Давало Слово мощный ток сознанью
И получало новый встречный ток
Юлиан Корсаков

Давненько я не брал в руки шашек… Давно (а может быть и никогда) не попадалось на глаза такого своеобразного (ударение можно перемещать на третий слог для увеличения смыслового диапазона) издания, при чтении которого рождалось бы столько разноречивых мыслей, ассоциаций и просто непосредственных чувств, эмоций, дополняющих и перебивающих друг друга, зачастую, захлёстывающих спокойное сознательное восприятие, необходимое для адекватной оценки прочитанного. Честно говоря, понадобилось некоторое время для того, чтобы сумбур в голове несколько уменьшился, и можно было попытаться изложить свои впечатления. Надеюсь, что в процессе знакомства станут понятными эти чувства и та нерешительность, которую пришлось преодолевать, приступая к этим заметкам. Ох, не просто… Однако, начнём по порядку, понимая, что таковой будет весьма относительным. Очень уж необычный случай.

Первый номер литературно-художественного журнала «Преодоление», заявленного как печатный орган областного литературного объединения им. Якова Журавлёва, посвящённый пятидесятилетию данного творческого союза, вышел в декабре 2005 года. Факт сам по себе отрадный. Во-первых, далеко не часто литературные объединения доживают до столь солидного «возраста», а во-вторых, потенциальный читатель вправе рассчитывать на то, что в юбилейном номере будет представлена хотя бы малая часть из того лучшего, что было наработано за этот немалый срок «журавлёвцами». Похоже, что на это и ориентирует нас редактор-составитель (он же главный редактор) в своём предисловии, так тепло по-отечески именующий авторов журнала и, надо полагать, членов литобъединения, уже на правах его нынешнего руководителя (узнаём из сведений об авторах). И вот тут-то и начинают ощущаться первые странности. Именно – ощущаться, потому что сразу не сообразишь, как воспринимать сказанное: серьёзно или?…

«Авторы пытаются словом повернуть жизнь к добру, к светлой сказке без указующего перста, ничего не требуя взамен. Глаза светятся от счастья, что хоть малую толику в общую кошёлку Руси вложил. И вижу: идёт она (Русь) босая, раздетая сквозь жару и вьюги… Мне стыдно за… и за…, за… Смотришь, и скатится скупая слеза».

Счастье, стыд, слёзы… Оценим экспрессивность стиля. Сколько чувств в крошечном отрывке! Контрастность переходов! Последний, к тому же, подкреплён такой неожиданной рифмой. Всё так. Вот только многозначительное повторение предлога, призванное передать взволнованность автора и открыть простор для читательской фантазии, несколько напоминает известный дефект речи. Боюсь показаться бесчувственным, но и вся представленная «гамма» оставила во мне лишь одно чувство – недоумения. Впрочем, к нему сразу же прибавилось и любопытство: а что же дальше? Что последует за столь многообещающим предисловием? Если и дальше так… то занимательное чтение будет гарантировано. Забегая вперёд, скажу, что ожидание оправдалось с лихвой. Пока же с интересом продолжим наблюдение за приключениями «скупой слезы»:

«Капнула слеза, а глаза у меня голубые-голубые, похожие на рассвет, смотрю - проклюнулся василёк, зацвёл, закачался на тоненькой ножке незатейливый цветок, России. Пойдите, поглядите, сколь васильков…».

Честно говоря, взгляд при чтении этих строк начинает слегка туманиться. Но не от набежавшей слезы, а от ощущения некой метафизической дымки, исходящей от текста, незатейливый смысл которого изначально вроде бы и не предполагает никакой иррациональности, никакого разночтения, а тем более никаких постмодернистских игрищ, участники которых в основном уже давно осознали бесперспективность этого паразитического занятия. Но здесь явно другой случай. Здесь без всяких словесных ухищрений, всё по простоте и от чистого (кто бы сомневался!) сердца. А между тем, результат получается потрясающий. Куда там Приговым и Ерофеевым с их жалкими попытками глумления над реализмом большого стиля времён советской действительности! «Кошёлка Руси» – это тебе не детсадовский «милицанер», невинно намекающий на михалковского Дядю Стёпу. Эта штука будет покруче… Самое безобидное – представить это выражение в качестве эвфемизма приснопамятных «закромов родины».

Примерно, начиная с младшего школьного возраста, дети начинают сознавать, что некоторые фразы нельзя произносить от первого лица. Звучат они не то, что бы намеренно хвастливо, но несут явный оттенок самолюбования, а это, в свою очередь, вызывает не совсем положительную реакцию у товарищей. Дети – жестокий народ. В лучшем случае неосторожный ребёнок рискует оказаться жертвой постоянных насмешек. Что же сказать, когда взрослый человек, главный редактор без тени смущения и страховочной самоиронии пишет о себе: «а глаза у меня голубые-голубые, похожие на рассвет»? Признаюсь, мне не по силам проникнуть в те глубины мозгового вещества, в которых созревают подобные фразы. Можно только вспомнить легенду о другом цветке… Есть сходство в ботанических метаморфозах. Правда, юноша Нарцисс был более молчалив и не пытался тиражировать в литературно-художественном журнале «плоды» самолюбования. «Цветы» - так будет ближе к тексту, поскольку «ягодки», судя по всему, ещё впереди. Что касается васильков… «Да, васильки, васильки… / Много мелькало их в поле…», - есть такие строки в одном из стихотворений Апухтина, где даётся психологически безупречный рисунок определённого состояния:

Всё васильки, васильки
Красные, жёлтые всюду…
Видишь, торчат на стене,
Слышишь, сбегают по крыше
Вот подползают ко мне,
Лезут всё выше и выше…
Слышишь, смеются они…

Смеяться или плакать? Каждый решает для себя. Вдумчивый читатель не требует от писателя дидактических прописей и однозначных ответов, он испытывает истинное удовольствие, если предложенный материал даёт, что называется, повод для размышления. Дорога сама возможность заинтересованной беседы (сам процесс!), даже если в результате стороны не придут к взаимному согласию, даже если в какой-то момент удовольствие начинает казаться сомнительным, и от прочитанного начинаешь впадать в изменённое состояние, близкое к вышеописанному. Надо просто сделать паузу, перевести дух. Тут же мелькнёт: а не подразумевается ли это самим названием – «Преодоление»?

Во все времена в русской традиции был популярен «разговорный» жанр, начиная с великосветских салонов и заканчивая советскими кухнями, не говоря уже о застольном общении «по душам». Может быть и писательство… Как кто-то остроумно заметил: писать – это возможность говорить, чтобы тебя не перебивали. Грех не воспользоваться. Тем более тема по определению должна быть близка всем собравшимся за столом, то бишь - под обложкой журнала. Ведь каждый успел высказаться: приготовил блюдо по собственному рецепту, вложил свою толику. Нам же предстоит продегустировать предложенные кушанья, разобраться с персональными вкладами в «кошёлку».

Использование кулинарной терминологии не будет казаться излишней вольностью, если заметим, что один из самых больших разделов в журнале обозначен как «Поэтический винегрет». А один из авторов, Григорий Гайя преподнёс на наш взгляд и вкус самое экзотическое блюдо поэтической кухни под названием «Обманчивые перспективы». Вот лишь несколько лакомых кусочков:

В наш век поэтам нелегко,
Они так часто видят фиги!
Но фиги творчества инжир
Опять зовёт их в лирный мир.

Далее он справедливо сокрушается, что «искусства мать потеснена», сетует на то, что «масса братьев» так и «Не вспомнят перлы языка, / Чей возраст - множество столетий». И концовка рассуждения о семейственности в искусстве, внезапно воспаряя к высотам духа, отсылает нас прямиком к библейской троице: «Об этом думает творец, / Он сын искусства и отец». Намеренно? Или опять: не ведаем что творим? На эти вопросы ответа не получаем, зато тут же повторно приземляемся за столом, чтобы отведать ещё одну порцию «перловки», хотя добавки и не просили:

Однако творчества инжир
Опять певца к бумаге манит,
Он хочет приготовить пир,
Пусть для немногих, но гурманов.

Заметно вяжет во рту от непривычных деликатесов, но ничего, теперь надо терпеть. Никто не навязывал – самовольно решил примкнуть к немногочисленным гурманам, чтобы на правах вкусившего ответственно заявить, что «пир» на весь «лирный мир» без «перлов языка» Григория Гайи, безусловно, многое бы потерял, лишился бы не то что какой-то изюминки, а целой «фиги»! Причём, не какой-то там боязливой карманной, а крупной добротной фиги, выставленной прямо под нос доверчивому, возможно, слегка близорукому, читателю. Услышит ли нашу благодарность «певец»? Не знаю. Ведь он уже далеко, его увлекают другие перспективы и превращения: «Ум, превращая в карандаш / И восхищаясь мыслью острой, / Художник снова на коне. / Что перспективы? Он в огне».

