* * *

Как легко согласиться, что ты неудачлив во всем и позорно слаб…

Невесомость какая сразу, свобода от обязательств, поползновений!

Ничего нет глупее славы на свете, коварней денег, практичней баб,

Безнадежнее бедности, бесполезнее сочинительства стихотворений.

Отдыхай – с ярлыком «ни на что не годен», со скромной пометкой «брак».

Закури сигарету, выпей, что Бог послал, полистай газету.

Все едино! Не сладко ль тебе, не тепло ль пропадать, дурак?..

Можно выбиться в люди, конечно, заняться делом – охоты нету.

Суетливая хищная жизнь протекает за окнами… Ей плевать,

Кто ты есть. Хорошо, в силу полной взаимности возврати этот жест небрежный.

В симпатичной компании – стол, пара стульев, книги, торшер, кровать –

Проведи весь день, как обычно бесхитростный, заурядный, почти безгрешный.

Ночь навалится липкая, в зарослях раскуражится соловей,

Увлеченная пара котов развернет в темноте баталию,

Где-то взвоют собаки, промчится скорая, поезд пройдет… Скорей

Завернись в одеяло, усни, сновидение нежно обняв за талию.

О, июньские сны! Шестилапые бабочки, усики, мягкие хоботки,

Волоски под брюшком, замирания, вздохи, полусогнутые колени.

О, прогулки ночные, полеты, заплывы, стремительные гребки,

Шелковисто-расплывчатые, округлые, удаляющиеся тени!

Будь себе одному благодарен за еще одно измерение, за полуночный мир,

Где ты неуязвим для реальности с ее грубой правдой и будничною тоскою.

Жизнь дневная похожа порой на зияние, на пустоту, пунктир –

В промежутках меж собственно жизнью, бесплотною, непредсказуемою, ночною.

 

* * *

И не пытайся увлечь, потрясти, восхитить…

Жалости даже не вызовешь – так заурядна

Жизни минувшей и длящейся скудная нить.

Исповедь слишком скучна и длинна, и нескладна.

Надо же было так долго носиться с собой,

Ждать и готовиться, верить и намереваться!..

Да успокойся, утешься и этой судьбой,

Не мелочись, говорю, перестань унижаться.

Как хороша эта мрачность вечерняя, снег!

Неумолимость и медленность существованья.

Тонет во тьме, в поворотах судьбы человек.

Но и в безвестности этой есть очарованье.

Запах предзимья над городом спящим плывет.

Все, что ни выпадет, надо встречать без испуга –

Скуку повторов, зиянье невнятных длиннот,

Замкнутый круг одиночества, вроде недуга.

Грозно встает над поверхностью голой земли

Близкой зимы торжество, отчужденья громада.

Были надежды – не понял и сам, как прошли.

Но все равно, говорю, суетиться не надо.

 

* * *

 

Постарев и со многим смирившись, не столько морокой

Тяготишься обыденной или ничтожностью роли,

Сколько трепетом смутным терзаем, какой-то тревогой…

Перед бренностью собственной и бесполезностью что ли?

Этот липкий испуг заставляет тебя суетиться.

Понимаешь, что глупо и тщетно, а все же хлопочешь.

Улыбаясь смущенно, в чужие бесстрастные лица

Смотришь с тайной надеждой и страхом, понравиться хочешь.

Не внесенный в реестр, обитающий где-то за гранью

Трафарета, сместившийся в неосвещенную зону,

Прожектерством, апломбом и всякою прочею дрянью

Начиненный, ты все-таки льнешь неуклюже к шаблону.

Сердце в жалкой истерике мечется – время уходит! –

Как невеста на выданье в душном своем захолустье.

Сколько мысль не петляет, куда ее Бог не заводит –

Все втекает в бессмысленность – как в неизбежное устье.

Представляется жизнь затянувшейся, полной повторов,

И позорною слабостью кажется ужас предсмертный.

