ПЫЛЬ

 

Откуда иней и снежок,
- Мы твердо знаем. Пыль откуда?

Александр Кушнер

Меня, сколько я себя помню, всегда интересовало откуда она берется. Каждое утро, просыпаясь, я вижу тонкий ее слой на полированной поверхности журнального столика, стоящего рядом с диваном. Ладно. Я нехотя поднимаюсь. Иду на кухню. Беру там влажную тряпку. Возвращаюсь. Вытираю.

А на следующее утро пыль опять покрывает тонким слоем полированную поверхность журнального столика.

Я не шучу!

Ну, я снова проделываю ряд операций, уже описанных выше. И так каждый день. Без исключения. Своего рода утренняя гимнастика. Привычный церемониал. Порой мне начинает казаться, что я только затем и просыпаюсь, чтобы вытереть пыль. А иногда мне на нее совершенно наплевать, хотя, где-то в глубине души и испытываю некое неопределенное беспокойство.

Впрочем, я уже почти привык к пыли. Она меня интересует. Иногда мне даже страшно представить, что случилось бы со мной, с миром, если бы однажды проснувшись, я не обнаружил пыли на своем, весьма шатком, журнальном столике. Да, это было бы абсолютно достоверное аппокалиптическое знамение.

Но, говоря откровенно, несмотря на эту утонченную неврастению, мне надоело. Надоело вставать, и, как заведенному, вытирать пыль. Я же все-таки - Человек. А это, говорят, звучит как-то по особенному. И вдруг какая-то пыль, суета сует и бесплодное томление духа.

Случается и так - но редко, очень редко - что я вытираю пыль не только на журнальном столике, но и со всех предметов, находящихся в квартире. Да, конечно, я согласен: вполне отчаянный эксперимент, с едва уловимым привкусом суицида. Однако утром пыль все равно можно обнаружить везде, в том числе и на закостеневшем в этом грехе журнальном столике. В конце концов, на что я надеялся?!

Один мой многоумный, словно Одиссей, знакомый высказал предположение, что ... Тсс! Не будем скликать демонов. Короче, она появляется с улицы. И стоит мне только... Ну ладно, если бы она появлялась исключительно в летние и приближенные к ним по погодным условиям месяцы, то я с огромной, поверьте мне, c огромной радостью согласился бы с этой гипотезой, и принял бы необходимые меры или окончательно смирился. Ну, а зимой?! Откуда она берется зимой? Тоже с улицы? К тому же в закупоренном наглухо пространстве на восьмом этаже. Согласитесь, это уже настоящий бред. Мой знакомый просто галлюцинирует. Ведь если следовать его первобытной логике, то зимой я ежеутренне должен был бы обнаруживать на журнальном столике снег, или хотя бы лужицы, намекающие на то, что снег здесь некоторое время назад присутствовал. И, честное слово, я бы ничуть не удивился. Но, просыпаясь зимним утром, я вижу все ту же пыль... И с этим я не согласен!

Недавно я экспериментальным образом проверил еще одну теорию, которая, несмотря на кажущуюся фантастичность, представлялась, да и представляется ныне, наиболее верной. С помощью друзей, работающих в какой-то метафизической экскрементальной лаборатории, мне удалось раздобыть все необходимое для проведения опыта оборудование. Суть заключалась в следующем: я помещаю журнальный столик под стеклянный колпак, где установлен строгий режим абсолютного вакуума, и спокойно ложусь спать. Что и было с успехом проделано. Кошмары не мучили. Утром, тем не менее, пыль по-прежнему покрывала поверхность столика, что и требовалось доказать. Следовательно, как я и предполагал, пыль есть продукт распада моего журнального столика, да и любого другого предмета, на котором мы можем ее обнаружить. Идея недурна. На этом, казалось бы, можно остановиться, успокоиться. Но меня смутило вот что: если эта теория верна, а сомневаться в ее правдоподобии не приходится, то от моего ж.с., давно уже должна была остаться лишь "дырка от бублика", иными словами, он давно уже исчез бы из поля моего зрения, превратившись в ничто. Он же, напротив, вполне существует, и, несмотря на некоторую уже упомянутую шаткость, все же способен выдерживать весьма значительные нагрузки, - читай правильно - меня.

Лишь сегодня я окончательно понял в чем дело. Скорее всего, пыль - действительно продукт распада предметов и мусор времени. Но этот процесс слишком медленный для того, чтобы мы могли его заметить, и мы, в силу, должно быть, привычки, продолжаем пользоваться предметом так, как будто он всегда один и тот же, и ничуть не изменился. Мы видим его таким, каким хранит этот предмет наша память. Мы как бы восполняем случившиеся в предмете изъяны псевдоматерией нашей невнимательности, и видимо граница между воображением и действительностью не столь уж непреодолима, как об этом твердят.

