* * *

Твой конь подустал, как и всадник,

Но гордо везет седока:

Истории сумрачный задник,

Подъятая вяло рука…

 

И кесарь, конечно же знает,

Что сил не достанет ему,

Но, бронзовый, не умирает,

Все вглядывается во тьму.

 

Разбиты давно макроманы,

Но не удержали границ

Те, кто завоевывал страны

И в складках тонул багряниц.

 

И славе великой и силе

Дан непродолжительный срок.

Столетия смутные плыли,

И люди, конечно, забыли,

Кто царственный этот ездок.

 

Садилась времен паутина…

Курьез императора спас:

Сочли его за Константина

И тем сохранили до нас.

 

 

 

* * *

Не соблазненные ни роскошью, ни славой

(Мне воин сумрачный или прелат лукавый

Равно чужды), входили, присмирев,

Под храмов дремлющих магические своды,

И обступали нас в сияньи хороводы

Мужей возвышенных и непорочных дев.

 

В мерцаньи золотом косых лучей скользящих

По граням смальт цветных, то тусклых, то горящих

Свивался полумрак прохладный за спиной.

И что-то изнутри, как вон из клетки птица,

Рвалось туда, наверх, чтоб наконец пробиться

К неведомой нам тут реальности иной.

 

А что, ты думал, Бог? – Лишь этот взгляд со свода:

До самой глубины, до твоего ухода

Не отпускающий… под золотым дождем.

Там где-то, где потом мы встретимся. Свобода

От самого себя, от мира… Подождем!

 

 

 

* * *

Они там, они там в полумраке,

В чешуе пламенеющих смальт.

Мир – снаружи: дворцы и бараки,

Тибр оливковый, серый асфальт.

 

И не то, чтобы мне не хватало

Красок, запахов римской весны,

Чашки кофе, музейного зала,

Но гнетут безымянные сны.

 

А святых золотистые нимбы –

Это шлемы скафандров? – Ответь!

В нескончаемом космосе им бы

Вечно к звездам предвечным лететь.

 

Впрочем, вот же – мозаики чудо:

Взгляд из купола неотвратим. –

Они там уже, там и оттуда

Соблазняют тебя: полетим!

 

 

 

СИКСТИНСКАЯ КАПЕЛЛА

 

Здесь дважды сказано о нашей встрече с Богом.

Сначала, как с Отцом – глядите на плафон,

А после – на стене: в негодованьи строгом,

Как грозный Судия нас отрицает Он.

 

Что может быть ясней свидетельств этих страстных

Художника, навек прославившего Рим!

А сколько было грез, надежд, потуг напрасных,

Но Богочеловек, увы, – невоплотим.

 

Трагедия конца безудержных стремлений.

Какою пеленой наш мир заволокло!

И над судьбою всех грядущих поколений

Мария плачет: нас, людей, объяло зло.

 

И как же быть теперь? Надеяться, что снова

Придет лечить, жалеть, в рай за собой вести?

На фреске – Страшный Суд, и зарево лилово.

Уже спасенных раз по новой не спасти.

 

 

 

* * *

Сетка капель мелких – трубит Тритон,

Изрыгая воды поток.

Я попасть все время пытался в тон,

Вечный град, тебе – и не мог.

 

Не носил я, верно, тройных тиар,

Не следил, как арену кровь

Заливает… А может быть, просто стар,

Чтоб всем этим прельститься вновь.

 

Ты тяжел, как тридцать веков, что тут

Спрессовались, вросли в бетон.

Впрочем, знаю: многие предпочтут

Твоей силы мирской закон,

 

И такую цепкую связь с земной

Подосновой людских страстей,

Что, как знать, вдруг тени придут за мной

Катакомбных твоих гостей.

 

 

 

В РИМСКИХ КАТАКОМБАХ

 

Смешное это «быть или не быть»,

Когда так узок бытия зазор.

Я город мертвых не могу забыть:

В кромешном мраке сотни тысяч нор.

 

Гипотетически здесь Страшного Суда

Ждут те, кто Иисуса предпочел.

Хотя давно их кости без следа

Исчезли – улей дважды мертвых пчел,

 

Подземных пчел… Так где жужжите вы,

Однажды залетевшие на свет?