Впрочем, это из области пьяных ночных разговоров…

Разум бдит ограниченный, благоразумно-инертный.

На помятом лице – след упорной бессонницы. Вялый

Лоб украшен, как шрамом, страдальчески резкой морщиной.

Натыкаешься в зеркале вдруг на пустой, одичалый

Взгляд и долго любуешься новорожденной щетиной.

А накрутишь с угрюмым терпением диск телефонный

Или в гости напросишься, вооружившись бутылкой,

Всякий жест твой естественный числится как незаконный,

Провиденьем встречаемый сонной и скользкой ухмылкой.

 

* * *

Какая-то тоска жила во мне всегда

И лишь по временам слегка ослабевала…

Была ль тому виной грозящая беда,

Несбыточность любви, потребность идеала?..

Не знаю до сих пор причину детских слез.

И вспомнить не могу, что давнею порою

Мне не давало спать – собачий лай в мороз,

Дождь или старый сад, колышущий листвою?..

Когда по потолку метался мотылек

Или сверчок твердил бесхитростную фразу,

Я до утра заснуть от жалости не мог –

К ним или же к себе, ко все живущим сразу?..

Что вызывало боль, какая мысль рвалась

В минуты той тоски в сознанье достучаться?..

Пойми ее тогда, другим бы я сейчас

Был – ей бы не пришлось все время возвращаться.

То ночью наплывет, то подкрадется днем –

То тяжестью в груди, то странной пустотою…

Как я о ней забыть хотел бы на твоем,

Любимая, плече, прильнув к нему щекою!

Чужие города, скоротеченье лет,

Вокзалы, поезда, ревущие во мраке…

А мне, кроме тебя, другой надежды нет,

Как отыскавшей кров стареющей собаке.

 

НОВОГОДНЕЕ.

Вот года медленный излет,

И вновь томительный разбег.

На стершийся несвежий лед

Разреженный крошится снег.

Окрестности ушли во мрак.

Бесплатной выставкой чудес

Свой круг вращает Зодиак

В клубящемся чаду небес.

Нервозные хлопки шутих,

Плебейская возня петард.

Скорей бы карнавал затих,

Натужный исчерпав азарт.

Известно же, не разгадать

Цикличности неспешной суть.

Так лучше уж спокойно спать,

Чем двигаться куда-нибудь.

В запутанном и темном сне

От шума бы укрылись мы

На самом сокровенном дне

Разыгранной как фарс зимы.

Какой-то минимальный снег

И дальше бы летел с небес,

И новый надвигался б век

С надеждою наперевес.

Тот, кто, как моль, пронзен иглой

Линейного теченья дней,

На тайну драмы мировой

Смиренней смотрит и грустней.

 

* * *

Какой нынче ветер с утра!

И кровельной жестью гремит,

И пыль по дорогам метет.

И на море, видимо, шторм.

И солнце над миром встает

Такое, что больно глазам.

И мощно, как будто в грозу,

Деревья листвою кипят.

И вдруг появляется мысль:

Так будет, когда ты умрешь –

Ни сонма чумазых чертей,

Ни ангельских крыльев, ни рек

Подземных с тяжелой водой,

Ни робких бесплотных теней…

Один ослепительный свет,

Продутая ветром лазурь –

Вне координат и границ

Вневременная пустота.

Смеркается. Стекла дрожат,

Как в бурю, и листья шумят,

И ветер нагнал облака.

И холодно так, и темно…

На море, наверное, дождь.

 

* * *

Так же, как небо, как стужа, как зной,

Так же, как ведренный день и ненастье,

Так же естественно странное счастье

Всюду, всечасно быть только собой.

Так же, как сумерки, дым и туман,

Так же, как вечер с дождем моросящим,

Так же таинственно – быть настоящим,

Распознавая соблазн и обман.

Так же бездонно, как вся пустота,

Что затопила собой Мирозданье,

Полупрозрачное осознаванье,

Неуловимая подлинность та.

