(Елена Елагина. Как есть. Книга стихов. – Urbi: литературный альманах. Вып. пятьдесят третий: серия «Новый Орфей» (19) – СПБ.: АО «Журнал “Звезда Востока”», 2006. – 96 с. )

 

Устав от сложности, поэты двинулись к простоте. От больших поэм – к малым формам. От сложноватых игр с аллюзиями и заведомой звукописью – к лаконичной прозаичности, эллипсу, усеченной строфе. К прямому высказыванию, к «инфантильной» стилистике, к опрощению пунктуации…

Я перечисляю все это купно, хотя речь идет, конечно, о разных вещах – формальных, содержательных; о разном понимании «высокой простоты».

Стихи Елены Елагиной – движение к простоте формы с попыткой предельно сберечь сложность содержания. С попыткой сохранить «культурный слой». Опыт достаточно рискованный. Не всегда, возможно, удачный. Но интересный.

Само название новой книги Елагиной – «Как есть» – очень точно отражает это настроение: как бы простая, безыскусная речь о том, что «есть», о людях и предметах, которые подворачиваются под руку. Я сознательно выделяю это «как бы», поскольку речь идет именно о сознательной, заведомой простоте как внутренне преодоленной сложности

Правда, первое стихотворение книги звучит несколько патетично: «Господь не дал любви, но дал певучий дар…». Гораздо точнее, как кажется, главная тема книги выражена в стихотворении из цикла «Фестиваль верлибра»:

 

Соблюдая законы

поэтической перспективы,

а также демонстрируя умение

класть поэтический мазок

и пользоваться

поэтическими лессировками,

сможешь ли ты

предъявить миру

суть

его

немоты?

 

Елагина пытается дать ответ на этот вопрос – выразить эту немоту через преодоление «умений» и «законов». Просто: наблюдая, перечисляя, обобщая.

 

Жизнь – это сумма движений. Всего лишь. Сумма.

Череда глаголов, на первый взгляд, совершенного вида.

Встал, умылся, оделся, исчез без особого шума.

Пусть цветет душистой геранью ничья обида.

 

<…>

 

Все глаголы перечислены, жизнь можно считать исчерпанной. Точка. Бесхозно цветущая обида-герань.

Даже о своих руках поэт начинает говорить тоном наблюдателя: «На одной руке синяк, / На другой руке ожог…».

Здесь слышится не отстраняющая самоирония, а именно добродушное удивление, с которым ребенок разглядывает свои испачканные чернилами, обветренные ладони.

Даже глажка ночных рубашек становится поводом для создания своего рода реестра, «живого некрополя» вещей:

 

Вещи у меня

в отличие от родных и друзей,

патологические долгожители.

 

Эту, фланелевую рубашку,

из оставшихся лишних пелёнок –

можете себе представить,

когда это было! –

сшила подруга Катя,

которой давно уже нет на свете.

Я её редко надеваю,

только в самые сильные холода –

слишком теплая.

А Катя мне часто снится.

и каждый раз ей приходится объяснять,

что с ней случилось:

она забывает

от одного сна к другому.

 

Эту, трикотажную,

чиненную-перечиненную,

но такую уютную,

не то в зеленых бантиках,

не то в бабочках,

привезла из близкой тогда Эстонии

подруга Таня,

ныне живущая не то в Швеции,

не то в Испании,

не то в Голландии…

Мы с ней поссорились.

Наверное, навсегда.

<…>

 

Вообще наблюдения-перечисления Елагиной редко холодноваты (вроде: «Вот пейзаж, написанный с точки зрения леса, / Вот портрет, написанные с точки зрения носа…»). Чаще всего – теплы:

 

То ли удача такая, что меньше магнитных бурь,

То ли звонков особых больше хоть на один,

Замечаешь вдруг в небе лермонтовскую лазурь,

А на земле – вполне терпимых мужчин.

<…>

 

Правда «лермонтовская лазурь» здесь немного из области «поэтических лессировок»; кажется, что и без Лермонтова эта лазурь вполне бы обошлась. Набор прямых отсылок к «классикам», на мой взгляд, только замутняют стихи Елагиной, внося в движение к высокой простоте ложку музейной пыли.

Похоже, Елагина сама это осознает:

 

Бомжи, бредущие, как Брейгеля слепцы,

Судьбы своей ван-гоговы жнецы –

Куда не глянешь, всюду зришь искусство

Неудержимо прущим сорняком

Сквозь жизни неоформившийся ком…

<…>

 

Сравнение бомжей с персонажами сразу двух великих живописцев действительно выглядит сорняком. А тяжеловатое и риторичное «жнецы своей судьбы» (близкое банальному – «кузнецы своего счастья») – кажется здесь даже не сорняком, а сухостоем.

Но вот читаешь близкие по настроению, но гораздо более ясные и свежие строки:

 

Дойные коровы страданья,

покорно бредущие по своим судьбам…

<…>

 

Да здравствуют бредущие коровы. Пусть даже коровы страданья. Поскольку они гораздо убедительнее и картинно-галерейных бомжей, и лазури имени Лермонтова.

Половина стихов книги посвящены коллегам, поэтам, друзьям. Елена Елагина замечательно дружит стихами. Вот – адресованное Гандельсману:

 

Золото детства – из царства Мидаса,

Край только тронь у любой чепухи...

Мальчик их параллельного класса

Классные пишет стихи.

<…>

 

Мне в этом слышится тонкое преломление хрестоматийно-школьного: «Танцует зайчик золотой / Лишь зеркало рукой задень...». Детство, царство и чепуха разместились в двустрочном соседстве, как будущие поэты – в параллельных классах. 

Или обращение к узнаваемому типу «пожилой поэтессы»:

 

И живешь Пенелопой, пережившей своих женихов,

Одиссей твой сгинул. Да был ли он – кто припомнит?

Лишь скользит за тобой вереница твоих стихов,

Будто пряжа ее, по анфиладе комнат.

 

Что, пожалуй, смущает в книге – это то, что многие стихи и строки выглядят несколько необязательными, присутствуя потому, что были когда-то написаны, а не потому, что органически необходимы для живого существа по имени «книга стихов». Впрочем, и здесь лучшим советчиком поэту оказывается сам поэт:

 

Полкниги написав, другую половину

Оставь другим писцам и выйди налегке.  

<…>

 

Этот «выход налегке» и есть альтернатива ползущей за поэтом стихотворной пряжи. Как «суть великой немоты мира» - «поэтическим лессировкам». Поэзия – как пустое «как  есть», как «неоформленный ком», немота, лишь слегка оттененная словами, – сталкивается с поэзией как культурным диктатом музеев, выставок и библиотек. К какой альтернативе, к какому полюсу качнется поэтический маятник Елены Елагиной? Возможно, ближе к первой. Возможно, поэтическая истина будет найдена где-то посередине. А возможно – и за пределами самих альтернатив. Где-то в области реестра магнитных бурь, особых звонков, синяков на руке и чего-то еще, вдруг ставшего достойным стиха...

 

  Евгений Абдуллаев