В небытии, которого ведь нет?..

Да, впрочем, как и римской детворы,

 

И Рима, и галактики слепой,

Свивающейся в черную дыру.

Что значит прошлогоднею травой

Быть? Тополем, шумевшим на ветру

 

Две тысячи, сто тысяч лет назад?

Что значит быть, чтобы потом не стать?

Во мраке нор подземных тонет взгляд.

Лишь остается это испытать.

 

 

 

* * *

До нас, как помнится, жизнь лишь при Антонинах

Была комфортна так, безбедна и пуста.

Рим, утвердившийся «навек» на рабских спинах,

Судьбы неведомой поджатые уста.

 

Как пировалось им с цекубским и фалернским,

Как каждый был собой, своим достатком горд!

Но близился уж час непоправимым, дерзким

Набегам варварских из-за Дуная орд.

 

И всей накопленной, отлаженной веками

Культуры не хватило, чтоб спастись.

Не так ли и сейчас? Тяжелыми шагами

Срок близится. Не трусь, не суетись!

 

В конце концов, за нас заплачено с лихвою,

А жизнь и в гуще бед, и в череде утрат –

Все жизнь; и кто вперед, с душою, с головою

Идет по ней, всегда останется богат.

 

 

 

ОТДЫХ НА ПУТИ В ЕГИПЕТ

 

Все спит, но ты не спишь, хотя, быть может,

Тебе лишь снится этот твой «не сон».

Игрою скрипки ангел растревожит,

И сам тревожен и прекрасен он:

 

Одежды ярко-белы, тонки руки,

Дрожание ресниц, орлиных крыл…

И так слились черты его и звуки,

Что о младенце плотник наш забыл.

 

Забыл о доме брошенном, о долгом

Пути в страну, откуда был исход.

Мария спит. Не связан больше долгом,

Иосиф смотрит, как играет тот.

 

Сему свидетель только глаз осляти.

В руках лишь ноты – странно самому.

Но всех небесных сил святые рати

Ему в минуту эту ни к чему.

 

Есть что-то выше Божьего завета,

Любви, несущей тяжкую суму –

В твоей душе таящееся ЭТО,

Неведомое больше никому.

 

 

 

* * *

Не город – театр анатомический,

Где каждый век лежит, разъят,

И шелк сутаны католической

Впитать не может трупный яд.

 

В роскошном цветнике гниения

Едва заметный запашок,

Мощь необузданная гения,

И рядом с ангелом – божок.

 

Как Тибр желто-зеленый стоками,

Всем кровь огружена твоя:

Богатством, славою, пороками,

Соблазном инобытия.

 

Но странный с разложеньем тлеющим

Витальный сопряжен процесс:

И вот к руинам костенеющим,

Накрытым куполом небес

 

Ведут шумливых улиц линии –

Торгуй, влюбляйся и воруй!

Туристам что-то шепчут пинии

И брызги искрометных струй.

 

Конечно, здесь барокко вотчина.

Рим – пласт дернины, где корней

Идет борьба, не озабочена

Тем, что там вырастет на ней.

 

 

 

* * *

Компостная яма культуры –

Вот Рим твой, его травертин,

Колонны его и скульптуры,

Полотна церковных картин,

 

Бредовые сны Борромини,

Сикстинских атлетов тела

И тяжесть небесная сини,

Сжимающая купола.

 

Вот так, проникая друг в друга,

Природа с искусством искус

Создали. Фонтаны упруго

Вздымают свой радужный груз.

 

И всюду костяк Колизея

В нас тычется, неотвратим,

Чтоб толпы туристов, глазея,

Не спутали: Рим это! Рим!

 

 

 

* * *

Цивилизация с избыточностью всей

Форм, образов, вещей, идей, статей закона…

Остались пара терм, громоздкий Колизей.

Ах, да, совсем забыл – и купол Пантеона.

 

Не очарован дух – смущен: какой размах!

Рациональный ум, не знающий предела.

Но геометрия, не помня о богах,

Оставит каждому лишь мраморное тело.

 

Еще бы хорошо любить и забывать,

Как греки, навсегда прощаться с грустью нежной.

Но тут лишь знали страсть одну – повелевать,

И славою пьянеть, и смертью неизбежной.