Кстати, вы наверняка замечали, как быстро разрушаются вещи, которые мы лишили своих милостей. Они исчезают бесследно, как если бы и вовсе никогда не существовали. И наше пристрастие к старинным вещам тоже имеет свое начало в этой подмене: в их псевдоматерьяльности. Ведь антикварная вещь полностью является продуктом человеческого воображения, грез. И наше пристальное к ней внимание преображает и достраивает ее. Она, в некотором смысле, становится отображением и подтверждением существования в этом мире нас самих. Собственно говоря, в этом случае мы видим уже не сам предмет, а его - пользуясь терминологией Борхеса - "хренир".

Но и мы сами, возможно, давно уже пыль, заметная на полированной поверхности бытия лишь в солнечные дни.

 

ОТЧЕТ ОБ ОКОННОМ СТЕКЛЕ

 

Я сижу на кухне, беседую по телефону, смотрю в окно. Там неплохо. По телефону мне говорят, что все происходит в определенной, раз и навсегда установленной последовательности. Всегда. Жизнь циклична, и из этого замкнутого круга не вырваться никому. Подобные попытки лишь выдают низкий коэффициент интеллекта, а так как он у меня действительно невысокий, то я соглашаюсь. Короче, все это мне нужно учитывать, то есть не следует забывать, что любое событие имеет свою протяженность, разворачивается во времени, как, скажем, " Song with orange " Чарли Мингуса, или все три цвета Кшиштова Кислевского, где все происходит будто в жизни, развивающейся циклически за окном. Теперь там идет дождь, холодно. И сказать, что там хорошо, можно, разве что, сидя на кухне и беседуя по телефону.

Когда смотришь в окно, то как-то забываешь о телефонной болтовне и том, что сказано, настолько увлекательное это занятие - смотреть в окно. Но оконное стекло игнорируешь также, предпочитая думать, что ты и тобой наблюдаемое - примерно одно и тоже, в сущности. Так, кажется легче жить. Впрочем, даже в этом случае, оконное стекло порой замечаешь, - оно хоть и прозрачное, но не как воздух. А еще его можно разбить. Однако предполагать стекло некой действительно существующей субстанцией, - до такого ты не доходишь. Впрочем, и о его метафизической сущности, чего мухи, к примеру, не знают, говорить нелепо.

Мухи ни фига не смыслят в метафизике, но вот оконное стекло воспринимают как-то по особенному, иначе чем объяснить их настойчивые попытки пролететь сквозь, словно там, по ту сторону им будет хорошо, они будут более, что ли, счастливы. И они бьются об оконное стекло, словно желая оказаться в потустороннем мире, желая совершить путешествие, сродни дантову. Но им, кажется, просто не хватает скорости, потому что, чтобы пролететь сквозь стекло, требуется развить очень высокую скорость, как минимум скорость света. Стекло тем и отличается от других твердых субстанций, что преодолимо. Мухи, похоже, об этом догадываются. Некоторым из них, особенно сверхскоростным, все-таки удается пролететь сквозь стекло. Другие же, и их большинство, гибнут от отчаяния. Люди же, не желая умирать из-за пустяков, предпочитают оконные стекла не замечать, хотя те, обычно, холодные, и к ним приятно прижаться лбом.

Стоит только нам заметить оконное стекло, как сразу появляются "по эту" и "по ту" его стороны. Мы же, где бы ни находились, всегда "по эту". И для такого наблюдателя, находящегося безвылазно "по эту", "по ту" - всегда сомнительно. Но с еще большим недоверием он относится к самой появившейся границе между ранее неделимым, что обозначалось словом "жизнь". И если жизнь теперь протекает "по ту" сторону, то кто же я? А если "по эту", то и вовсе становится жутко, словно живешь в батискафе, опущенном на большую глубину, и потому выходить из него не следует, отчего пространство "по ту" сторону теряет для человека всякий утилитарный интерес. Ну, на него, конечно, можно глазеть, как на небо, или, от нечего делать, забавлять себя каталогизацией находящихся там предметов, но мы этого делать не будем, так как подобное занятие быстро надоедает, а еще потому, что такой каталог был бы, в принципе, бесконечен и не давал бы действительного знания о том, что же на самом деле происходит "по ту" сторону. При этом безусловно глупо было бы предполагать, что выйдя через дверь на улицу или наоборот - войдя в дом, мы могли бы очутиться "по ту" сторону. Нет, мы по-прежнему "по эту", лишь несколько изменили ракурс, угол зрения, точку отсчета. Система же координат осталась прежней.

