Ире

* * *

Что моей памяти с этим летом
Делать? Отложится про запас,
Как своим колющимся букетом
Англия провожала нас. –

Роза в объятьях чертополоха…
Три леопарда, шотландский лев...
Как тебе было в дороге плохо,
Как я помалкивал, присмирев!

Но уж зато мы потом ходили…
Как мы ходили до темноты!
Словно влюбленные с Пикадилли,
И широко улыбалась ты.

Этому гению места, чуду,
Прикосновению легких крыл
Юности – жаловаться не буду,
Что я почти уже их забыл.

* * *

Обнявшись, лев с единорогом
На задних лапах привстают.
Игрушечной, хранимой Богом
Твоей монархии уют,

Британия-островитянка,
Мне, как рисунок детский, мил.
Пролива сливовая склянка,
Где чаек чипсами кормил.

В тумане замерло над нами
Светило, как велел Навин,
И повторяют губы сами
Девиз заветный: save the queen!

Храни чудесную обитель,
Где новый старому вослед –
Преемник, а не разрушитель…
Где как бы даже смерти нет.

* * *

Лапки у уток красны, как мундиры
Гвардии Елизаветы Второй.
Наши по Лондону ориентиры –
Готика башен и мальчиков строй

В шапках медвежьих. Развод караула.
Стонут волынки писклявей и злей,
Словно им музыки этой надуло
В уши с седых каледонских полей.

Тут-то, на юге, – лафа и малина:
Гуси в прудах и в садах цветники.
Нет никаких оснований для сплина
Аглицкого и российской тоски.

Вот с Березовским живет потому-то
Тут Абрамович. Зайдем на Пэлл Мэлл?
Где ты, чукотская вьюга и смута,
Собственности передел, беспредел?

Наше мученье и наше богатство,
Косноязычный, он в «Челси» вложил –
В духе российско-британского братства.
Что б я так жил!

ВОРОН

Пока он тут – все выдержит стена
Белесых скал, нависших над Ла-Маншем,
И время с курса гринвичских башен
Не сможет сбить приливная волна
Истории... Лишь мы тебе помашем
Издалека, зеленая страна.

Пока он тут и крыльев антрацит,
Как черная дыра на пестром фоне,
Мелькает здесь и там, – ничто короне
Не угрожает, даже плебисцит.

Пока он тут – не перейдет границ
Мерцающее шелком и атласом
Сиреневое море. Кормят мясом
Бифитеры благословенных птиц.

Пока он тут – отпор стихиям дан,
И хаос укрощен рукою властной,
И вопреки пророчице опасной,
Бирнамский лес нейдет на Дунсинан.

ЛЕБЕДИ

В озерном краю у причала
Кормили с тобой лебедей.
Волна отраженья качала
Баркасов, деревьев, людей,

А самое главное – неба,
Лазури его без границ.
За брошенным ломтиком хлеба
Кидалось с полдюжины птиц.

Тех шей белоснежных изгибы,
Тот блеск раскрываемых крыл…
И мы здесь родиться могли бы,
Да, видно, иное сулил

Нам рок. Потому, замирая,
Забыв, как тревоги гнетут,
На миг с отражением рая
Земного мы встретились тут.

* * *

У Стоунхенджа, над которым
Парадом правят облака,
То громоздясь, подобно горам,
То растекаясь, как строка

Какой-то неземной поэмы,
Самим себе не веря, где мы,
Стояли, целя объектив
В раскиданные мегалиты.
И непонятно с ветром слиты
Бубнили камни свой мотив.

Покой стотонной глыбы прочен;
Вдали зеленые поля,
Пасутся овцы вдоль обочин,
Хвостами вяло шевеля.
Бегут машины пестрой лентой
По трассе мимо монумента.

О, вот иллюзия, что нет
Забвения, исчезновенья,
И молодые поколенья
Ступают пращурам след в след,
И небо шлет тебе привет,
И вечны каменные звенья.