Кстати, после прочтения стихов Григория Гайи хотя бы отчасти разрешилась загадка мужичка молдаванско-украинской наружности, изображенного непосредственно под редакторским предисловием. Рубаха и жилетка украшены народной вышивкой. Усы, волосы - как смоль. Явно не похож на русича, тем более на сибиряка. И глаза голубые у такого невозможно представить. Что за притча такая? К чему этот гуцульский колорит рядом с босой и раздетой Русью? Мужичок, картинно подбоченясь правой рукой, левой приподнял каракулевую папаху. То ли приветствует нас (о чём говорит соответствующая надпись – «Добрый день!»), то ли демонстрирует фигуру гопака, что можно предположить по выставленной чуть вперёд на пяточке (носочек вверх) левой ноге. Может быть, и то, и другое сразу? Но ещё больше озадачивал плодово-ягодно-цветочный вензель, обрамляющий приветственные слова. Опять же, в Сибири такой венок не сплетёшь: виноградная кисть, цветы - не васильки, не ромашки. Правда, висит ещё какой-то «неразборчивый» фрукт, который при желании можно принять за мясистый помидор породы «бычье сердце». В общем, оказалось, что представленная флора более соответствует растительному ландшафту «Обманчивых перспектив», тому особому климату, в котором только и может вызревать «творчества инжир» и прочие диковинные «фиги».

Перелистывая страницы, подумалось, что разгорячённому всаднику (да и не только ему, в чём ещё успеем убедиться), исчезающему в перспективе «дивных стран», неплохо бы спешиться и найти время для общения с родной природой. К счастью, для этого не надо далеко скакать. В рубрике «Слово молодым» (Отдадим должное целомудренному отделению зёрнышек от перлов «Поэтического винегрета») единственное стихотворение Марии Мирошник «Андриановская роща», как маленький оазис в «пустыне незолотоносной» (Г. Гайя), даёт для этого прекрасную возможность:

Здесь можешь опоясаться простором,
А поутру умыться чистотой,
Берёзки своим тихим разговором
Очистят, успокоят разум твой.

Но нет, не тут-то было. Мужчинам покой только снится. Вот и Юрий Колбенев констатирует: «Огибаем за год Светило. / Сквозь жару, сквозь дожди и вьюги, / Жизнь, куда бы, нас не носила, / Мы несёмся по вечному кругу, / Кто мы есть – ездоки на планете? / Пассажиры? Но в бешеном ритме / Понесутся по кругу дети, / Повторяя нас в генотипе». Не позавидуешь детям, чья наследственность окажется отягчённой тягой к такого типа стихосложению. Дай бог, чтобы подобная перспектива действительно оказалась обманчивой. Потому что «высокая болезнь», как правило, - удел немногих, а вот её мутирующий вирус во все времена поражал и поражает гораздо большее количество людей, неравнодушных к искусству, у которых без особых на то оснований возникает навязчивое желание внести в это дело свою лепту:

Величие у нас болезнь,
Миф завоёванного права
Кого-то съесть, куда-то влезть,
Купаться в иллюзорной славе.

Такие едко-ироничные стихи обращает Ю. Колбенев к своим «Коллегам», взяв эпиграфом известную строчку Пастернака «Быть знаменитым некрасиво». Отдадим должное скромно обобщающему – «у нас». Само по себе похвально желание не отрываться от коллектива, даже если в коллективе явно не всё в порядке. Это единение «со всеми сообща» и даёт автору право говорить довольно жёсткие вещи товарищам по работе, чередуя иронию с назидательностью: «Величие есть монумент, / Но с очень хрупким постаментом, / Что вознеслось в один момент, / Разрушится другим моментом». Кто бы спорил. Не сомневаюсь, что коллеги правильно поймут сказанное и сделают всё возможное, чтобы улучшить микроклимат в коллективе. Но мне, как человеку постороннему, интересно совсем другое: преднамеренно или опять – невольно, «и чем случайней, тем вернее» так мастерски переданы в этих строчках симптомы ещё одной болезни, которые знакомы любому малолетнему токсикоману? На первый взгляд нельзя ничего возразить и на следующее четверостишие, в котором ирония сменяется суровым обличительным тоном и даже криком души:

Плебейское хамство в приёмных
Вблизи кабинетов больших,
О, сколько резервов огромных,
Скрывается здесь трудовых.

И далее Ю. Колбенев в виде пожелания подсказывает вроде бы разумный выход из этой непростой и такой знакомой нам всем ситуации: «Энергию славненьких фурий / направить бы в русло труда, / Да сколько с красоток тех дури / Слетело б наверно тогда». Как несущественное совпадение отметим в одном контексте мелькнувшие: «момент» и «дурь». Для нас важнее то, что автор в роли посетителя (так скажем) высоких кабинетов прекрасно чувствует, какой огромный энергетический потенциал несёт в себе пресловутое хамство. Но дело в том, что энергия эта – отрицательная, разрушительная, и желание направить её на полезное дело – в «русло труда» выглядит вполне утопическим. «Славненьких фурий» невозможно представить в виде юных муз, способствующих созданию настоящих произведений искусства, зато легко увидеть в них злобных менад, растерзавших Орфея. И ещё одно уточнение в подтверждение сказанного: «дурью» можно маяться, её можно постараться выбить, но никак нельзя «дурь» стряхнуть, чтобы она слетела, как перхоть с пиджака, ибо это не что-то лежащее на поверхности, а глубоко внутреннее состояние человека. Шампунь здесь не поможет. Нужны более радикальные средства, да и то нет никакой гарантии, что результат будет положительным. К тому же, существуют области человеческой деятельности, где ни сознательные усилия, ни труд в поте лица, ни бескорыстное желание «повернуть жизнь к добру» не могут компенсировать некоего врождённого качества, без которого все попытки создать из тяжести недоброй что-нибудь прекрасное (О.М.) обречены на провал.

Выражения: «находит стих», «находит дурь» - говорят о некоем внутреннем сходстве процессов, хотя всем ясно, что результаты будут весьма различны. Беда в том, что по-прежнему для многочисленной «армии поэтов» эти два процесса сливаются в один. В итоге мы становимся свидетелями порой смешного, порой грустного циркового представления, которое дают для нас «ездоки на планете» и прочие «транзитные пассажиры», в азарте игры не замечающие, что поэтический поезд давно уже ушёл без них. Долг вежливого зрителя – досмотреть спектакль до конца, какие бы чувства не охватывали его по ходу действия. Правда, в самом начале было одно серьёзное сомнение, связанное с мыслью, которая уже давно служит в качестве руководства при выборе чтения:

«Ни одна дурная или пустая книга даром человеку не проходит. Она разрушает его духовную генетику и может отозваться увечьем в детях и внуках» (Л. Пинский).

Не то, что бы я слишком заботился о «генотипе», просто банальная нехватка времени заставляет быть боле избирательным. Но нет правил без исключения. Иногда из отрицательных примеров можно сделать очень полезные выводы. Что касается негативных последствий, то смею думать, что, как читатель с сорокалетним стажем, обладаю достаточным иммунитетом для того, чтобы их избежать. Кроме того, наличие определённого опыта позволяет отличить токсичное вещество от сильно действующего лекарственного препарата или безобидного плацебо. Организм ещё способен выдерживать все побочные эффекты, а желудок – переваривать все ингредиенты предлагаемого «винегрета». Если, дорогой читатель, ты можешь сказать о себе примерно то же самое, тогда риск минимален, и мы можем двигаться дальше. Естественно, что детям до шестнадцати и старше такое путешествие противопоказано. Пусть лучше останутся дома и в сотый раз перечтут «Сказку о царе Салтане», «Тома Сойера» или в крайнем случае начнут знакомство с Боккаччо. Иначе…

Давайте, люди, спросим свою совесть,
Вы, взрослые, - пример для детворы,
Чтоб прекратилась разоренья повесть,
Подальше уберите топоры…

Таким призывом-просьбой заканчивается стихотворение Марии Мирошник. Внятная речь ученицы седьмого класса сама по себе внушает доверие и сочувствие. А в окружении топорных стихотворных по(д)делок маститых «журавлёвцев», и впрямь как будто сработанных означенным инструментом, звучит особенно трогательно и беззащитно. Но прежде чем продолжить обзор «взрослых» примеров, с сожалением вынуждены заметить, что их заразительность уже сказалась на молодых. Екатерина Воробьёва в стихах словно продолжает темы, затронутые в редакторском предисловии. Сравним: «Вот где похоронила Русь своих Кутиловых, Горбуновых – поэтов безродных, псов, бомжей, воров»,- пишет Н. Трегубов. Юная поэтесса резонно замечает: «Коль поэты несут Божье Слово, / Так пускай и страданья несут! / Ведь для них это видно не ново! / Сатана их лишает и крова, завершив над поэтами суд». Но самое интересное, что сразу за этими строчками следует вот такое стихотворение:

Приблизившись к воротам рая
С двумя крылами за спиной,
В одеждах белых наступая,
Они взывали:
- Бог, открой!
Плодов запретных мы не ели,
Делами добрыми покрыты… ( здесь и далее выделено мной - О.К.)
Из-под одежд едва чернели
Хвосты и рожки и копыта.

