Творец «Россиады», как и многие русские писатели  этого времени, был масоном, поэтому в своих произведениях особое внимание обращал на проповедь добродетели, морального совершенствования личности. Он явился создателем своеобразного жанра нравоучительных од, напоминающих частные послания, и часто посвященных отвлеченным темам. Можно сказать, что в своей лирике Херасков отдавал предпочтение «среднему» легкому слогу, ориентированному на язык литературного салона. В этом смысле его творчество подготавливало реформу Карамзина и, особенно в поздние годы, тяготело к сентиментализму.

Еще одним жанром, в котором Сумароков не успел дать законченных образцов, хотя и разработал его теоретические основы, была иерои-комическая поэма.

В своей «Эпистоле о стихотворстве» (1747) поэт указал два ее вида.

Первый:

 

Еще есть склад смешных геройческих поэм,

И нечто помянуть хочу я и о нем:

Он в подлу женщину Дидону обращает

Или нам бурлака Энеем представляет,

Являя рыцарьми буянов, забияк.

Итак, таких поэм шутливых склад двояк:

В одном богатырей ведет отвага в драку,

Парис Фетидину дал сыну перебряку.

Гектор не на войну идет - в кулачный бой,

Не воинов - бойцов ведет на брань с собой...

Стихи, владеющи высокими делами,

В сем складе пишутся пренизкими словами.

 

Таким образом, «высокие» герои описываются «низким» языком. Второй тип иерои-комической поэмы противоположен первому, то есть высоким слогом описываются обыденные поступки:

 

Поссорился буян - не подлая то ссора,

Но гонит Ахиллес прехраброго Гектора.

Замаранный кузнец в сем складе есть Вулкан,

А лужа от дождя - не лужа - океан.

Робенка баба бьет - то гневная Юнона.

Плетень вокруг гумна - то стены Илиона.

В сем складе надобно, чтоб муза подала

Высокие слова и низкие дела.

 

Именно ко второму типу относилась наделавшая много шуму иерои-комическая поэма Василия Ивановича Майкова (1728-1778) «Игрок ломбера». Однако уже в следующем произведении этого жанра Майков отошел от принципов, декларированных его учителем. Замечательная поэма «Елисей, или Раздраженный Вакх» соединяла в себе противоречивые элементы: герои бытовые, язык низкий, разговорный, но тут же и Олимп с его богами и гиперболизируемая эпическая торжественность, вплоть до зачина с традиционным  обращением к Музе. Сюжет поэмы прост: после введения правительством системы откупов, цены на вино выросли, что вызвало гнев Вакха, избравшего орудием своей мести ямщика Елисея. Зато не просты те литературные ассоциации, которые должны были рождаться в голове образованного читателя, знакомого, как с античной мифологией, так и с современной ему русской литературой. Дело в том, что поэма Майкова пародировала вполне конкретное произведение – «Энея» Василия Петрова – перевод песни вергилиевой «Энеиды». Это надо иметь в виду, читая отдельные пассажи из «Елесея…», например, описание того, как Вакх отправился к себе «на небеса»:

 

Летит на тиграх он крылатых так, как ветр,

Восходит пыль столбом из-под звериных бедр,

Хоть пыль не из-под бедр восходит, всем известно,

Но было оное не просто, но чудесно.

 

У Петрова в его первой редакции «Оды на великолепный карусель» было: «Встает прах вихрем из-под бедр», а не из-под копыт коней. Сумароков откликнулся на сочинения Петрова, в которых справедливо усмотрел враждебный ломоносовский дух, пародией «Дифирамб Пегасу». Майков вслед за учителем превратил своего «Елисея» в бурлескную перелицовку «Энея».

Между тем Василий Петрович Петров (1736-1799) был в конце XVIII века поэтом знаменитым, хотя Екатерина II и называла его своим «карманным стихотворцем». Даже молодой Пушкин ставил имя Перова рядом с именем Державина, и действительно, творец «Фелицы» многому научился у своего именитого современника.  Петров вслед за Ломоносовым тяготел в одах к пышным метафорам, усложненному синтаксису, утяжеляющим текст инверсиям. Но одновременно было в его стихах что-то от сентименталистской нацеленности на непосредственность выражения чувств. Кстати, проделавший долгую и сложную эволюцию поэт в конце пути пришел практически к сентименталистской стилистике, например в стихах написанных на смерть своего маленького сына:

 

Я плачу, глаз не осушая,

И стоном надрываю грудь.

И льзя ль, себя не сокрушая,

Николеньку воспомянуть?

 

Оказывалось так, что непосредственность выражения вовсе не обязательно связана с логичностью и простотой языка. Именно это обстоятельство, по-видимому, и привлекло внимание Державина, очень часто сочетающего «язык сердца» с самой оголтелой риторичностью.

Жанр иерои-комической поэмы еще более трансформировался в творчестве Ипполита Федоровича Богдановича (1744-1803), прославившегося своей сказкой «Душенька». Использовав сюжет Лафонтена, восходящий к роману Апулея «Метаморфозы», Богданович создал произведение, отличавшееся легкостью и изяществом, еще небывалыми в русской литературе. Греческую царевну Психею поэт шутливо наделил чертами великосветской дамы, растворил драматизм повествования в иронии, даже размер избрал для своей поэмы басенный – разностопный. Но главным открытием Богдановича стал новый стиль, основанный на лексике, приближенной к разговорной, вплоть до языковой небрежности. «Душенька» закладывала основу будущей легкой поэзии, пришедшей к нам из Франции, и опять-таки соответствовала новым, предсентименталистским тенденциям в русской литературе.

Значение всех этих поэтов и их произведений не ограничивалось одним только XVIII веком. Достаточно сказать, что иерои-комическая поэма Василия Майкова, равно как и «Душенька» Богдановича входили в круг чтения Пушкина и оказали непосредственное влияние на его творчество. Веселая энергия поэм Богдановича и Майкова упругость стиха, его свобода учили писать по-новому.

Необходимо отметить, что разрушение нормативной системы классицизма шло, прежде всего, за счет подключения к высоким жанрам ресурсов жанров средних и низких: элегии, басни, бурлескные поэмы. Именно здесь поэты имели дело с бытовой деталью, предметным миром, жизненными ситуациями. Конечно, этот «низкий» мир представлял из себя в значительной степени умозрительную, нормативную конструкцию, но пройдет совсем немного времени и в творчестве Державина «низкое» широко вторгнется в, казалось бы, еще недавно запретные для него области хвалебной оды, элегического размышления.