***

Бог, как и мы, бездомен в этом мире,

Но Он бездонен, мы, достигнув дна,

Умножим два на два, и вновь «четыре»,

Ответит нам, стесняясь, тишина.

 

И мы с тоскою вспоминаем вечность,

Где ставший нам слугою Господин,

Один умножит молча на один,

И как всегда  получит   бесконечность .

 

 

 

***

Наша мысль стремительней скорости света,

В тёмном космосе всё превращается в прах,

Астронавт Гулливер прилетит на планету

Лилипутов, бытующих в средних веках.

И едва ли его ожидает осанна,

Что он скажет в защиту свою? –  Ничего

Горожане толпой окружат великана

И огромный костёр ожидает его.

Не покинет пришелец их тесного круга,

И решение вынесет праведный суд,

Из-под шлема раздастся: «Любите друг друга»,

Десять факелов ярких к дровам поднесут.

Смолкнет эхо сомнений и жуткого гама,

Улетучится дым и остынет земля,

И положат они в основание храма

Уцелевший обломок его корабля.

Будет праздником их годовщина сожженья,

Будут пламя и пепел дарить благодать,

И прося каждый год друг у друга прощенья,

Каждый будет пытаться расти и летать.

 

 

 

***

Когда в пути он встретил у костра

Трех ведьм, что ждали с Дунканом свиданья,

Когда, как будто птичий крик с утра,

Он старика услышал причитанья,

Когда, придя в тумане на причал,

Какой-то шут расхристанный и бледный,

К нему бросаясь, громко прокричал,

Что в Дании безумен принц наследный,

Хотел он отмахнуться от всего,

Как будто от навязчивого бреда,

И жить, не вспоминая никого,

Но мысли эти не теряли следа,

Шаги, дыханье превращая в ритм,

С ним тихо, торопливо говорили,

И если обошлось без строгих рифм,

То потому, что в небе и в могиле

Один и тот же голос без конца

Звучит и отзывается и бродит,

Не оторвать ладоней от лица,

Когда проклятый речь свою заводит,

А ты врастаешь сам в его мотив,

Вползая с головой в чужую шкуру,

От нетерпенья пальцы запустив

В поднявшуюся дыбом шевелюру.

 

 

 

***

С потомством крепко пуповиной спаяна,

От вечности грехом отделена,

О младшем сыне и безумстве Каина,

Скажи, как долго плакала она?

 

Кем представлялся ей во тьме изгнания

Средь множества таких же бедных душ

Недавний яркий свет её желания –

На камне у огня уснувший муж?

 

Она клялась держать глаза открытыми,

И искупленья ждать, пока жива,

Ты слышишь, как звучат её молитвами

Всех колыбельных тихие слова?

 

«Усни скорей, сынок, пусть ночь не тянется,

Пускай тебе приснится путь домой…

А мама здесь… Она всегда останется!

О, милый Авель! Бедный Каин мой!»

 

 

 

***

Не чувствуя рёберных скоб

И плоть принимая на веру,

Родившись, душа-рудокоп,

Спускается в мир, как в пещеру.

 

Работе её помешать

Смешно и почти невозможно:

 – Ты знаешь, как страшно дышать

Отравленной пылью тревожной?

 

Как сильно въедается гарь...

Её не отмыть, всё напрасно,

Как громко вздыхает фонарь,

Готовый мгновенно погаснуть?

 

Как смертной горит белизной,

Терзающей глаз воспалённый,

Сокровище жизни земной

В ладони от боли сведённой?

 

Как тесно любое жильё,

Постыдна заплата любая? —

Душа говорит. Ты её

Обнимешь и выдохнешь: «Знаю».

 

 

 

***

Есть чувств живых надменные подобья,

Что за свободу принимаем мы,

Любовь капризно смотрит исподлобья

И прячется в шуршащих складках тьмы.

 

И тщетно память сожаленья гонит,

Воспоминье эхом обожжёт,

Никто во тьме руки твоей не тронет,

Испуганное сердце тихо лжёт.

 

И только боль останется до гроба

Неразделимо подлинно твоей,

Иначе жить нельзя… посмей, попробуй…

Всегда один… всегда среди людей.

 

 

 

***

Где бы ни был я и где бы

Сердце ни терзали страхи,

Пёс и кот летят по небу

На огромной черепахе.

 

Кто они? Куда их гонит

Вечно странствующий ветер?

Что за голос ночью стонет:

«Стыдно… стыдно жить на свете!»?

 

Стоит мне поверить драме,

Только в такт ему заною,

Звери, прядая ушами,

Возникают надо мною.

 

Я пока что не безумен,

Это облако – и только,

Но в несчастном здешнем шуме

Ненамного больше толку.

 

Мне узнать бы интересно,

Кто творил такое чудо?…

Кот и пёс, скажите честно,

Кем мы видимся оттуда?

 

 

 

***

Весь мир - это шумный базар. Посреди духоты

Ручная резьба или специй красивые горстки,

Здесь нищенка-жизнь продаёт за бесценок цветы,

А смерть, улыбаясь, с прохожим играет в напёрстки.

В толпе оказаться волшебником может любой,

И ты не сумеешь его заподозрить в обмане,

В ладони его и серебряный и золотой,

И солнце, и звезды, и сны в потаённом кармане.