Плодов, говоришь, не ели. А кто инжир с фигами лопал? – хочется спросить. Есть все основания полагать, что эта живописная картинка достоверно отражает будущую участь поэтов-оборотней. Кто чем или кем был покрыт, станет не важно. По делам каждому воздастся. А дела поэта суть его слова.

Поэтому и хочется сказать шестикласснику Максиму Дмитриеву о том, что кони в его стихотворении очень живые, настоящие, только немного грустно, что один, который на привязи, теперь будет всегда смотреть на мир «стреноженным взглядом».

Неожиданное продолжение «конской» темы находим в рассказе Виктора Власова «Красный лотос». Экзотика средневековой страны Восходящего Солнца: бамбуковый лес, мечи, самураи, ниндзя и т.п. Читаем: «израненный всадник в лёгких доспехах лежал на спине коня. – Помогите ему, - крикнул учитель. Рикиморо снял прискакавшего с лошади». Может быть, и нет фактической ошибки в таком переименовании. Но как-то обидно становится за боевого коня, которого вот так, походя, превращают в лошадь. Ведь даже по отношению к деревянной шахматной фигуре серьёзный игрок никогда не позволит подобного неуважения. А тут конь, только что спасший жизнь своему хозяину, и вот – благодарность. Только персонажу Крамарова из «Джентельменов удачи» простительна такая вольность: «Лошадью ходи!». На то он и Федя. Правда, буквально через несколько строк реноме благородного животного снова восстанавливается: «Сломанная стрела торчала в ноге скакуна, учитель вытащил её, конь храбро терпел». Ещё одна фраза придаёт не совсем случайный оттенок вышеописанному превращению коня в лошадь. Но здесь речь уже идёт не о животном: «Мнимые лорды были шайкой преступников под началом великолепного воина женского пола».

Идём дальше. Внимание, читатель: «Не рассупонься», - предупреждает Николай Трегубов уже в качестве автора стихотворной подборки. Ещё, мол, далеко не всё. Не знаю как насчёт «указующего перста», а вот отсутствие корректорского пера не лучшим образом буквально сказывается на текстах журнала. Перебор или, наоборот, недобор знаков препинания, видимо в расчёте на среднеарифметическую сумму, близкую к необходимой; выпадение букв, как зубов из старческой челюсти или замена их первыми попавшимися; склерозное повторение целых предложений - всё это, в дополнение к личному вкладу авторов, создаёт множество мелких побочных эффектов и производит впечатление небрежности, неряшливости и какой-то общей недоделанности. Один из ярких тому примеров - стихотворение про Сталина: «Кружение хрусталин / И под ногой хрусталь, / Шагал замерзший Сталин, / Совсем, совсем не сталь». Зачин комментировать не будем по причине отсутствия вопиющих несуразностей и потому, что абсолютно ясен уровень данных строк. Зато четвёртая строфа заслуживает более пристального внимания, хотя бы из-за одной загадочной строки:

Не узнавал. Не верил.
Сквозь коньюктуру призм. (Курсив – О.К.)
Опять забиты двери
В железный коммунизм.

Мало того, что вторая строка по смысловой нагрузке вплотную приближается к знаменитому «дыр бул щур», в ней, благодаря мягкому знаку, выскочившему вместо твёрдого, происходит удивительная метаморфоза – практически из пустоты, из воздуха появляется не какой-нибудь там Конёк-Горбунок ростом с два вершка, а целый КОНЬ да ещё с телегой, видимо, для конспирации зашифрованной под таинственную ЮКТУРУ. Эх, знал бы товарищ Сталин… то не шёл бы пешком: чего зазря ноги сбивать – присел бы вместо кучера. «Сошёл он с пьедестала: / Что бестолку стоять? / Рассея всласть хлестала, / Не смея умирать». Именно так – «бестолку». Бес попутал? Мелкий такой бесёнок с поросячьим рыльцем выскочил откуда ни возьмись – обнюхался. Помните «Ночь перед Рождеством»? Тогда и «конь», и многое другое – это, наверняка, его проделки. Вдруг подумалось: а может, и не так прост наш автор? Может быть это… точка безумия… Нет, не то хотел сказать. Может быть, это тонкий замысел – так задумано? Сейчас модно интерпретировать классику. Вот тебе готовый ремейк по Гоголю, новое, так сказать, прочтение.

Дьявол, как известно, проявляется в деталях. Есть и ещё подробности, говорящие в пользу этой версии. Уже во второй строфе видим: «Покров простой шинели. / Поморщился. Озяб. / Шуршат, шуршат метели / Бессменные о зябь». И неспроста здесь маскирующий «покров» (см. «делами добрыми покрыты») вместо покроя, и «метели бессменные» - всё исподволь готовит нас к явной параллели с той ночью, когда кузнец Вакула, раздосадованный насмешками Оксаны, сурово шагал сквозь буран с мешком за плечами, в котором уже сидел чёрт. Какие только чудеса не случаются в ночь перед Рождеством! В это время нечистая сила, чуя приближение Спасителя, проявляет особую активность в сотворении всевозможных пакостей для того, чтобы сбить людей с пути истинного. Наверняка, ему и в сталинской шинели нашлось тёплое местечко. Оттуда он и подсказывал, подталкивал под руку. «Мы кузнецы и дух наш молод (молот? – если придерживаться техпроцесса). Куём мы счастия ключи», - слова из песни тех лет плюс избыток стали и железа в стихотворении, словно ещё одна стальная цепочка, прочно соединяющая простого кузнеца и отца народов. Да что там кузнец! Если вспомнить чертовщину, что происходила в другой гоголевской истории, то нельзя исключить, что именно шинель бедного чиновника Акакия Акакиевича оказалась на плечах генералиссимуса. Ещё одно подтверждение, что все мы вышли из неё, не взирая на чины и звания: от самого «значительного лица» в государстве до самого ничтожного маленького человечка! И как призрачна граница между вымыслом и действительностью, между реальным человеком и литературным героем!

И все-таки загадочный стих не даёт покоя: «Сквозь коньюктуру призм». И всё. И точка. Догадайся, мол, сама. Даже без привязки к глаголу. Если брать ближайшие: «Не узнавал. Не верил» - сквозь?… Да нет, белиберда всё та же получается. А может быть, шагал «сквозь конъюктуру призм»? Никакой уверенности. Все варианты – равнозначная заумь и абсурд. Если сделать акцент на «призмы», то нужен глагол, связанный со зрением: смотрел, видел и т.д. Таковой отсутствует. «Товарищ Сталин, вы большой учёный. В языкознанье знаете вы толк», - вспоминается почти фольклорная песенка, относящаяся к той поре. Увы, и корифей всех наук тут уже не поможет. Впрочем, подбирать логический ключ к стихотворному тексту – занятие бесполезное и даже вредное. Можно только, основываясь на интуитивных ощущениях, предположить… Но дело в том, что в подобных случаях предположения приобретают свойства самых очевидных фактов, поскольку не нуждаются во внешних доказательствах, - за них голосует шестое чувство. Именно оно убеждает нас в том, что если с помощью пушкинского «магического кристалла» явления окружающей жизни преображаются в поэзию, то «конъюктура призм» это нечто противоположное, это что-то вроде инструмента мага-недоучки, который – помните? – «сделать хотел грозу, а получил козу». А бестолковость (шила в шинели не утаишь) орфографических фокусов только лишний раз подкрепляет сделанный нами вывод.

