Курский вокзал
Сизари на Курском летают под самым сводом
Так просторно, толпа и гомон: почти в соборе;
Провожал я друга в Орёл перед Новым годом,
И вокзал показался храмом, где явно горе.
Здесь толкнут и обидят, никто никому не должен,
Тут проводят, встретят, подхватят твои баулы,
Пятый путь на третьей платформе туда продолжен,
Где горят семафоров почётные караулы.
И рука ещё помнит ношу, душа потери.
Вот бы взять да сорваться тоже, застывшим взором
Сквозь промёрзшего тамбура остекленелые двери
Увидать все стоят живые, встречают хором.
Распахнуть полушубок, очнуться в такой отчизне,
Где от счастья родные плачут, где б я любил их
И берёг настолько, насколько не смог при жизни,
Под вокзальный выпорх седых сизарей в стропилах.
2001
Дедушка
В заветной лире душу не сохраня,
Умер мой дед, уступив хворобам;
Девятеро, включая меня,
Шли в декабре за гробом.
При одном НИИ, в кузнечном цеху
Он пахал: казалось простор здоровью.
Вышло боком. И, конечно уж, не стиху
Тягаться с дедом моим любовью.
Ровно месяц он мучился, Анатоль-
Николаич, в Мариинской больнице,
До крови ногтями расчёсывал боль
Ни с какой голгофою не сравнится.
Как младенец, в памперсах тех же са…
нет, вы слушайте! выстиранных Любовью
Михалной, бабушкой, чудеса
Не творились тоже её любовью.
Всё на свой огородик рвался, хотел домой:
Помирать, так дома. Не вышло снова.
И в костюмчике ненадёванном, боже мой,
Хоронили его. Подошла обнова.
Семь гробов было в морге, и всех почти
Разобрали. На улице минус тридцать.
Два часа наш автобус плутал в пути
Ни с какой поэмою не сравнится.
Наконец приехал. Не лоб, а лёд:
Поцелуй прощальный, венец историй.
И в огонь головой восковой вперёд,
Пискарёвское кладбище, крематорий.
Где Вуокса, рыбалка, речной лиман?
Сопляком был внук, а дедушка молод.
Серп его на даче, заперт в чулан.
В том цеху при НИИ не грохочет молот.
Вот и всё, хороший мой. Спи споко…
Нет, не спи! Рыбачь, мастери железки!
Пусть ворочать их будет совсем легко,
Пусть и лещ не порвёт тот, огромный лески.
Вот умру я последний из девяти,
Самый младший, кто помнит тебя на свете,
Вот тогда и вправду прощай-прости
И никто ни за что уже не в ответе.
И стихов не нужно, где вышла кровь.
Извини за эти. Прости, что долго
Говорю. Поверь, не из чувства долга:
Вот такая моя любовь.
2002
За Новодевичьим
Лишь лёгкое похрустыванье льда,
Его шуршанье, селезни да утки
Оттаявшего по краям пруда
И автострады дальние погудки;
Разрыхлена земля, куда трубу
Водопровода не захоронили,
Ржавеет. Не клянёт судьбу,
Как тот, кто за стеной лежит в могиле.
Здесь белых, красных кровяных телец
Увековечен в камне первообраз,
И если б мне сейчас пришёл трындец
Я захотел прийти сюда ещё б раз.
Трава расстелит коврики тогда
По берегам, апрель расколет воду.
Трубу зароют. И вода
Начнёт метаться по водопроводу.
А чтоб ей не разрыть могилы те,
Прорвав обшивку, хлынуть к Дионису
Давыдову, к примеру, в темноте
Помчать гребцов, поддерживая снизу!
Какой мы флот увидим на реке!
И кажется уже, что автострада
Им салютует вдалеке
Героям невозможного парада.
2002
Нашествие
(Леониду Шевченко)
На ипподроме строят большой помост.
Рок-фестиваль «Нашествие» через день.
Я на халтуре, бедствующий прохвост,
Должен проделать следующую хрень:
Тельник рванув, со знаменем, криком «бля»
Вырваться на авансцену и сделать вид,
Что умираю, пухом бойцу земля.
Встать, отряхнуться: братцы, я не убит!
Всё ничего бы рухнул, пот
ом воскрес,
Да не канает, братишки, бескровный трюк:
Так вот, с кривляньем, смерти наперерез…
Словом, погиб недавно один мой друг.
Ни за какие баксы б он не восстал,
Да и вообще, к унижению не привык.
Он бы в подобном шоу играть не стал.
Всё, что он смог, издать, вероятно, крик.
Деньги не пахнут кровью, спермой, душой,
П
отом и конским топом, как и стихи.
«Рок» назывался сборник его большой.
Скоро грядёт «Нашествие» за грехи.
Были две жизни, теперь помирать с одной.
Так безнадежней, правда, но налегке.
На ипподроме в Рaменском выходной.
В облаке пыли всадники вдалеке.
2002
***
And see how dark the backward stream!
W. Wordsworth
Кораблик скользил по Маасу,
Срасталась вода за кормой…
В июне том знать бы мне сразу,
Что после случится со мной.