А я несмолкающий шум выносить не могу,

Толпу, мельтешение алого и голубого,

И снова куда-то, как тощий воришка бегу,

Из речи крикливой украв драгоценное слово.

 

 

 

***

Всё, что есть бесконечного в человеке

У него не отнимут ни смерть, ни тьма.

Исаак навстречу спешит Ревекке,

Появляясь, как солнце из-за холма.

И нога его правая, будто камень,

А нога его левая, словно ствол,

Плоть от плоти земли, он зовёт руками

Бесподобную нежность, шепча: « Нашёл ».

На земле становится столько света,

Что не видно верблюдов, шатров, раба,

Удивляется женщина: «Кто же это?»

Тишина отвечает: «Твоя судьба».

Суетятся фигурок цветные пятна,

Новобрачным готовящие шатёр,

Откровенье немыслимо и внезапно,

Как в полночной пустыне седой костёр.

Как же сладко молчать, замерев на месте,

Полном счастья, излитого на людей,

Исаак навстречу идёт невесте,

Как Всевышний навстречу душе твоей.

 

 

 

Завещание

 

Наследство, приданное – дар дочерям,

Очаг он поможет сберечь,

А сыну на смертном одре я отдам

Любимую книгу и меч.

 

И если нависнет над слабым беда,

И сын соберётся в поход,

Быть может, узнает он только тогда,

Что звали меня Дон Кихот.

 

И пусть он другие романы читал

И любит героев других,

Я с детства отвагу ему завещал

И силу поступков своих.

 

Пусть волю сыновью не сломит обман

И призраки мира сего,

Пусть бьётся мой сын, не один великан

Живым не уйдёт от него.

 

Мне вспомнился Санчо испуганный взгляд,

Я знаю, как немощна плоть,

Но мельницы времени тщетно грозят

Живое в муку размолоть.

 

Сражайся, любимый, и слово держи,

Неправду рази сгоряча,

И помни, что в час торжествующей лжи

Лишь слово острее меча.

 

Я верю, ты справился, знаю, ты смог,

Пословицей став меж людей,

Об этом сказал безымянный цветок

На скромной могиле моей.

 

 

 

***

Что сказалось одним, то другому не повторить,

Сердцу крылья нужны, чтобы притчами говорить,

Чтобы голос проник в самый крохотный уголок,

И никто и нигде не расслышать его не смог,

Заполняя собой все пустоты по всей земле,

Слово ищет тебя, как пробоину в корабле.

 

 

 

***

Слепая ласточка в чертог теней вернётся...

Мандельштам

 

Пускай не имя, но хотя бы звук

Дай мне над этой мёртвой тишиною,

Ответь, прошу, и даже если вдруг

Ты не захочешь больше быть со мною,

Прости за то, что много говорил,

Дарованным словам не зная цену.

Я прожил честно весь остаток сил,

Моё дыханье превратилось в пену

Тяжёлого прибоя… сердце спит,

А память вторит глупости плебейской,

Лишь голос в бесконечной тьме летит

Заледенелой ласточкой летейской.

 

 

 

***

Позабыв обо всём, дописать бесконечную книгу,

Угодить в переплёт, а впоследствии выйти в тираж,

Закрутить, а потом развязать роковую интригу,

И гордиться собой, но не знать, что и ты – персонаж,

Что с рожденья живет на невидимых чьих-то страницах,

Обращается к вечному автору каждую ночь,

Смотрит, как пунктуация звездами в небе искрится,

И последний его монолог повторяет точь-в-точь.

Вырываться за рамки, в которых и тошно и душно,

С ненадёжным огнём выходить в отсыревшую тьму,

Сочиняя легко, чтоб читателю не было скучно,

И понравился новый роман неизвестно кому.

Пусть не впишешься ты сгоряча в повороты сюжета,

И случайно нарушишь неписанный жанра закон.

Улыбнётся создатель счастливый из тёплого света,

И ремарку добавит, решеньем твоим удивлён.

 

 

 

***

Я только петь и умирать умею.

Мандельштам.

Не верю в провиденье и удачу,

Бросаю всё, едва успев начать,

Боясь мешать другим, молчу и плачу,

Способный только плакать и молчать.

 

А там, в далеком сне, летит голубка

В прозрачном небе — с юга на восток,

А на волне качается скорлупка

И паруса трепещет лепесток.

 

 

 

***

Ты чувствуешь истерзанным нутром,

В твоей груди пока живое дышит,

Как будто арестант обломком пишет

На стенках сердца, как Шекспир пером.

 

Откуда знать тебе снаружи здесь,

Как тесно в этой маленькой темнице,

А он ещё надеется, стучится

И понимает, что свобода есть.

 

День как неделя, дюйм, как целый ярд,

И нота полноценнее аккорда,

Молчанием сужается аорта,

И в тишине темнеет перикард.

 

Однажды незаметно в час ночной

Твой заключённый вырвется на волю,

И может быть, почти не будет боли,

Когда весь мир исчезнет за спиной.

 

Но это будет завтра, а пока

Ты узнику всецело доверяешь,

И девять слов, проснувшись, повторяешь,

Не зная, что они — его строка.