Известно, что Троянский конь внутри содержал смертельную опасность. Трегубовский же, на манер болезнетворного вируса, сам внедряется в словесную ткань, подвергая её разложению, уничтожает все необходимые для жизнедеятельности связи и свойства, после чего стихотворный текст превращается в жутковатую пародию, имеющую отношение к поэзии настолько, насколько высохшая (или замерзшая) мумия имеет сходство с полнокровно живущим человеком. А «что б ни выражал человек, он выражает только самого себя; что б ни созерцал он – он созерцает не иначе, как через призму (! – О.К.) своего внутреннего мира», - писал Аполлон Григорьев.

Смысл строки - «Рассея всласть хлестала» - проясняется, если обратиться к предыдущему стихотворению Н. Трегубова: «Поэты редко воду пьют. / Пора почать по стопке. / И стопке стынуть не дают: / Чего стоять на тропке?». В самом деле, чего там тянуть? – «Что бестолку стоять?», - как говорил товарищ Сталин. И далее по новой, ещё по одной: «Поэты редко славу жнут. / Почать пора по стопке! / Прожить хоть несколько минут / на занятой высотке». «Высотка» пока в тумане. К ней ещё вернёмся.

А традиция пития на Руси не ослабевает. И женщины не хотят отставать от мужиков. Судя по всему, Зоя Ястребова живописует нам будни своей родной Боголюбовки (стихотворение так и называется): «Народ, окрылённый, мчится / За водовозом вдогонку…/ Сейчас бы глотов (так! – О.К.) водицы, / Но можно и … самогонки». Вот и гадай после этого, как бы назвали селенье, исходя из сегодняшних пристрастий его жителей.

Чем дальше, тем настойчивей возникает мысль, что авторы журнала пишут на каком-то своеобычном языке, далёком от литературного и разговорного русского, и мало похожем на нормальную, а тем более на поэтическую речь. Этот язык с подачи Г. Гайи можно было бы назвать языком перлов, если бы несколько лет назад писатель Дмитрий Галковский названием своего исследования определённого пласта советской поэзии не ввёл более удачного термина – «уткоречь». Понятно, что это далеко не язык певчих птиц и совсем не то мелодичное курлыканье, что печально льётся с высоты осенних остывающих небес. Н. Трегубов тут же иллюстрирует нашу мысль: «Утиный косяк потянул на восток,/ И кряква в иртышском заливе кричала». Но ещё лучше, чем орнитологическая примета, чем скрипучий голос кряквы, наше наблюдение подтверждают последующие строки:

Актёр о чём думал тем утром утиным?
О будущей роли?… Совсем о другом –
Порою не видны нам те паутины,
Что сердце сжимают чужим кулаком.

Человеку с заурядным воображением трудновато представить «паутины», которые «сжимают сердце» да ещё «чужим кулаком». Только и остаётся, что озадаченно почесать макушку, с горечью сознавая скудность своей фантазии. А кто сказал, что чтение стихов – лёгкое занятие? Не расслабляйся, читатель! То ли ещё будет. «Ведь если рифма строчку заключает, / Не важно, что строка обозначает», - нет сомнений, что правило, сформулированное ещё в 17-ом веке английским поэтом Самуэлем Батлером в «Сатире на дурного поэта», действует и по сей день.

Рядовые журавлёвцы не отстают от руководителя. Слова того же Ю. Колбенева: «А нам «Великость» по душе, / Мы любим, созерцать великих», подтверждённые обращениями Н. Трегубова к вождю и к известному артисту, Николай Полотнянко, в свою очередь, весьма весомо подкрепляет посвящением «Павлу Васильеву». В первой строфе выделим радующий в медицинском аспекте, но безнадёжный в поэтическом плане диагноз: «Ведь влюблённое сердце инфаркты ещё не прогрызли». Во второй отметим строки, приобретающие в этой связи дополнительное смысловое звучание: «Замолчать бы ему, но не может поэт / Быть безмолвным, когда поколению больно». Не знаю как насчёт поколения, а конкретный читатель, действительно, может почувствовать себя плохо, увидев вот такие штрихи к портрету знаменитого поэта:

Стих ещё не отлит для надгробий другим.
И Васильев живёт ожиданьем и верой.
Подравняй, парикмахер, лирический нимб,
Нет в столице шикарней его кавалера!

Эти алые губы, и кудри и брови в разброс (Так! – О.К.)
Будут долго кому-нибудь снится ночами. (Это уж точно!)
И не знает ещё, что уже покатилась вразнос
Жизнь и жребий решён палачами.

Шантрапа за окном, шухера заорала: «Атас!».
Двое встали с боков, на прицеле держа элемента.
- Прекращай, парикмахер, услужливый вальс,
Есть кому и у нас твоего доработать клиента.

И на каменный пол забубённые кудри текли…

В этих стихах, в отличие от классической фразы «казнить нельзя помиловать», вопрос жизни и смерти не решается с помощью запятой. В поэтическом плане здесь он предрешён на уровне соединения слов и смыслов и, увы, опять, как и в предыдущих примерах, предрешён в пользу мёртвой материи. Не будем затрагивать слишком очевидных параллелей. Лишь заметим, что только в определённом месте и в отсутствие родственников парикмахер-гримёр, он же специалист по бальзамированию, с такой шокирующей непринуждённостью может «дорабатывать клиента». А произвол с пунктуацией и орфографией опять же придаёт дополнительную нелепость жутковатому зрелищу. И что за «шухера» такая, которая «заорала: Атас!»? Если «сердце инфаркты ещё не прогрызли», то после таких криков не только «брови в разброс» разлетятся, но и «кондратий» запросто может хватить случайного свидетеля.

В данном случае ситуация усугубляется ещё и тем, что в этот «винегрет» оказался замешан и родной брат Павла – Виктор Васильев. Его, действительно, хорошие стихи оказались в журнале и почти соседствуют с такой убийственной «эпитафией» старшему брату. Не знаю… Но думаю, что несмотря на пожилой возраст, ветеран сумел бы при встрече сказать автору «стиха для надгробий» пару ласковых, как он это умеет. А заодно и объяснить тонкое различие между «шухером» и «атасом».

На самом деле, это посвящение-обращение (и подобные) ничего общего не имеет с адресатом за исключением упоминания имени поэта и трагических фактов его биографии. Пишущий (вернёмся к мысли Аполлона Григорьева) демонстрирует прежде всего состав собственной души, её структуру, её эстетическую организацию. Стихи – правдивое и беспощадное зеркало, в котором мгновенно проступает любой изъян и несовершенство, равно как и все положительные качества. По «отражению» практически сразу и безошибочно можно определить, на что способен тот или иной автор. Павел Васильев сказал за себя и о себе в своих стихах. Мы все знаем, как он это сделал. Н. Полотнянко всего лишь показал себя, свои возможности. Жаль только, что для этого ему понадобилось использовать громкое поэтическое имя.

Но с этим, увы, ничего не поделаешь. «Миф завоёванного права» оказывается сильней здравой самооценки своих способностей. Человек продолжает сочинять в рифму или «писать прозу», находясь в счастливом неведении о качестве конечного продукта. Обратная связь с настоящим читателем отсутствует: «поэты редко славу жнут» - понятное дело. В узком кружке коллег по писательскому цеху, лит. объединению редко услышишь предельно откровенное: так, мол, и так, дружище, стихи твои никуда не годятся, «давно пора бросить обрыдлую лиру и приняться за наше посконное, за настоящее дело» (очень подходящая фраза из рубрики «ИЛзюминки», «ИЛ» № 10, 2005). Пора, мол, «переквалифицироваться в управдомы», поближе, так сказать, к родной языковой стихии швондеров и шариковых. Но кто, скажет? Всегда нелегко было в таких щекотливых ситуациях. «Я теперь стал гораздо суровее, нежели прежде. Бывало, придёт ко мне человек – большей частью с какой-нибудь повестью, драмой или стихотворением. Разочаровывать совсем – жалко; ну и скажешь ни то ни сё… А теперь я понял, что этого делать не следует: даёт фальшивые надежды и только вредит человеку», - писал И.С. Тургенев. Но легко ли среди «своих» руководствоваться этой нелицеприятной истиной? Куда как проще и приятней при встрече поочерёдно обмениваться восторженно-дежурными репликами: «Слушай, старик, прочитал твоё… Ты сам-то понял что написал? Честно скажу - стихотворение гениальное…». А если кто и решится сказать: «Платон мой друг, но…», то как поверить? Легче признаться во всех смертных грехах, пороках, чем в отсутствии таланта. А значит проще объяснить такую прямоту извечной творческой ревностью. Далеко не каждый, как Иван Бездомный, отважится посмотреть правде в глаза и по совету Мастера сделать соответствующий вывод: «А стихи я больше писать не буду. Это плохие стихи». Среди реальной литературной братии таких покладистых людей не встретишь. Здесь царят другие настроения:

Каждый из пишущей братии
Думает: Что нам Есенин?
Просто - я недооценен,
Дайте прильнуть к хмельной братии.
Чтоб породниться с Есениным,
Сердце отдавшим России
Пьём в ожиданье мессии
Явится он во спасение.