Так же изменчиво, как облака,

Столь же заброшенно и одиноко,

Будто отныне небесное око

Не различает тебя свысока.

Так же, как время, как мрак или свет,

Так же мучительно, невыразимо,

Так же невнятно, как тянутся мимо

Вехи событий вдоль линии лет.

Так же, как снег, выпадающий вдруг

И за окном мельтешащий наклонно –

Заполночь, слепо, темно, обреченно –

Так же бесследно, как ветер, как звук.

Так же, как дерево, дуб или клен,

Мешкая, падая, ветви ломая,

Так же безмолвно – уже умирая –

Так же бесцельно, как море, как сон.

 

ЗИМНЯЯ НОЧЬ.

 

По небу жемчужное облачко движется медленно, медленно, еле заметно.

Как будто живое, одно на все небо, подсвечено сбоку луною.

Все крыши, все башни, все трубы, все кроны деревьев, все то, что предметно

И что беспредметно – окутано светом, расчерчено мраком, полно тишиною.

Магнитное поле Земли неподвижно, как зимнее поле, покрытое снегом.

Космический холод сжимает в прозрачных ладонях воздушную сферу.

Когда одержимы одним теплокровные твари – ночлегом и хлебом –

Тогда все незримое глазу, неслышное уху легко принимаешь на веру.

На улицах пусто. Однако присутствие жизни душа подмечает повсюду.

Разумно и холодно звезды взирают на одушевленные тени.

И стужа-колдунья легко уподобила парковый пруд изумруду

В колючей оправе сухих серебристых, недвижимо спящих растений.

И что-то еще в этой ночи неявно присутствует, тоже как будто живое.

И облачко, тихо плывущее в лунном сиянии, кажется частью

Какого-то замысла бесчеловечно прекрасного. Слово любое

Робеет пред ним и не в силах уже отразить ощущение муки и счастья.

Не птицы, не звери, не люди как будто сейчас населяют пространство, а боги.

К заброшенным капищам духи слетаются древние, воя утробно,

И требуют жертвы. И призрак навстречу, качаясь, бредет по дороге…

И сердце в восторге и страхе стучит, откровению внять не способно.

 

НОЧНАЯ ПРОГУЛКА.

 

Деревня огни погасила,

Уйдя в первобытные сны.

Незримо сгущается сила

Звенящей в ушах тишины.

Серебряный лунный щербатый

Сияет над крышами шар.

Слоистый и голубоватый

Над пастбищем стелется пар.

Какая простая свобода –

Брести от жилья наугад

Под синим шатром небосвода,

Где вечные звезды горят,

Где, криками полня окрестность,

Совиные тени снуют…

Наверное, так бестелесность

При жизни еще познают…

Брести, как в раю невозможном,

Не веря и веря себе,

В сиротстве, в восторге тревожном,

Навстречу случайной судьбе.

Брести, переполнившись страхом,

По пустошам, мимо теней,

Без сна над растительным прахом

Парящих в печали своей.

Сквозь призрачный мир темноликий,

Дорогу назад потеряв,

Сквозь трепет и шелест, и блики,

По морю бескрайнему трав.

 

* * *

Когда твоя жизнь значит меньше, чем значит –

Ни славы, ни власти, ни денег не надо…

О чем в это время душа твоя плачет

Средь дыма и гула, средь грома и чада,

В слепой толчее человечьего стада?

Ей смысла – для всех очевидного – мало,

Скучна ей привычка, тесна ей квартира.

Наверное, помнит, как прежде сновала

По легким невидимым струнам эфира

Во все уголки необъятного мира.

Ты веришь, однажды откроется дверца?

Ты знаешь, все может еще измениться?

Из клетки грудной, из горячего сердца

Порхнет на свободу, раба и должница,

И вечноживущего неба частица.

Не кайся, не майся в напрасной обиде,

Пусть потом пропитана смертным рубаха…

Зачем же летунье свободной, сильфиде

Сомнения приговоренного праха,

Землистая маска животного страха?