Портовые красные доки,
Похоже, сигналили мне,
Что вскорости выйдут все сроки,
Как берег навстречу волне.
Уж лучше голландская Лета,
Чем Волга, Урал и Нева…
Зачем же припомнилось лето
Сырое, привольное, а?
И трижды лишь почва сомкнётся
Над теми, кого я любил,
А боль никогда не срастётся,
Не то что края у могил.
2002
Листопад
Алексею Пурину
Солнца меньше на треть,
Хрустну пальцами, вытянусь,
Буду долго смотреть
Прямо в синие Windows.
Порыжелый багрец
Зеленеется, лазая
На кирпичный торец
Там, где стенка безглазая.
А за ней пустота
Нашей кровью промаслена;
Раз игра нечиста,
То и счастье напраслина.
Быть не может того,
Но не вызовет слёз, поди,
Это вот «ничего»:
Существуешь ли, Господи?
Листья кружатся вниз
Жёлтой ленточкой узкою
Хоть один бы завис
Перед перезагрузкою.
Задержаться б чуть-чуть
И, с друзьями далёкими
Оживая, вздохнуть
Всеми лёгкими-лёгкими…
2003
Снятие с креста
Памяти О. М.
В бесчугунной сковородке
Чудный Рембрандта желток,
Теней те скороговорки
С кашею во рту чуток;
Перекошенного света
Половицы поднялись
Не споткни глаза об это,
Но, разутые, приблизь.
Пеленают, как младенца,
Рыбьих рёбер худобу,
Но душе нельзя одеться
С глыбой гроба на горбу,
И больней всего, что босо
Под сандалией стопе,
Что рассеян, словно просо,
Свет, белёсый при ходьбе.
А глаза примяты прочно,
Как хотели палачи,
Женский плач из-под платочка
Хлеба горячей в печи;
Мышцы тают без щекотки,
И в подкожной желтизне
Синих жил живые плётки
Разжижаются вчерне.
Кто о гибели «попроще б!»
Ропщет к жизни не готов;
Старцы пробуют на ощупь
Немощь прожитых годов;
Мироносиц «повторимся»
В чёрных чревах смущено,
Раз червивость материнства
Чует самости звено.
Вопрошающее тело,
Укрощённое в длину,
Говорит охолодело,
Если глубже загляну:
А смогу ли я в могиле
Штопать остовом разрыв,
Пить вино, что пригубили,
Погубили, пригубив…
2003
Когда-нибудь
А покуда… удалите
Хоть басов из кабинета.
Анненский
Соберутся, станут плакать
И сморкаться, теребя
Носовые, что за пакость!
Гляну на себя.
Ладно уж, пускай в могиле
Парится дурак,
Но зачем похоронили
Лучший твидовый пиджак?
Это, я скажу вам, промах…
Запах вымыт, воздух чист,
В белом холоде черёмух
Завернулся лист.
Хорошо ещё, что нету
Музыкантов, да?
Дайте небу, дайте свету
Хлынуть в тишине сюда.
Знаю я, что это дело
Совершается всерьёз:
У последнего предела
Но для главных в жизни слёз.
Для того, чтоб ты прикрыла
Губы кончиком платка
Так близка, как это было
До того, как ты забыла,
Как была близка.
2003
Платформа
Цвeта весеннего снега
Голый рябит березняк;
Лязгом обдав человека,
Прогрохотал товарняк.
Город Железнодорожный,
Серой платформы обрыв…
Как же ты, неосторожный,
Вдруг выясняется, жив?
С ужасом вечным, с кошмаром.
С непоправимой виной.
Да, но с бессмысленным даром.
Да, но с любимой женой.
Или ты веришь во что-то
Там, где сомкнулись пути?
Но расплести их работа
Не по плечу мне, прости.
Смотришь, сощурясь, на птицу,
Вот чей, пожалуй, бы взор…
Нет электрички в столицу,
Красным горит семафор.
2003
Встреча
Поезд в 17 букв замер в дымных кроссвордах
Рельсов и шпал: Ленинградский в Москве вокзал.
Вот и приехала. Что это там за свёрток?
Было вторым, что при встрече тебе сказал.
Это? Сюрприз. Десять дней всего миновало.
Словно их не было. Не было для меня.
В листьях уже сырой желтизны немало:
Жалоба первого после разлуки дня.
Август запустит в густую копну июля
Грубый свой гребень, вот нам и вид из окна.
Спать? Ну давай, засыпай уже, красотуля,
Неженка, путешественница, жена.
И распеленутый из шелухи газетной
Рядом с кроватью стоял, продлевая день,
Колкий, лиловый, ласковый, вечнолетний
Вереск из Выборга северная сирень.
2003
Обходчик
Ранняя Пасха поздней весной
Время погибели снова со мной,
Только вот не с кем
С доводом веским
Выпить ещё по одной.
Вот я на станции, поезда жду.
Всё отношусь я, себе на беду,
К жизни с любовью
И Подмосковью
Радуюсь, дурень, к стыду.
Тех, кого нету, всё ещё нет,
Разве в стихах их остался просвет,
Где иногда я
частью гадая
Тщусь различить силуэт.