Наших стихов от увечности,
Нас же самих от пороков,
Сиюминутных пророков,
Местом одарит у вечности,
Шутка!…

Вот так шутка!… утка, «барбамбия киргуду», - как выразился знаменитый киногерой, фирменной усмешкой, подтверждая своё амплуа Балбеса. Поистине, классический образчик уткоречи демонстрирует нам Владимир Пимкин – гремучую, дремучую смесь возвышенной риторики с убогостью мысли и абсолютной версификационным бессилием. Это при том, что его подборка, видимо для особого контраста, посвящена «К 110-летию Сергея Есенина» и представляет собой настоящий «демонстрационный показ сил» (выражение В. Власова), поскольку состоит из пяти «Этюдов» по числу основных стихотворных размеров. Мы начали с последнего – с дактиля, который после промежуточной «шутки» заканчивается, надо полагать, на серьёзной ноте:

Но, если в признании:
В ухо – успеха фанфары;
В глаз славословья бьют фары –
Скромно останься при знании:
Пена – похвал звуки трубные!
Будь, обладая талантом,
Кариатидой, атлантом.
Должности в обществе трудные.

Уже не гурманом… Уже ощущаешь себя путешественником, внезапно попавшим в «Затерянный мир» Конан-Дойла. Как бы самого не слопали. Словно доисторическая флора и фауна окружает тебя со всех сторон. С интересом, но и с опаской оглядываешься по сторонам, ожидая очередного птеро-дактиля с кожистыми перепонками на крыльях, какого-нибудь археоптерикса с зубастой пастью. Поэтому даже с некоторым облегчением встречаешь человекообразное существо – «красотку с зазывным оскалом», почти умиляешься появлению «глупого Джима», радостно встречаешь «Шаганэ, что под небом чужим» и , конечно, «старушку-мать».

К ним с любовью слова обращал,
Извлекая из чуткого сердца,
Их метала таланта праща,
Как адажио или как скерцо.
И попала без промаха в нас
Эта музыка…

И сразила… наповал. Не могла не сразить. Если не летальный исход, то «духовный обморок» (Тютчев) после такого музицирования гарантирован. Уникальное орудие любви – «праща таланта», режим работы которой регулируется музыкальным темпом, без сомнения, оставит в душе неизгладимый след.

И наконец, нельзя пройти мимо пещеры, над входом в которую неплохо бы поместить предостерегающую надпись: «Осторожно: амфибрахий!». Именно здесь находим предмет и наскальные письмена, доказывающие, что каменный век поэзии кое-где исторически совпадает с веком железным в развитии общества.

Тебе нынче будет сто десять,
Но молод твой стих до сих пор,
Навряд, есть прибор его взвесить…
Зазубрен, заржавел топор,

Которым когда-то пытались
Исправить работу резца,
Способного в твёрдости стали
Создать прецедент образца.

Сергей, ты учитель поэтам,
Отдушина русской душе!
В опале бывал, но при этом,
Ты критикам делал туше.

Да, пожалуй, что в этом случае другой учитель – гуру Рикоморо - не посоветовал бы ничего лучшего, как колотить, что есть силы, ладонью по татами в знак признания безоговорочного поражения. И всё же для полноты ощущений испытаем на себе ещё несколько болевых приёмчиков. Чего только стоит самый первый захват («Этюд 1. Ямб»): «Он (Есенин – О.К.) был, конечно, в группе риска». Не обошлось и здесь без вольтижировки: «Без шпор властителей Есенин / Свой путь по жизни проложил». Если «трегубовский конь» появился, можно сказать, достаточно случайно, в результате оптико-орфографической аберрации, то В. Пимкин умудрился с помощью «шпор властителей» уподобить коню, ни много ни мало, а своего кумира. Правда, вышерасположенная стихотворная сбруя может навести на мысль, что под «шпорами» подразумеваются и школьные шпаргалки, и… наросты мозолистой ткани на пятках, которые доставляют столько мучений некоторым людям в пожилом возрасте.

Виной тому таланта гены.
И сколько бы ни длился спор:
От бога мир иль он из спор, -
В подлунный мир явившись, гений
Пусть выбирает сам, без шпор.

А может быть, мы являемся свидетелями более тяжкого и скрытого недуга, симптомы которого проявляются так необычно? Для проверки предположения заглянем в энциклопедический словарь: «Мозолистое тело – тяж нервных волокон, соединяющий левое и правое большие полушария головного мозга. Осуществляет обмен нервными импульсами между ними, обеспечивая их координированную работу». Всё верно. Если одно полушарие отвечает за образное мышление, а другое за логическое, то вполне вероятно, что нарушение координированной связи между ними и есть причина появления на свет жутковатых языковых уродцев. «Успеха фанфары», «славословья фары», «похвал звуки трубные» - вся эта словесная пена суть «текст сознания» (М. Мамардашвили), который с головой выдаёт автора и его «таланта гены». И совершенно напрасно уповать на мессию, чей приход, якобы послужит залогом спасения «наших стихов от увечности». Смею уверить – не послужит. Автор единолично несёт ответственность за свои произведения, за каждое произнесённое, а тем более написанное, слово. И тут не спрячешься за чью-нибудь широкую спину, не скроешься за ширмой добрых чувств и праведных идей, ибо «для художника (а я добавлю – для всякого мыслящего человека) настоящим Страшным судом является произведение. То есть художник стоит перед произведением, как стоял бы человек на Страшном суде», - М. Мамардашвили в своих философских «Беседах» приводит мнение М. Пруста. Трудно вообразить, что по таким критериям ожидает того же В. Пимкина. С каждым новым «открытием» пытка будет возобновляться, теоретически образуя бесконечную череду дурных повторений. Хотя… возможно, оставаясь в блаженном неведении относительно качества производимого продукта, такого рода авторы счастливо избегают наказания. С них всё, как с гуся вода. Вот и легковесный ритм хорея совершенно избавляет от ненужных сомнений и угрызений: «Боль, хандру, тоску, / Тем стихом леча, / Праздности лоскут / Скину я с плеча». А как быть читателю? Как ему развеять эту невообразимую завесу выморочных строк? А если клин клином? Если после юбилейной нокаутирующей «шутки», длившейся целых пять «раундов», обратиться к «Юмору»? Да, есть и такой раздел в журнале, причём (и здесь: шутки в сторону), представлен он единолично всё тем же В. Пимкиным. Факт сам по себе является серьёзной проверкой читательского чувства юмора. К счастью, явная избыточность самостоятельной рубрики компенсируется её краткостью. Всего два стихотворения, каждое в четыре строки. Первое – «Поэт» - воспринимается в виде исключительно точной резюмирующей автохарактеристики, одновременно раскрывающей суть творческого метода В. Пимкина:

Поэт – он в Африке поэт.
Поэт в России много больше:
Накрутит нам таких фуэт,
Куда там Франции и Польше.

Стоит обратить внимание на балетно-танцевальный термин и вспомнить приветливого мужичка, демонстрирующего гопак с выходом, чтобы ещё раз подивиться согласованности визуального образа с текстом. К этому моменту мы ещё вернёмся.

В свете всех предыдущих рассуждений уместно будет процитировать Владислава Ходасевича. В статье «Глуповатость поэзии» он писал: «…поддельщики не всегда злостны: часто и сами они принимают себя за поэтов, мудроватая маска прирастает к ним так прочно, что её весьма трудно отделить. Тут мы имеем дело с невольными пародистами, принимающими свои пародии за настоящую поэзию». Исключительно точное наблюдение, которое нам не составит труда в очередной раз проиллюстрировать с помощью других авторов «Преодоления».