 

ЗИМНИЙ РАССВЕТ

 

Разрешается ночь безучастным и тихим рассветом.

Серый зимний денек, как судьба, неизбежен уже.

От себя самого не спастись побасенкой, секретом…

Тяжело на душе.

Нужно было молчать, нужно было себя сторониться,

Нужно было тайком, под какой-нибудь маской смешной

Промелькнуть через жизнь, как сова, как полночная птица,

Притворясь тишиной.

Перестуком часов отчуждается время. Но скоро ль

Разрешенье загадки, расплата, развилка, рубеж?

Снегопад за окном, как всегда, не боится повторов.

Он по-прежнему свеж.

Вялый шорох машин да одышливый скрежет лопаты,

Окна в доме напротив, суставы нагих тополей –

Вот и весь антураж на события шибко богатой,

Яркой жизни моей.

Честность – жалкий предлог, жидкий корень того мелкотемья,

Что растет, как трава, как деревья в земле городской…

Только крыши да небо, да снег за деревьями теми

Различаю с тоской.

 

* * *

Чем же, чем обычно заканчивается пребывание в тупике?

Может быть, ощущением безусловной, но не распознанной до конца потери?

Сутки, месяцы, годы безмятежно старея, уносятся налегке,

Как-то слишком приватно, робко,

безо всякой шумихи – сквозь окна, двери.

Вот и пыль появляется из ниоткуда по пути в свое никуда,

Подтверждая недолговечность окружающих нас предметов,

Но не все так плохо, не все. Например, вода

Возвращается к нам в виде снега, дождя, не тая секретов.

Существуют вещи, стремящиеся к накоплению вопреки всему,

Скажем, пивная тара, усталость, невымытая посуда.

Существуют люди, сочувствующие Тому,

Кто на самом деле не виден уже отсюда.

И приход весны, неоднажды смущавший ум,

Воркование голубей, воздух, кружащий голову оголтело,

Существуют, как звон в ушах,

замедляющийся, переходящий в шум,

Все еще узнаваемый, но уже ускользающий,

ускользающий из души и тела.

 

* * *

С полуночи еще тяжелый мокрый снег

Лениво, но всерьез и без поблажек валит.

И город целый день, не поднимая век,

Лежит, как неживой, холодным светом залит.

Советчики ль, врачи на лестницах стоят?

Глазами донных рыб буравят сумрак двери,

Вдруг самый тихий стук услышат, отворят,

Помогут и поймут?.. Никто уже не верит.

Кому бы рассказать, о том, что на душе,

Пробиться б, прокричать в заложенные уши

О том, о чем не раз все сказано уже,

Все сказано давно?.. Никто не хочет слушать.

Надеешься, тебе чуть больше повезет,

Однажды на тебя посмотрит благосклонно

Судьба, твоя душа к чужой душе прильнет

И ей расскажет все, как чеховский Иона?..

Надейся. Снова ночь, не зажигая звезд,

По кругу притечет из области соседней.

И будет путь сквозь ночь невыносимо прост,

Обычен. Ты такой не первый, не последний.

 

* * *

Не знал я примет и гаданий – по звездам, по дыму,

По пеплу, по воску, по снам, по бараньей лопатке…

И зренье, и слух наугад не вверял серафиму,

Постылым, бескрылым рассудком рискуя в остатке.

Обидно мне стало – была моя жизнь молчаливой,

Как будто стеклом от меня заслонялось пространство.

Скользил по верхам я – бесцельно и нетерпеливо –

И даже любил эту спешку и непостоянство.

На чудной земле, где тюремщиком каждому каждый,

В объятьях, как в клетке немой безразличной природы,

В раю, как в аду, суждено мне томиться от жажды,

Когда под ногами текут животворные воды.

И вот для меня пребывают немыми доныне

И недра, и горы, и кроткие души растений.

