Клишин Олег Николаевич родился в 1960 году в Омске.   В 1982 году окончил Сибирский автомобильно-дорожный институт. Автор четырёх книг стихов: «Выход» (2000 г.), «Круговая порука» (2007 г.), «Вычитаемый век» (2015 г.), «Набросок» (2020 г.). Лауреат премии губернатора омской области имени Леонида Мартынова (2008 г.), премии журнала "Звезда" (2011 г.), международной премии имени Иннокентия Анненского (2014 г.) Член Союза писателей России.  Живёт в Омске.

 

 

 

ФОТОГРАФИЯ

 

В золотой лучистой дымке

переход из света в тень.

Как на старом фотоснимке,

чей-то яркий летний день

 

кем-то выхвачен из прошлых –

нет ни года, ни числа.

Время думать о хорошем,

даже если жизнь прошла.

 

Даже если были беды

и потерям счёт велик,

поменяй их напоследок

на один счастливый миг.

 

Хоть на тот, где ждут полёта

одуванчики в пуху,

как на этом старом фото

с облаками наверху.

 

В свежей поросли кленовой

шелестит благая весть.

Кто-то там замолвит слово

за того, кто ещё здесь.

 

По извилистой тропинке

проходя из света в тень,

в золотистой тает дымке

наш счастливый летний день.

 

 

 

СКУЛЬПТУРА В ЗИМНЕМ ПАРКЕ

 

Вне времени суток, вне времени года,

не наблюдая ни часа, ни дня,

любовь настигает в любую погоду

внезапным приливом живого огня.

 

 Дороги заранее не выбирая,

 застанет случайно – врасплох, наугад,

 заставит сбежать из тепличного рая

 сквозь ливень слепой прямиком в снегопад.

 

 Научит, что утро мудрее, чем вечер,

 что юность прекрасна, а старость жива

 оставшейся в прошлом нечаянной встречей.

 Как будто звучавшие прежде слова

 

мерцают во тьме, словно точечной сваркой

спаяв по изгибам стального листа

два сердца в аллее заснеженной парка

в тени нержавеющей жести зонта.

 

 

 

ВОРОНА

 

Вид мусорной поляны,

больной пейзаж в душе.

Со дна воздушной ямы

не выбраться уже.

 

Оборвано случайно

небесное звено.

Теперь здесь до скончанья

остаться суждено.

 

Свинцом нальются веки,

как стебли мёртвых трав.

Лишённая навеки

последних птичьих прав,

 

среди кустов, деревьев

опасливо бочком

идущих мимо сверлит

тоскующим зрачком. 

 

По ржавым листьям чертит

увечное крыло –

почти синоним смерти,

бессмысленной, как зло.

 

 

 

* * * 

 

Как пронырливое нейтрино,

хроновирус пройдёт насквозь,

оставляя одни руины:

тусклый взгляд, седина, морщины…

Разбегающиеся врозь

 

звёзды зимнее небо ночью

режут, словно стекло алмаз,

выступая из тьмы бессрочной

вновь мерцающим многоточьем

достигают бессонных глаз.  

 

В круге вечного возвращенья

канут в лёгкость небытия

прошлых лет золотые звенья,

стоит выйти из помещенья,

непригодного для жилья.

 

 

 

СОН ПАТРИАРХА

 

В словах особого нет резона.

Всё чаще хочется тишины.

Сменивший паркер на паркинсона

о прошлом смотрит цветные сны.

 

Где всё по-прежнему без обмана –

миражным маревом летний зной

над заповедной дрожит поляной

с зависшей в воздухе стрекозой.

 

Где встретиться предстоит со всеми –

в разрывах, паузах между строк –

удерживая в ладонях время,

сквозь пальцы, как золотой песок,

 

струящееся под предлогом

необратимости. Путь земной

следы сандалий на босу ногу,

обшитых солнечной бахромой,

 

припорошил шелковистой пылью.

Дрожащую исцеляя плоть,

душе, как бабочке, дарит крылья

благословляющая щепоть.

 

Как будто годы, что всё забрали,

на миг вернули слепящий свет,

который вновь узнавать по Брайлю

ни времени, ни желанья нет.

 

Неотвратимое пробужденье

среди ненужных уже вещей,

как бесполезное утешенье,

что утро вечера мудреней.

 

Как перегруженные обозы,

по небу тянутся облака.

После томов грандиозной прозы

одно желанье у старика:

 

скорее бы у последней вехи,

запретного пригубив вина,

сомкнуть, как можно плотнее, веки

с надеждой на продолженье сна.

 

 

 

 

* * *

 

Как мост, подвешенная жизнь,

над пропастью, залитой мраком.