В БРИТАНСКОМ МУЗЕЕ

«Вы все еще плывете?»
«Мы все еще плывем!»
Александр Кушнер

Саргон, Ададнерари, Набонид…
Никто, мой друг, тебя и не винит,
Что ты не помнишь их имен победных,
А на слуху Зидан, Тьерри Анри.
Мы словно бы у времени внутри,
Внутри его сегментов, неприметных,

Но герметичных. И не передать
Оттуда нам, как после будут звать
Певцов, царей, героев и пророков.
И только здесь гул голосов, как вал
Морской. Ответь мне, Ашшурбанипал,
Когда настанет исполненье сроков?

На ассирийских барельефах мгла.
Жизнь не прошла, а только замерла,
Но мне дано войти в ее пределы,
Где ловят рыбу, поят лошадей,
Куда-то гонят скованных людей
И прямо в солнце выпускают стрелы.

* * *

В «Глобусе» над сценой бестиарий:
Рак зодиакальный, Скорпион,
Близнецов тут, как и Рыб, – по паре,
Лев, Овен, Телец, Стрелец-Хирон,

А еще помянем Козерога,
Водолея, Деву и Весы.
Так, по кругу, вдумчиво и строго
Время движут звездные часы.

А под них подстроены земные,
Чтобы их легко перевести
На века, обычаи иные...
Женственны актеры-травести.

Все смешалось в доме Капулетти.
Кем, кому платок заветный дан?
И не отрываясь смотрят дети
Ста народов, трех десятков стран.

Что там «Глобус»! Целый город слава
Кормит. И идут с открытым ртом:
Эйвон – слева, дом, где умер, – справа
(То есть место, где стоял тот дом).

То ли был он, то ли не был. С нами
Всех его героев имена.
Потому что снами, снами, снами
Маленькая жизнь окружена.

* * *

Что чувствует сейчас страною нелюбимый
Наследный принц? Ему лишь остается ждать
Тяжелого венца, постылой власти мнимой,
Которую потом другому передать.

Так троечника вдруг учитель вызывает
К доске, а за окном сверканье января.
Пусть даже он учил, ответа он не знает,
И вот смутясь стоит, стоит, не говоря.

Какие струны есть или хотя бы были,
Чтоб сделаться родным, ответить свой урок?
Диана умерла, но остается Вилли,
Любимый всеми сын, который править б мог.

А он, совсем один, сидит под сенью флага,
Как на картине той, где фоном лишь забор.
И смотрит на страну скривившись, бедолага,
И музыка вдали играет Nevermore.

* * *

Красномундирный «оловянный»
Солдатик в шапке меховой –
Герой, наверно, безымянный,
Но, к счастью, все еще живой.

Ведь карнавальные литавры
И театральный реквизит
Важней, чем боевые лавры,
Хоть с Темзы холодом сквозит.

А монументы их Беллоне –
Карикатура, а не страсть:
Несчастный Нельсон на колонне
Стоит, боясь с нее упасть.

И лишь орел в красе и силе
Над Темзой славит на века
Тех мальчиков, что не пустили
В свои «люфтваффе» облака.

* * *

Не гусь ли высидел тот странный небоскреб,
Похожий на яйцо пасхальное, хрустальный?
По Лондону бродя, мы не снимали проб
С пивных сортов и церемониальный

Балет гвардейцев у дворцовых стен,
Смешной, благополучно пропустили.
Зато открыло нам художество взамен
Свои сияющие школы, стили.

В Национальной галерее день:
Туманы Тёрнера, атлас, шелка Гейнсборо.
Покоя немота или блаженства лень
Охватывает душу скоро,

И многого не хочется. Задет,
Стоишь, картиною одною,
Где крестит Иоанн Спасителя, и свет
Прозрачный смешан с тишиною,

И медленный поток струится у ступней,
И голубь, белизной подобный хлопьям снега,
Над головой Христа парит, плывет над ней,
Как сон полуденный и нега…

А выйдешь – гул стоит… скучая на столпе,
На город адмирал взирает.
Ты, словно оглушен, идешь в густой толпе,
И то, в душе, иное – замирает.