А стоит ли вообще пытаться оказаться "по ту" сторону? Не знаю. Однако, заметив однажды оконное стекло, мы уже не можем его игнорировать, а значит навсегда лишены иллюзии полной гармонии с миром. Мы раздвоились. Мы навсегда застряли между комфортным положением наблюдателя и желанием стать той, забывшей о подсматривающем оке, субстанцией. Мы чувствуем некий дискомфорт, чего-то чему-то несоответствие. Но, возможно, благодаря этому и ощущаем себя живыми, живущими. Впрочем, такая сладкая жизнь существует лишь по одну сторону, разворачивается во времени, и значит имеет определенную продолжительность и конечна, то есть через какой-то промежуток времени она уже не существует, а только существовала, не есть, а была. Была как возможность себя самой, как некоторое потенциальное существование, так и неслучившееся.

Мухи, пролетев сквозь стекло, становятся либо звездами, либо ангелами. Человек же в любом случае остается собой. Так стоит ли, повторите вы свой вопрос, стоит ли пробовать? Наверное, нет. Но, заметив однажды оконное стекло и понаблюдав за мухами, неожиданно понимаешь, что не попробовать невозможно...

 

ТЕРПИМОСТЬ

 

Я довольно-таки спокойно отношусь к чужим успехам или популярности. Впрочем, если уж быть честным до конца, то, может, и не совсем спокойно, но, по крайней мере, терпимо. В смысле: прочитав "Выше стропила, плотники" Джерома Сэлинджера, не стремлюсь прикончить ни Джона Леннона, ни Ребеку Шеффер, ни кого другого. Тем паче, что первые двое уже мертвы, а остальные, те, кто по недоразумению еще жив, столь недосягаемы, что глупо даже пытаться. Да и неинтересно. Короче говоря, я не завистлив. А вот другие люди... Не знаю. Не знаю.

Как-то раз пришел ко мне Икс (я не буду называть его настоящее имя, так как оно ныне слишком известно), так вот, пришел ко мне и спрашивает, читал ли я повести Сэлинджера. Читал, честно отвечаю я, а сам думаю, зачем это он ко мне пришел и почему спрашивает о Сэлинджере. Ах, читал, значит, обрадовался Икс, вот как славно, я ведь тоже читал. И достает из кармана огромный ножик с таким, знаете, элегантным желобком для стока крови. Ну, я даже испугался немного. Вот, думаю, прирежет ведь сейчас. Он существо нежное, тонко чувствующее, ранимое, прирежет и все тут. Но потом думаю, чего ему меня резать, нет в этом никакого смысла. В конце концов, ведь это не я написал "Дар", определенно не я. Вот возьму и спрошу у него, читал ли он жулика Делеза. Если скажет, что не читал, то под этим предлогом дам ему книгу и выпровожу, мол, пока не прочтешь, не о чем нам разговаривать. А если скажет, что читал, то тем более выпровожу, потому что с такими я сам не разговариваю. Хотел спросить, но почему-то не спросил. А Икс смотрит мне прямо в глаза и говорит, да, это хорошо, что мы с тобой такие начитанные, и тут же абсолютно халоднокровно превращает себя в покойника, делает харакири. Ох уж мне эта "звездная болезнь". Прямо чума двадцатого века.

Впрочем, читателя не обманешь. Читатель уже догадался, что всю эту историю я выдумал. И действительно, не буду врать, выдумал. А что мне, по вашему, оставалось делать?! Что говорить следователю, который меня допрашивал?! Вот то-то же! Хорошо еще, что следователь мне попался образованный. Другой бы ни за что не поверил. А этот не только поверил, но еще и про Ребеку Шеффер рассказал. Была такая американская актриса. В общем, поболтали мы с ним о всяких пустячках, маньячках и причудах гениев, да и разошлись. На прощание он, конечно, пробормотал что-то о большой утрате для всей российской словесности, но и мне посочувствовал тоже, ведь я мог пасть невинной жертвой искусства. Мог, говорю.

Но читатель, конечно же, хочет знать, что произошло на самом деле, в действительности, так сказать. Не понимаю, зачем это ему! Но раз хочет... Извольте!

Был вечер. Икс пришел ко мне как обычно, - без предупреждения. Но на этот раз абсолютно не вовремя. И не то чтобы я предавался какому-нибудь милому пороку, а он помешал. Совсем нет. Просто я был ужасно занят. А если даже и не занят, то что? Можно приходить не предупредив? Никакой деликатности. Какая бесцеремонность! А еще гений. Интуит, блин, как пишут о нем в критических статьях всякие бездельники. К тому же, страшно творческ. Ну, а я здесь причем? Может, я вовсе не философ, не теолог. Может я занят!

Ладно. Был, как я уже сказал, вечер. Я как раз спокойно валялся на диване, пил кофе и перечитывал "Выше стропила, плотники". Вдруг звонок в дверь... Открываю, вижу стоит Икс и ехидненько так улыбается. Страшно, говорит, рад тебя видеть. А я ненавижу, когда приходят без предупреждения и вот так улыбаются. Просто ненавижу!