Дабы избежать упрёков в дискриминации по половому признаку, расширим женское представительство. Сразу надо сказать, что женщины в своих «пародиях» более, если можно так выразиться, традиционны и лиричны, их не тянет на громкие имена, на разрешение глобальных вопросов, «А нам «Великость» по душе» - это не про них. Мания величия их благополучно миновала. И, конечно же, они уступают в том изощрённом и (парадокс) непредсказуемом абсурде, на который, как мы убедились, способны пародисты мужского пола. Даже свой патриотический настрой женщине удаётся донести, не впадая окончательно в пафосный раж, а усмиряя его упоминанием о такой понятной и насущной заботе сельского жителя, как труд на картофельном поле. И масштаб страны при этом нисколько не умаляется от соседства с огородом в той же Боголюбовке:

Чтобы Россию покорить,
Жук колорадский штат оставил.
Не смог он русский дух убить,
Но, подлый, спины гнуть заставил.

Пейзаж «чужой страны» Наталья Лисина рисует, сообразуясь с чисто женским пониманием строевой подготовки:

Встала в строй кипарисов стена
Величава, изящна, стройна.
Впереди отставной капитан:
Колченогий и старый каштан.
На плацу неподвижен бамбук,
Весь похожий на тысячи рук.

Эпитеты, относящиеся к «стене», оставим без комментария. Заметим только, что плац - это, как минимум, плотно утрамбованная площадка, а чаще – заасфальтированная, забетонированная. И вот как бамбук?… Разве только под «бамбуком» подразумеваются безликие воины многочисленной иностранной армии?

И, конечно, нельзя пройти мимо женской бани. Мужской взгляд всегда привлекает самообнажение женщины. А Людмила Лобова делает это с подкупающим, обезоруживающим, и даже несколько обескураживающим простодушием: «Хлестала тело веником, / лупила тело ветками», «Хорошая да добрая, / Фигурой не обижена...». И ещё, поддав парку:

Хлестала тело белое –
Удары, словно выстрелы…
Ну что я с телом сделаю?
На выставку выставлю?!

По крайней мере, такая очищающая процедура гораздо целомудренней, чем змеиные извивания худосочных девиц вокруг отполированного шеста. И в любом случае лучше и полезней, чем «душевный» стриптиз в мужском исполнении, принимающий порой самые причудливые, а иногда и шокирующие формы – от велеречивых излияний до натуралистических подробностей. «Мудроватая маска» уже давно стала их лицом, а нарушенные связи между мозговыми полушариями не позволяют понять, что написанное с самыми искренними и добрыми чувствами воспринимается не иначе, как анекдот, как пародия или как ещё одна страшилка.

Вечность поправляет изголовье,
Глянула, холодная, в упор:
- Как дела? – спросила, - как здоровье?
Обо мне не вспомнил до сих пор?

Так начинается одно из стихотворений Геннадия Давыдова. Затем «вечность» в роли следователя, напомнив про «солнечный родник», продолжает допрос с пристрастием: «Что ж своею удалью и мощью / Ты к нему ни разу не приник?/ «Помнишь ту застенчивую деву? / Ощути лица её овал!». Можно, конечно, улыбнуться, глядя на такое свойское общение с вечностью, умилиться трогательной архаичности стиля в присутствии «девы». Но не до улыбок становится, когда в подобных стихах затрагиваются темы, которые требуют самого бережного и осторожного подхода, чтобы, не дай бог, обращение не оказалось очередным образчиком «уткоречи», очередной профанацией.

О, Родина, ты боль моя и грусть,
Гляди, опять вне муки благородства,
Иудино ползучее уродство
Сжигает, мнёт, что ты растила, Русь.

Как объяснить человеку, написавшему эти строки, и тем, кто прочтёт, восхитившись их правдивостью и мощью, что «Величие здесь фальшиво, страсть холодно условна, чувства – пародия и риторика»? (О. Хаксли). Как объяснить, что невозможны в стихотворении, посвящённом «60-летию Великой Победы», вот такие, к примеру, строчки: «Отпылал закат в лугах, / Отцвели цветочки: / Лезут с кашей пополам / На траву кишочки»? (В. Трифонов). Невозможны (продолжая военную тематику) выражения: «И горы сожжённых, / Товарищей горы» (А. Ланковский), «Чечнёю мы помазаны» (В. Данилов). Невозможны – не потому, что кто-то испугается жестокой правды, а потому, что все эти строки по большому счёту годятся лишь для подписей под карикатурами кукрыниксов, дискредитируют более чем серьёзную тему и никакого отношения не имеют к тому, что принято называть поэзией. Никто не сомневается в искренности авторов, в неподдельности их чувств и боли за пережитое. Но:
«Дело в том, что искренность в искусстве зависит не от воли, не от нравственного выбора между честностью и бесчестностью. В основном она зависит от таланта. Человек порой всем сердцем хочет написать искреннюю, глубокую книгу, но ему не хватает таланта. Вопреки его намерениям, книга выходит безжизненной, лживой, она полна условности и театральщины; её трагедия превращается в позу и притворство, драма – в плоскую мелодраму» (О. Хаксли).

Всё же от «странных сближений» никуда не уйти. Последняя цитата заставила вернуться на четвёртую страницу журнала, следующую за предисловием, которая отмечена в «Содержании», как «Афишная тумба журнала» (!?). На чёрно-белом рисунке и впрямь изображена обычная тумба для расклейки афиш, объявлений, правда, почему-то накренившаяся, на манер Пизанской башни. Впрочем, ничего удивительного – за пятьдесят минувших лет фундамент вполне мог дать неравномерную усадку. Важнее то, что само появление ретро-тумбы, как выясняется, не просто прихоть художника, а хорошо продуманный шаг, который ненавязчиво, исподволь готовит недогадливого читателя к предстоящему зрелищу. Вот и барышня, по виду выпускница бестужевских курсов (А может это та самая «дева», чей «лица овал» нам так и не удастся «ощутить», поскольку только со спины видим её изящную фигурку в развевающемся от ветра платье?) внимательно вглядывается в поздравительную афишу, по всей видимости, желая попасть на юбилейный спектакль журавлёвской труппы. К сожалению (или к счастью – для женской впечатлительной натуры), большая часть представления уже позади. Всё же парочка героев-любовников достойна того, чтобы дореволюционная барышня услышала и оценила их признания. Вот галантный кавалер Виктор Шопин, от страсти слегка потерявший голову: «…в пылу весеннего азарта / Толпе читал стихи к Восьмому марта, / Я вас люблю – ямбический мотив; / Дарил их Юле вежливо-учтив…. / Я ей пишу невольные стихи / Влечение. Грехи мои, грехи…». В истории уже был один харизматичный лидер, обращавшийся к толпе, как к женщине. Ничего хорошего из этого не вышло. Известно так же, что трагедия повторяется в виде фарса, в форме пресловутой театральщины и той же невольной пародии. Вот ещё одна от В. Шопина теперь уже на мотив застольного «Хас-Булата» для исполнения в семейно-дружеском кругу: «Сыновей, дочерей, / Подраставших внучат / И крутых матерей, / Восседающих в ряд». Здесь же и глава большого семейства: «Как любил славный дед / Александр Кузьмич, / Открывая банкет, / Пошутить, выдать спич». И внук, как мы видим, не отстаёт - выдаёт будьте-нате, продолжая и развивая семейную традицию. С помощью слов известной песни реализуется и мартовское «влечение»: «Мне она отдалась». И, как положено по законам жанра, всё заканчивается на печально-раздумчивой ноте:

Скоро стихнут слова
«Спит с кинжалом в груди…»
Мнит моя голова:
«Что нас ждёт впереди?»

Для того, чтобы ответить на этот и на многие другие вопросы, возникающие у авторов и, само собой, у читателей, не обязательно искать пророков в заморских землях. Лучше почаще обращаться к отечественному литературному наследию. К примеру, «уроки» Сумарокова и сегодня, спустя два с половиной века, звучат потрясающе актуально. Приведём лишь один из обобщающих: «Коль хочешь петь стихи, помысли ты сперва, / К чему, певец, твоя способна голова» («Эпистола о стихотворстве»).

Теперь лишь на минутку выпустим на сцену второго горе-ухажёра: «Хан суёт Алёнке крупный жемчуг да алмазы, а сам слезами заливается, сопли распустил. Такой противный, такой наивный». Видимо, это и есть один из героев «светлой сказки», упомянутой в предисловии и послужившей скрытым анонсом ещё одного произведения Н. Трегубова с подкупающе незамысловатым названием «Просто сказка». Останавливаться на ней не будем, потому что все сказочные чудеса с точки зрения языкового своеобразия намного уступают семантическим метаморфозам, происходящим в стихотворных разделах журнала.