Как знаки, лишенные смысла, бегут по равнине

То пыльные вихри, то птиц треугольные тени.

А мог бы я слышать, как рыбы поют, словно трубы,

Губастых, морщинистых ртов разевая воронки,

А мог бы я знать, что бормочут грибы-тенелюбы,

Угрюмые камни, заложницы смерти-поденки.

Но самое грустное – словно в немой киноленте,

Отснятой Бог знает когда и зачем в Голливуде,

Такие речистые, шумные в каждом фрагменте,

Меня окружают глухие счастливые люди.

О чем говорим мы друг с другом, не слыша ни слова,

Куда мы все время толкаем и тянем друг друга?..

Неужто в нас кто-нибудь верит и снова, и снова

Спасти уповает, свести с обреченного круга?

 

* * *

Не в темном шкафу, а во мне обитает скелет,

Я череп бугристый его осязаю рукой.

Он в плоть мою теплую только на время одет,

Как будто на время во мне поселился другой.

Откуда мне знать, что с ним будет, когда я уйду,

Оставив на всем белом свете его одного.

Я на руку руку ему машинально кладу –

Бездумно, беспечно, как будто и нету его.

А он поживет еще, если не будет сожжен.

А он полежит еще в тесной древесной глуши,

Когда разойдутся родные с моих похорон,

Когда не останется больше вокруг ни души.

Его, словно друга, корнями обнимут кусты,

Обступят деревья, зашепчется нежно трава,

И ветер ночной прогудит для него с высоты,

Ручей пробормочет неслышные ныне слова.

А может, растащит по норам лесное зверье –

И станет он, белый, любимой игрушкой волчат.

Не верит, не верит он в долгое счастье свое,

Опять его зубы от боли и страха стучат

 

* * *

Плывут бессчетные века вдоль по течению небес,

И отпадает сам собой простой вопрос « зачем?».

Плывут строенья, облака и люди, и река, и лес –

Здесь мертвых больше чем живых, но места хватит всем.

Вот переправа на реке, и я стою на берегу,

А там, за темной быстриной, угрюмая страна.

Не знает сущее границ, но я поверить не могу,

Что переправа на реке – лишь видимость одна.

Я чувствую, что виноват – особенно перед собой! –

И, может, только потому не отворят мне врат

Туда, где нет уже причин бороться попусту с судьбой,

Где каждому найдется друг, товарищ или брат.

И пусть мне оправданья нет, а все-таки и я любил

Порою больше, чем себя, всю эту синеву,

С ее безумной глубиной, механикой ночных светил

И тем, что держит целый мир, как лодку на плаву.

 

* * *

Прислушайся к мраку, к наволглой ночной тишине.

В ней странные звуки, как твари живые, снуют…

То шорох, то стук пробежит по шершавой стене,

То скрежет и скрип перекличку впотьмах заведут.

Как будто без цели и смысла, без веских причин,

Лишенные права на жизнь среди белого дня,

Не в силах они удержать напряженных пружин,

И вот начинаются хлопоты и беготня.

Как неоднородна ворсистая ткань тишины!..

Хлопки и щелчки – будто пятнышек тающих ряд.

Мерцанье и трепет натянутой в высях струны,

Сферический треск, прямиком уносящийся в ад.

Замри и прислушайся – будь наконец терпелив! –

Тогда ты услышишь морской наплывающий шум

И скрежет древес, и кузнечика вязкий мотив,

Всю исповедь ночи, бубнящей взахлеб, наобум.

Вращается ступица, шаркают тяжко шаги,

В оврагах и ямах спрессованный воздух звенит,

И ты здесь замечен, пусть даже не видно ни зги,

И ты был услышан и узнан, и ты не забыт.

 

ДЕРЕВО

Мне снилось дерево. Казалось, что оно

До неба высится. В открытое окно

Я видел крону с оголенными ветвями

И мощный ствол, одетый жесткою корой,

С дуплом бездонным, словно с черною дырой,

Куда всосется все, куда мы канем сами.