Есть шанс сомнамбулой пройтись

навстречу знакам зодиака

меж удалённых берегов,

омытых глубиной проточной,

где вместо бесполезных слов

мерцающее многоточье.

 

Пульсирующая строка,

как часть созвездья Козерога -

кремнистая сквозь облака

просматривается дорога.   

Как будто вновь вернулась весть

в ковчег на крыльях голубиных,

напоминая, что ты здесь

без веской, в общем-то, причины.

 

Шестидесятый встретил май,

как безвозмездный дар природы,

потерянный когда-то рай

воссоздавая через годы -

по зыбким очертаньям сна,

по стёртым линиям ладони,

по времени, когда луна

взошла на тёмном небосклоне…

 

 

 

* * *

Не отличить от следствия причины.

Титаник обречён пойти на дно.

Год високосный, вирусный, крысиный –

хоть сразу три, хоть что-нибудь одно…

 

Сквозь страха оптику в любой примете

зловещий виден смысл. Из года в год

плестись на ощупь в сумеречном свете

погрязший в суевериях народ

 

привык. От перезревших гроздьев гнева

во рту лишь горечь возмущённых слов.

Охвачено левиафана чрево

предсмертной дрожью паровых котлов.

 

Осколок ледяной брони Коцита

по курсу прямо – твёрдый, как алмаз.

Глухие переборки - не защита

для откупивших люкс и первый класс.

 

Всё явственней в каютах запах гари.      

Хоть в топках всё ещё полно угля,

но самые пронырливые твари

уже спешат исчезнуть с корабля.

 

 

 

ЧАСОВЩИК

 

Повелитель времени – часовщик,

реаниматолог застывших стрелок…

Что для тьмы веков мимолётный миг,

ограниченный световым пределом?

 

Не остановиться, не повернуть

в тесноте, пульсирующей упруго.

Как бы ни был извилист по жизни путь,

но по сути всё - только бег по кругу,

 

где минутная следом за часовой,

как Ахилл в погоне за черепахой,

перетаскивающей панцирь свой,

весь покрытый патиной, пылью, прахом.

 

Без сомнения - годы своё берут,

забивая известью капилляры.

Механизм производства секунд, минут

под прицелом зоркого окуляра,

 

быстрым жестом сдвинутого со лба

на гнездо глазницы, зеницу ока

стерегущую, как сама судьба,

гарантийного до скончанья срока.

 

До того, как вечность свой звёздный зонт

распахнёт над тем, кто живые нити

оборвав, уходит за горизонт

не свершившихся никогда событий.    

 

Как бы сквозь хрусталь на глазное дно

упадут золотые частицы света.

Каждый круг - серебряное звено

на запястье щёлкнувшего браслета.

 

Не отвертишься, как там ни крутись,

от тарифа с почасовой оплатой,

на который без сожаленья жизнь

переводит пленника циферблата.

 

 

 

* * *

 

На соборных стогнах вождю нет места.

На посту почётном отбыл свой срок.

Малярам российского палимпсеста

не идёт, как видно, ученье впрок.

 

Вязким миром мазаны, словно дёгтем,

выбираем сердцем особый путь,

осознав по ходу, что чувство локтя

не даёт ни выдохнуть, ни вдохнуть.

 

Снова избранным - самобранка-скатерть,

от грехов спасенье – иконостас.

Прочим - на тротуарной плитке паперть.

Днесь Господь подаст. И довольно с нас!

 

Новая метла! Только грабли те же

пересчитывают как прежде лбы.

По степи глухой, по равнине снежной

от предсказанной не уйти судьбы.

 

Из подвалов тянет могильной гнилью.

На костях, пришедшихся ко двору,

падший ангел вновь расправляет крылья

чёрным парусом на сыром ветру. 

 

 

 

ДАЧНОЕ

                                         Анне 

 

Слепая азбука дождя,

прикосновенье пятен света…

Давай запомним это лето,

чтобы вернуться погодя…

 

За облаками, на плаву

меняющими очертанья,

за тем, что в плане мирозданья

осуществились наяву

 

мгновенья те, что вдалеке

по мановению всевышней

десницы кровью спелой вишни

стекали по твоей руке…

 

 

 

ЧТЕНИЕ

 

Так стахановец в забое,

каждый божий день с утра

чрево потрошит земное,

чтобывыдать на гора

сверх положенного плана.

Кто его установил?

Сколько в глубине романа

продержаться хватит сил?

 

Ни ответа, ни привета,

на исходе керосин.

Где уже почти нет света:

Мене, текел, упарсин, -

как предвестие развязки,

где придуманный герой

без художественной маски

вдруг становится тобой.

 

Всё, что с ним происходило –

боль, отчаяние, страх - ,

чувствуешь,как в горле шило,

на платформе в Петушках.