О чувствах барышни-курсистки после краткого представления журавлёвцев остаётся только догадываться. Нам же необходимо продолжить визуальное знакомство, чтобы получить окончательный ответ на вопрос, подспудно возникающий при первом же взгляде на оформление обложки.

Понятен стилизованный облик юноши с лицом, озарённым ниспадающими потоками лучистого света – «глаза светятся от счастья». Радость и вдохновение творческого труда означают его одухотворённые черты. Примем и эту архаичную картинку в качестве ностальгического символа ушедшей эпохи. Тем более, что этот облик вполне соотносится с гипсовыми фигурами – барабанщиков, горнистов – когда-то стоящих на постаментах вдоль аллей в пионерских лагерях. За плечами юноши лира, лавровый венок, гусиное перо, рукописный свиток, напоминающий египетский папирус – непременный набор, принадлежащий гармонично развитой личности, живущей высшими ценностями. Пусть так. Нет вопросов. Вопрос возникает при взгляде на другую фигуру, к которой устремлён взор юноши. Сидящая муза с лирой в руках как бы парит на облаке. Лира… «лирический нимб». (Вот тут бы в самый раз его подравнять). С лирами вышел явный перебор. Чем больше лир, тем шире «лирный мир», тем лиричней содержание - прямолинейная логика в искусстве, как правило, не срабатывает. Известно, что муза лирической поэзии Евтерпа изображается с флейтой, с дудочкой – «Что почести, что юность, что свобода / Пред милой гостьей с дудочкой в руке» (Ахматова). А лира, как мы знаем, - это инструмент Терпсихоры – покровительницы танцевального искусства. Именно она изображена на обложке журнала. Знал ли об этом художник, отвечающий за оформление? Если – да, то нельзя не восхититься его изощрённо-ироничным, хотя и в какой-то степени жестоким, замыслом. Тогда многое становится ясным. Тогда - «Эх, двухрядка, сыграй гопака!» (Н. Лисина) - нарисованный усатый мужичок на вполне законных основаниях выкидывает своё танцевальное коленце. Тогда понятней становится, почему такое неимоверное количество стихотворных (и не только) «фуэт» накрутили нам журавлёвцы в честь юбилея. Тут и лошадиные скачки, и борцовские схватки, и всевозможные превращения, и, конечно, многочисленные застолья с изобилием экзотических блюд и напитков. Ешь, пей, пляши! Понятно, что музы хоть и родные сёстры, но та, которая с дудочкой, обходит стороной такие шумные компании. Не думаю, что ей пришёлся бы по душе и самый первый поздравительный «тост» или «спич», с которым к своим коллегам обратился Юлиан Корсаков:

Пятидесятилетним юбилеем
Приветствуем Вас, братья по перу!
Пусть будет стих наш капелькой елея
Вы служите и слову, и добру.
И не букет, а сразу пелый куст Вам
Своей любви пусть омичи несут
За то, что эликсирами искусства
Вы жизни наполняете сосуд.

«Пелый» - от слова «петь»? Или опят опечатка?… Это лишь кусочек ещё одного «образца». Что сказать? Грустно. Нет никакого смысла разбирать ещё одну пародию на поэтическую речь. Для имеющего глаза и уши всё и так ясно. «Творчества инжир», «эликсиры искусства» - равноценные ингредиенты поэтического винегрета. А «капелька елея» могла бы стать последней каплей, переполняющей чашу терпения самого доброжелательного читателя, не находись она в самой первой юбилейной здравице. Да и в этом случае это был бы не самый худший вариант. Тогда никто не продвинулся бы далее первой страницы. И авторы находили бы удовлетворение в процессе елейно-келейного перекрёстного самоопыления на какой-нибудь скромной презентации, воображая себя несущими столпами (кариатидами, атлантами – кому как больше нравится) русской словесности. Однако есть опасение, что круг читателей окажется немного шире круга авторов. И не только за счёт тех, у кого возник сугубо прикладной интерес к этим специфическим текстам, но и за счёт тех, кто будет ими всерьёз растроган, принимая фальшивые купоны высокопарной риторики за чистую лирическую монету. Исходя из этого соображения, хочется предостеречь земляков - омичей, чтобы не спешили выкорчёвывать «кусты своей любви» и дарить их за сомнительные «эликсиры искусства», употребление которых может очень пагубно сказаться на духовно-эстетическом самочувствии, а, возможно, и на физическом здоровье. Рискну оказаться обвинённым в покушении на «святое», но не могу не привести ещё один отрывок «Поздравления», как пример того в какой ничтожный, никчёмный хлам превращаются самые возвышенные слова, когда «таланта праща» мечет их без удержу, без разбору:

Поэзия! Взволнованно, святое
Хранит алтарь Богини Красоты,
Соединить гармонию покоя
И диссонанс безудержной мечты.
Пусть в каждом зарифмованном куплете
Частичку сердца оставляешь ты –
Да светится святой огонь в поэте
На благо человечьей Доброты.

Да, безусловно, - «Виной тому – таланта гены» - иного объяснения возможности появления подобных стихов найти трудно. Плюс невероятная энергетика, о природе которой сам автор сказал в строчках, вынесенных нами в эпиграф. В мирных бы целях её… Мечты, мечты… васильки, васильки… Здесь есть смысл привести слова Михаила Бахтина, в какой-то мере опровергающие давно известную легковесную формулу: писатель пописывает, читатель почитывает; слова, подчёркивающие взаимную ответственность писателя и читателя, их зависимость друга от друга, как соучастников одного и того же процесса:

«Поэт должен помнить, что в пошлой прозе жизни виновата его поэзия, а человек жизни пусть знает, что в бесплодности искусства виновата его нетребовательность и несерьёзность его жизненных вопросов. Личность должна стать сплошь ответственной: все её моменты должны не только укладываться во временном ряду её жизни, но проникать друг в друга в единстве вины и ответственности».

В прозаическом разделе журнала, пожалуй, только одна вещь соответствует такому критерию. Рассказ Кима Макарова «Акулинка» выделяется несомненным профессиональным уровнем. Почти бессюжетное повествование держится за счёт безупречно выверенной психологической канвы. Читателю постепенно становится ясно, что сквозь бредовую дымку последних часов и минут к Отцу народов явилась не просто полоумная старуха, а сама Смерть и Совесть в одном лице. Явилась, чтобы учинить спрос за всё совершённое в жизни по самому серьёзному счёту. И мы понимаем, что не только вождю придётся отвечать за содеянное, но и каждому из нас. Каждому за его дела и делишки в своё время воздастся в полной мере. Никто не увильнёт от последних минут, которые могут оказаться преддверием Страшного суда. Поэтому даже самый незначительный поступок и всякое произнесённое слово следует соизмерять с критерием «вины и ответственности». Единственное, что в рассказе несколько смутило, это русифицированная латынь: «вокс попули, вокс ден», и, в особенности, прямая речь Акулинки:

«- Ликось, - обратилась к нему старуха, - как есть забусило в мокрели. Как ворона, поди? – хитро улыбнулась она. – Замулындилась в грязи. Пустил бы к печке погреться. Вот у тя баско… Таланно живёшь-можешь…- старуха рассмеялась. […] - Гликось! – старуха спокойно улыбалась. - Гликось, сердится ишо. Буесть в тебе. Пыха!»

Весёлая старушка - то ли баба Яга, то ли кикимора болотная. Кстати, и сам автор упоминает болотных жаб и лягушек, рисуя портрет Акулинки. Если это попытка показать, что «здесь русский дух, здесь Русью пахнет», то такой концентрат просторечия всё же чересчур терпкий и вызывает в памяти известную фразу: «Понюхал старик Ромуальдович свои портянки и аж заколдобился».

Проза поэта. Автор пяти поэтических сборников Любовь Евдокимова дебютировала в этом своеобразном жанре. Известны случаи, когда поэты, обращаясь к прозе, существенно расширяли свои творческие возможности, создавали великолепные произведения, сохраняя при этом неповторимость интонации и оригинальность поэтического почерка. Перечислять имена и названия нет смысла.

Конечно, писатель не должен останавливаться на достигнутом. Необходимое условие творческого развития – постоянное расширение пространства поиска, освоение новых территорий. Другое дело, что шаги в неведомое всегда сопряжены с определённым риском. Никакой гарантии, что тернистый путь завершится триумфальным успехом или даже негромким одобрением. Чаще случается ровно наоборот: разбитое корыто будет самым щадящим эквивалентом достигнутых результатов, самым точным предметным воплощением «обманчивых перспектив» и «диссонанса безудержной мечты». Человек пишущий должен быть готов к такому неутешительному итогу своих трудов. Должен однажды понять, что чувство меры, вкус художника - единственный компас в этом нелёгком путешествии – ему изменили (если они были), и он в своём искреннем и бескорыстном служении «слову и добру» очутился в безвыходном тупике.