И я подумал – дерзновенна нагота,

Как откровение – ни птицы, ни листа,

Величье мрачное, встающее из праха,

И небо серое, и ветер в вышине…

И приоткрылось что-то странное во мне

И что-то страшное, и что-то - глубже страха.

Весь опыт жизненный не стоит ни гроша,

Когда впустую расточается душа,

Не зная смысла своего и назначенья.

Вползти б змеей вдоль по шершавому стволу

В хитросплетение корней, в слепую мглу,

В ту немоту, что и была до сотворенья.

Быть может, суть существования проста.

Кем бы не мнил себя – ты только сирота,

Куда б не влекся ты, а прошагаешь мимо.

И сколько скарба ни возьми – ты налегке,

И на каком не говорил бы языке,

Косноязычие твое непоправимо.

 

* * *

Что держит мышцы в напряжении,

Мешая вовремя заснуть?

Душа томится в заточении,

Но мешкает пуститься в путь.

Пустая глупая привязанность

К сюжету канувшего дня,

Как будто тяжкая обязанность,

Упорно мучает меня.

Стоят задачи выживания,

Гнетут расчеты наперед

И беспокойство без названия,

Которое лишь смерть уймет.

Куда-то все спешу одышливо

В ночной звенящей темноте.

Но спешки смысл не мною вымышлен

И я родился не за тем,

Чтоб эта тела неустроенность –

Как будто сам себе чужой –

Меня томила, как раздвоенность,

Как разногласие с душой.

Не лучшим было бы решением

Утратить над собой контроль

И перестать с ожесточением

Играть навязанную роль?

 

* * *

После двухчасового наркоза в уме правит бал пустота,

Равнодушье к судьбе и цветные абстрактные пятна.

Может, вправду река протекает в пространстве – как будто черта.

Переплыл – и уже не захочешь вернуться обратно.

Мне не вспомнить, не вспомнить ее погруженных во мрак берегов,

Ивняком ли поросших, осокой, увязнувших в иле…

Только, кажется, мглистый накинув на память покров,

Две – три женщины тихо о чем-то со мной говорили.

Милосердная сизая мгла повела, потянула меня

Далеко за собой, по глухим, по извилистым штольням…

Правда, не было в нижнем, безветренном мире ни ночи, ни дня,

Ни ладьи, ни огня… Словом, душу мою не смутило ничто в нем.

И не пел в тех угрюмых и гиблых краях безутешный Орфей,

Быстроногий Гермес не ходил никому провожатым.

В сером шорохе родственных, полупрозрачных теней

Не кружился растерянно сам я, как меченый атом.

 

И в который уж раз сокрушенно твержу – не дано, не дано!

Оглянувшись назад, только тьму вижу я без начала и смысла.

Пустота обнимает меня, и глядятся в ночное окно

Лишь чудовищных звезд бесконечные мертвые числа.

 

* * *

Жуки Скрипуны и жуки Носороги,

Жуки Усачи и Олени,

Деревьев и трав уязвленные боги,

Былого ущербные тени.

Могильщики, Пильщики и Скарабеи,

Несметны вы, но незаметны.

Вам ближе, роднее дриады и феи,

Языческий мир многоцветный.

Улитки, кузнечики, бабочки, пчелы.

О, сколько вас было в июле!

Молитвы твердили жрецы Богомолы,

А к осени разом уснули.

Сойду ли однажды в ваш мир потаенный,

Безличностный, но не безликий,

Где стебли цветов встанут, словно колонны,

Поднимутся травы, как пики.

Где бабочка сядет, мерцая очками,

И звать ее будут Ванесса,

Где я подружусь, словно брат, со сверчками

В мифическом царстве Гадеса.

Где крылья расправив, как Бражник отважный,

Взлечу я в нездешнее небо,

Где боги откроют секрет, что не важно,

Я был вообще или не был.