С ним, шагнув в пролёт, как Гаршин,

выйдешь из календаря,

числясь без вести пропавшим

в гиблой штольне словаря.

 

 

 

* * *

                                               Ибо вам открыт рай…

                                                                  3 Езд. 8:52

 

Только божьему слову внимает брат.

Голос разума не достигает слуха.

Лишь молитвой душа воспаряет над

суетой земной, нищетою духа

до зияющих возносясь высот,

где обычным смертным грозит удушье,

где под видом ангела ушлый чорт

заливает липким елеем уши.

 

Всё же лучше, чем хрупкий пергамент вен

день за днём перфорировать полой сталью,

превращаясь заживо в прах и тлен,

полируя градусы пряной шмалью.

Знать, лукавый, узнанный по делам,

о заблудших заботится не напрасно,

сотворённый для большинства бедлам

освещая чистым лампадным маслом.

 

Чтобы тот, кто бродит на поводу

измождённой, но жаждущей кайфа плоти,

крестным знаменьем вдруг отвёл беду,

свято веруя в то, что в другом болоте,

наконец-то отмоется от греха,

во смирении духа дыша на ладан,

райской прелестью сказочного стиха

маскируя бездну земного ада.

 

 

* * *

Москвич с маркировкою АЗЛК,

авто развитого застоя.

Отцовская на рукояти рука,

в другой колесо рулевое…

 

Вихрастая рядом торчит голова,

в которой засела мыслишка:

вот вырасту скоро и сдам на права!..

Что общего с этим мальчишкой

 

у взрослого дяди? У старого пня

с упрямым зелёным побегом?

Не зная друг друга, они для меня

едины, как альфа с омегой.

 

Как литеры крайние общей судьбы,

как часть одного алфавита.

Густые просёлочной пыли клубы,

по зеркалу заднего вида

 

скользили, непрожитой жизни года

скрывая от детского взгляда…

Впервые всё это ты вспомнил, когда

его уже не было рядом.

 

 

* * *

Не стать бы узником со-бытия,

рождённого больным умом,

не лечь бы бременем дожития

в какой-нибудь казённый дом,

не завалиться бы обузою

внезапно на руки родных,

объятья чуя заскорузлые,

всё ещё числиться в живых.

 

Блуждая сумерками поздними,

взойти на панцирный батут,

чтоб взмыть душой в пространство звёздное,

попутно прочертив маршрут

существования без ретуши

беспомощного старика,

чья память стёрта мокрой ветошью,

как с грифельной доски строка.

 

 

 

* * *

 

Полка книжная вместо божницы.

Переплёты прочитанных книг,

крестным знаменьем зрячей десницы

осеняет Спасителя лик.

Воскрешённые тени, любовью

обделяя живые сердца,

подступают тесней к изголовью

измождённого Музой певца.

 

Сквозь сознанья дырявые сети

звуки жизни, преградой глухой

усечённые до междометий,

поглощает эфир волновой.

По слогам, по рифмованным крохам

набирается скудный улов.

На губах до последнего вдоха -

одиночества молитвослов.

 

 

 

* * *

Прежде чем в земляные доспехи

облачиться, ещё поскрипим,

дополучим сполна на орехи.

Горьковатый отечества дым

напоследок особенно сладок,

словно в сотах июльский медок.  

Не спеши. Торопиться не надо.

Всё равно не надышишься впрок.

 

Общих пращуров дух в истукане,

сочинённом из старого пня.

Оболванены нынче славяне -

дружно в полымя прут из огня,

что есть силы, друг дружку пихая, 

прямо в пышущие угольки,

свято место в предбаннике рая

занимая наперегонки. 

 

Всё неистовей пляшет в полове

человеческой пламя костра.

Братьям, пьяным от запаха крови,

смерть отныне родная сестра.

Нет просвета во мраке кромешном,

нет спасенья от злобы нигде.

Лишь за гробом слепых нас и грешных

ждёт прозренье на Страшном суде.

 

 

 

35*

 

Третий, пятый… сошлись дни недели,

подтвердив не случайность числа.

Поневоле вздохнёшь: постарели…

Жили-были… Была-не была

 

эта жизнь? На нелепость вопроса

только в зеркале честный ответ.

Неизбежна житейская проза,

в серых буднях которой нет-нет

 

да и выпадут счастья крупицы.

Сколько их на дороге земной?

То серебряный блеск на ресницах,

то в ладонях песок золотой,

 

то в стихах долгожданная рифма,

то улыбка, то грусть со слезой,

то обломок барьерного рифа,

словно кровь под морской бирюзой,

 

как исчезнувшее сновиденье,

где мы вместе на том берегу

незапамятных зим, как две тени

на бесследном февральском снегу.

 

                        03.02.2023

 

 

^* Коралловая свадьба