С сожалением ещё раз вынуждены заметить, что чаще всего такое случается при обращении к самым высоким темам и благородным чувствам. Жанр вольного лирического размышления, несмотря на кажущуюся простоту и бесхитростность, очень труден. Не опираясь на сюжет, на внешнюю интригу, руководствуясь только непосредственным чувством языка, необходимо практически на голом месте создать лирическую напряжённость, увлечь читателя. «Редкая птица долетит до середины Днепра…»… Немногим из великих удавалось достигнуть в этом жанре действительно серьёзных высот. Но Любовь Евдокимова решила рискнуть, решила испытать свои силы, даже предчувствуя, что: «Не одна забубённая головушка пропадёт, бунтуя против судьбы своей, да давным-давно слезами примирения осенних дождей и журавлиным курлыканьем тоски оплакала ты, Русь, загадочную свою непохожесть. Кто не поймёт тебя – пропадёт в чаду бестолковых поисков основ жизни…». Да, да: «… и мчится вся вдохновенная богом!… Русь, куда ж несёшься ты? Дай ответ. Не даёт ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух…». И не понять поначалу какой кусок откуда? – не отличишь. Слышали звон… «Гудит ветер сквозной тоской бесприютности и неприкаянности, тревожный, жадный, беспечный, он то плачет бездомным скитальцем, то пускается в лихие плясы буйного веселья». Так, так – а вот это уже горячей, ближе к обозначенной ранее танцевальной линии, к плясовой традиции. Явно прослеживается протекторат Терпсихоры, когда недостаток лиричности восполняется энергичностью телодвижений. Тут же, в другом отрывке (далеко ходить не надо) находим забавное подтверждение нашему наблюдению, а также предыдущим рассуждениям о «невольных пародистах»: «Валит валом осень, расточая огненное золото роскоши перед бесшабашностью русской души, нерасчётливостью призрачного счастья, добыть которое собирается русский человек, да мешает ему то одно, то другое». Ни убавить, как говорится, не прибавить.

«Русь», «Слово» - названия прозаических миниатюр, можно даже сказать – стихотворений в прозе. Приведённые выше цитаты, исполненные по классической кальке, всё же (надо предупредить читателя) покажутся невинными цветочками по сравнению со словесными пассами – воистину «перлами языка» - представленными во второй миниатюре. Приготовился, читатель, собрался с духом? Ну тогда поехали:

«Снова да ладом толоконным лбом стукнется о притолоку нашего взгляда слово, слетевшее от дуновения ветра далёкой звезды, и тянутся молочные реки, кисельные берега – след его, Слова Славутича, могучего, ржаного, пряного, сладкозвучного, твёрдокаменного, сроднившегося с нашей жизнью корнями видимыми и невидимыми. […] Есть у него и крылья, и плен, и смерть, и возрождение, есть у него и гибельность ада и лучезарное сияние обновлённых надежд сердца. Ведёт оно нас за собой зовами-громами, молчаливыми призывами власти своей, поднимая вихрь косматых воспоминаний о были и небыли».

Не имеет никакого смысла и возможности входить в подробный анализ этих словесных излияний. Хочется только обратить внимание на длящуюся параллель с «затерянным миром», где всё так же, с помощью дремучих языческих образов продолжается реализация пещерных архетипов первобытного сознания. И очень кстати здесь будут слова М. Мамардашвили, сказанные по другому поводу, но идеально подходящие к рассматриваемому случаю:

«Самая большая мысленная каша у нас именно в этой области. Вот уж где мы мыслим так грязно, что просто руками разводишь. Иногда посмотришь на себя и своих соотечественников вокруг и думаешь, что у нас мозги волосами поросли и жалкие полумысли мечутся в этой чаще внутри нашей головы».

Ещё ближе к теме В. Ходасевич. В статье «О горгуловщине» (1932г. Рекомендую прочесть всем авторам «Преодоления») он прямо употребил словосочетание «косматые мозги». Один этот факт говорит о непреходящей актуальности проблемы, о поразительной живучести носителей «косматых воспоминаний». Последние, нетрудно догадаться, являются ничем иным, как производной от аналогичной разновидности мозгов, в которых по-прежнему: «плетётся кружево хитромудрой лести, сверкают пятки слов пробегающих чар великолепия», «луна и солнце тешат друг друга долгим взглядом сияния» и «сорок сороков желаний всего живого переносятся ветром из края в край – из крайности в крайность…». Выдох, вдох… слегка перевели дыхание, приготовились. И, наконец, финишный рывок, как апофеоз словесного пиршества, как непреодолимое искушение для гурмана:

«Ты доверился огненной молнии света, этому тугодуму надежды, рассохшейся пустыне веры и кривотолкам чувств любви? Собирай, человече, осколки Сизифова камня – драгоценные камешки бисера и чахни, и чуди над маревом строк, над звездным замесом необъятности – пусть аукнется тебе Слово – ибо тебе дал Господь работу назвать невыразимое и придумать сокровенное».

«Влечение. Грехи мои, грехи…»… Да, грешен – увлёкся, не удержался от соблазна перебрать все эти «камешки бисера», все эти умопомрачительные «перлы языка», отведать все (да все ли!) разнообразные яства, предложенные с таким простодушием, с такой гостеприимной хлебосольной щедростью. Увлёкся и… вероятно заслужу упрёк в излишней резкости тона в ответ на радушное гостеприимство. Но, между тем, не собираясь оправдываться, скажу, что очень благодарен всем авторам за полученную возможность приятно, а главное с пользой, провести время. Надеюсь, что это чувство разделят и будущие читатели, приняв с учётом всего вышесказанного необходимые корректирующие поправки.

И ещё одна, пожалуй самая большая странность, объяснения которой так и не получаем. От корки до корки перелистав журнал, резонно спросить: а где же Яков? Где тот самый Яков Журавлёв, чьё имя служит визитной карточкой литературного объединения да и самого журнала? Должно же в первом, к тому же юбилейном номере, быть хоть какое-то упоминание о заслуженном человеке – биографический очерк, статья о творческом пути, а лучше бы его сочинение, предварённое серьёзным вступительным словом одного из «журавлёвцев» первого, так сказать, призыва, лично знавшего… Хоть заметка какая-нибудь должна!… Нет. Нету Н И Ч Е Г О – ни слуху, ни духу, ни строки. Что это? – элементарная забывчивость или чёрная неблагодарность беспамятных птенцов «гнезда журавлёва», всегдашний эгоизм потомков по отношению к старшему поколению? Или… или умолчание в данном случае суть неявная реализация принципа «вины и ответственности», смутно осознаваемое чувство стыда «за… и за…», за свои творения прежде всего, и понимание того, что в несоизмеримо большей степени это чувство испытал бы учитель за своих последователей, окажись он с ними рядом, на этих же страницах? Ответа не получаем. Но как бы там ни было, а последняя версия невозможна без тихого едва заметного света смирения, без робких проблесков надежды, а потому отдадим ей предпочтение.

Напоследок нельзя не согласиться с ещё одним автором Владимиром Новиковым, чьи слова из конкретной критической заметки («Первые книжки») в качестве общего напутствия почти идеально подходят ко всему номеру журнала:

«Книжица прочитывается с интересом, как одно целое стихотворение, и в этом не менее главное достоинство - цельность, органичность. Есть и недостатки. А разве их не бывает в первой книжке? […] Но со временем, при освоении других жизненных тем, при кропотливой работе в поисках нужного точного слова – это проходит. Душевная авторская энергетика […] сулит в перспективе новые более заметные удачи».

Не знаю, держится ли ещё «на занятой высотке» главный редактор, готовит ли плацдарм для следующего «Преодоления», «для более заметных удач»? Не знаю. Неизвестно. Но есть ощущение, что повторить успех, а тем более развить его, будет ох как непросто. А если быть точным – невозможно. Говорю так не потому, что сомневаюсь в чьих-то способностях. «Демонстрационный показ сил» убедил, что энергетический обмен между Словом и сознаньем авторов настоящего номера происходит с небывалой интенсивностью. Но дело ведь не только в этих впечатляющих показателях творческого потенциала. Суть в том, что «прецедент» по смысловому значению не допускает множественного числа, а «прецедент образца», как ни крути, - изделие штучное.

Олег Клишин
Февраль 2006