 

Тяжелый римский дух. С уступа на уступ

Карабкались дворцы к вершине Палатина.

И что!? – Ни гула толп, ни триумфальных труб,

Лишь сколотых камней торчащая щетина.

 

 

 

ВИЛЛА АДРИАНА В ТИВОЛИ

 

Даже здесь твои боги только

Слепки, тени чужих богов.

Опустевшей экседры долька,

Пруд из мраморных берегов

 

Выступающий изумрудом,

Кладка залов каких-то, бань.

Я дивился печальным грудам,

Отдающим Элладе дань.

 

И так странно: почти что греку,

Филоэллину, – а ведь нет! –

К своему не притиснуть веку

Славу фидиевых побед.

 

Мы иные, и все иное,

Дух лишь в каждом неизлечим.

Возле статуи Антиноя

Остановимся, помолчим.

 

 

 

* * *

Что же касается жизни , так называемой,

Всех этих баров, отелей, реклам конфетти,

То от нее у меня как бы след несмываемый,

Как бы такая оскомина. Так что – прости!

 

Люди, как люди – везде со своими заботами.

Однообразнее только какой-нибудь фагоцитоз.

Справа – жилые кварталы, нависшие сотами,

Вместо таких же, недавно пошедших под снос.

 

Нет, ну конечно: детальки и внешнее разнообразие…

Можно заделаться хоть энтомологом. Вот

Повод полмира объехать: Америка, Африка, Азия,

Видов описанных, новых статей хоровод.

 

Жизнь, ты избыточна в множестве сущностей, якобы

Разных, на самом же деле стремящихся лишь

К гомеостазу. О боже, как мы одинаковы:

Рим, Муравьиная куча, Житомир, Париж…

 

 

 

* * *

Среди бессчетных мертвых копий

Божеств и венценосных рож

Идешь вдыхать музейный опий,

Почти безропотно идешь.

 

И в зале смотрят истуканы,

Брезгливо поджимая рот,

Как все народы к ним и страны

Стекаются из года в год.

 

Увы, не меньше мертвечины

В искусстве, чем в твоем быту.

И я, поверь мне, без причины

Сюда особой не приду.

 

Но вдруг: как в жизни взгляд случайный,

И ты, волнуясь и любя,

Стоишь, застигнут, зритель тайный,

Тем, что касалось лишь тебя.

 

Стекают складки, словно пена,

И к небу руки вознося,

Венера Анадиомена,

Светясь, сейчас предстанет вся.

 

Не зная времени урона,

Еще недовоплощена,

В мир этот с Людовизи трона

Вступает царственно она.

 

 

 

* * *

Когда огромный Рим стоял почти пустым,

Ветшали здания, зарос травою форум,

Кровавый век побед казаться золотым

Им должен был, мечтой, мучительным укором.

 

Меж тем в «Анналах» Тацит описал

Всю подноготную «величия и славы»:

Разврат толпы и цезарей оскал,

Чьи действия страшны, слова – лукавы.

 

Ждать, жалуясь, когда изменятся они,

Лихие времена, – бессмысленное дело.

В торгашеские дни вранья и болтовни

Родиться, может быть, душа и не хотела,

 

Но разве лучшие еще предстанут ей?

И что же делать с этими, глухими?

Что ж, разрушайся, Рим, миф величавый, тлей! –

Я да не соблазнюсь утраченными ими.

 

 

 

* * *

Полюбить невозможно, увы, – но забыть

Во сто крат этот город трудней:

Сон руин, водометов искрящихся прыть,

Распростертое небо над ней,

 

Божьи храмы, покрытые струпьями всех

Здесь промаршировавших веков,

Пиний ярко-зеленый, игольчатый мех,

Паруса кучевых облаков.

 

Почему так случается, что нелюбим,

А важнее всех тех, кто твои?

Сколько дней любовался и мучился им,

Вскрыть последние силясь слои,

 

И от башни Сант-Анджело до катакомб

По нему пролагая свой путь,

Сколько тайных сорвал с неизвестного пломб,

Но осталась загадочной суть

 

Рима – мира – твоей одинокой судьбы,

И любви-нелюбви. Кабы знал!..

В памяти не холмы выпирают – горбы:

Авентин, Палатин, Квиринал.