* * *

А этот город пеликана
Избрать бы должен был своим
Навечно символом. Осанна!
Мы, потрясенные, стоим.

Что королевские палаты,
Что кафедральных храмов строй! –
Доценты и лиценциаты –
Вот кто тут истинный герой.

Ведь здесь с тринадцатого века –
Всё строят, учат и живут...
Что Виндзор твой – библиотека,
А каждый колледж – Холируд.

Как будто камень жить умеет,
Ветвится, корни распластав.
Как будто даже Бог не смеет
Нарушить оксфордский устав,

И по последнему удару
Гася светило, Элогим
Гласит всему земному шару:
Увы, тебе не стать таким.

* * *

Шотландских голубей, кочующих в тумане,
Невидимый полет, тяжелые хлопки…
Недвижим Эдинбург, как крейсер в океане –
Далеки берега и воды глубоки.

Суровый ветеран рассеянного флота…
Дождь то затихнет, то неудержимо льет.
И за обрывки мглы цепляясь, Вальтер Скотта
Колючий монумент торжественно плывет.

А рядом-то во всем великолепье строгом
Георгианский стиль, классический мираж,
Афинский Парфенон в обличье многоногом,
Дорическая стать – почти что Росси наш.

Но все-таки ты здесь, за тем туманным краем,
Зеленая страна, которую поэт
Искал в своих стихах, считал, должно быть, раем…
Волшебный Гринок, где теперь твой нежный след?

* * *

Вблизи Уорвика павлины,
Хвосты раскрыв, во все глаза
Глядят на замок, парк старинный
И пламенеют небеса.

Что мне сказать? Не в том мученье,
Что, изрекая мысли, лгу,
А в том, что чувство или зренье
Внедрить в другого не могу.

Все выразить способно слово,
Но не услышать глухоте.
И бесполезно у слепого
Соседа спрашивать про те

Столь вожделенные красоты
Им посещенных дальних стран,
Которыми ты бредил. Что ты! –
В его сознании – экран.

У стен, петляя, серебрится
Река. До самой темноты
Невозмутимо чудо-птицы
Несут глазастые хвосты.

Как к ночи тяжелеет запах
Цветов, как глохнет звук любой
И сумерки на мягких лапах
Крадутся тихо за тобой!

Что хочет мне сказать все это,
Какое зрение и слух
Вложить? – И шепчет без ответа…
А запад, выгорев, потух.

* * *

И ты поймешь в провинциальном Бате,
Что нас самих едва ли виноватей
Природы ширь, история, враги,
Что от Москвы до Петербурга пусто,
Хоть кое-где картошка да капуста…
Дороги просят каши, сапоги...

А здесь фасадов каменных и пиний
Согласие, невозмутимых линий
Гармония, подстриженной травы.
Плющом увиты стены и карнизы.
Но, чтоб увидеть это, надо визы
И паспорта заказывать, увы!

Увы, так плачет соловей о розе.
Гольфстрим свернул левее, на морозе
Остались мы. Хотя чертополох
Вполне хорош и в каледонской стуже.
Но бесполезно спорить, кто тут хуже
Из нас, когда ты знаешь сам, что плох.

Я увезу с собой в Гиперборею,
Которую люблю и где старею,
Виндзорский замок, батских римских бань
Крутые своды, Тауэра стены,
Гортензии, левкои, цикламены…
Ну отбери попробуй-ка, достань!

* * *

Чайка над дуврскими скалами меловыми,
Ветер с Ла-Манша и очередь на пароме…
Что же, прощай, в тумане своем, как в дыме,
Тающий, Альбион, я грущу о доме

Или о том, что здесь сердце свое оставил.
Остров ведь, как кораблик, уносит в море –
С замками, с прибамбасами левосторонних правил,
С овцами на холмах, с витражами в Йоркском соборе.

Дальше, все дальше печальная кромка белых
Скал, все темнее, лишь чайка парит над нами.
Остров жизнелюбивых, наивно-смелых,
Волнами окруженный, увитый снами.