Глупости. Вон, безо всяких затей,
Без ожидания важных вестей,
Мыслей о гробе,
В охристой робе
Бродит обходчик путей.
Под ноги смотрит, а не вперёд,
Щебень земной переходит он вброд:
Как ни нелепо
Прямо до неба…
До Балашихи дойдёт.
2003
Электричка на Фрязево
В коротеньком пальтишке и с косичкой,
Серьёзный детский взгляд чуть близорук,
Мы вместе едем поздней электричкой
На Фрязево, не разнимая рук.
Ты что-то говоришь, а слов не слышно
Под шум колёс и фэнов «Спартака»,
Но губ твоих испробована вишня
И всё понятно мне наверняка.
Смеёшься, я не слышу, но отвечу
Улыбкой, словно слышу, всей душой
Стремясь, хотя так близко ты, навстречу
Верней, не всей, а частью небольшой.
Всей невозможно: многое, так вышло,
Разбито в кровь, и многое в грязи,
Но губ твоих испробована вишня,
И мы уже от станции вблизи.
Нам выходить, а шумной электричке
До Фрязево ещё греметь в ночи,
Поправь резинку синюю в косичке
И вот теперь, прошу я, не молчи.
Так тихо, и хотя ты говоришь мне
О том о сём, не знаю почему
Губами не дотронуться до вишни,
И слов не слышу, то есть не пойму.
И говорю я что-то про разлуку,
И за руку держу, и ухожу,
И за руку держу, пустую руку
Пустой рукой, и за руку держу.
2003
Воспоминание
Я любил а теперь даже память
Неприятна об этой поре…
Чем же можно так было дурманить
Душу глупую в том ноябре?
А ведь помню и муку разрыва,
И вину от измены своей…
Кто мне скажет любовь ли та лжива
Или воспоминанье о ней?
Что ж, далёкая, даже ребёнка,
Столь желанного н
е дал Господь.
Как в пословице: рвётся, где тонко.
Тоньше некуда. Что же молоть
Чепуху было столько, слезами
Обливаться, стоять на своём,
Чтобы с нынче сухими глазами
Кое-как вспоминать обо всём…
Год назад по делам похоронным
Этот город я «вновь посетил».
Послонялся по улицам сонным,
Отходя от крестов и могил,
Подошёл и к окошку на первом
Этаже… Не решился зайти:
Был не в том состоянье, чтоб нервам
Дать постыдную волю, прости.
Но в окне, что на кухню, тогда я
Разглядел: над горящей плитой
На верёвках висят, подсыхая,
С недвусмысленною прямотой,
Распашонки, пелёнка, подгузник,
Слава богу, мужские трусы…
Всё, я прошлого больше не узник,
Заплатил до последней слезы.
Зa семь лет столько всякого было,
Я не тот, да и ты уж не та.
И не знаю, как я ты любила?
Неужели душа так пуста,
Что готова на всё но недолго…
Постоял и пошёл. Многих дней.
Впереди неизменная Волга.
С неизменным же лесом за ней.
2003, ноябрь
Звёзды
Не говорите мне про звёзды.
А свет в окне от фонаря.
Они же, в сущности, прохвосты,
Трансцендентально говоря.
Вещицы мелкие, осколки,
Так холодны, так далеки,
Игрушки с выброшенной ёлки,
Вместилище её тоски.
Но, разрастаясь непомерно
В моих мозгах, а не в глазах,
Должны внушать вы мне, наверно,
То восхищение, то страх.
На что вы мне, и вам на что я?
Вам перемыли все лучи.
А мне бы что-нибудь простое
Произнести в сырой ночи.
Хотя бы то, что спящий возле
Родной, любимый человек
Проснётся ну а после, после,
О звёзды, не уснёт навек.
2003
***
Как застывший фонтан, разметалась разлапо
На ветвях белизна, чьё мерцание слабо,
Чей поток поутих:
Ей ни вверх не взлететь, ни обрушиться наземь.
Клён и тополь, берёза, осина и ясень
Что скульптуры шутих.
Опускаясь на лес, отпускается оптом.
На тропинках до брючного блеска утоптан,
Отутюжен лыжнёй.
Отошёл, в белых варежках сосны попрятав,
Словно нет в гардеробе природы нарядов,
Снегопад обложной.
В догонялки, снежки, утопая в сугробах,
О возможных забыв, подмерзая, хворобах,
Мы играем с тобой.
Мелким бесом кружился вчера, серо-белым
Небосвод был, и школьным крошился он мелом,
А теперь голубой.
Тишина такова тут, что с нею не сладил
Рядом с нами, тук-тук, продолдонивший дятел,
«Невермор» воронья.
Никогда, к сожаленью, не «будем как дети».
Наше счастье прогулки бездумные эти:
Ни стыда, ни вранья.
И в стихах этих смысла особого нету
Так турист оставляет в фонтане монету
На какой-то авось.
Наши тоже однажды закончатся сроки,
И не мы перечтём через век эти строки,
Выдыхая «сбылось».
2003
Шкаф
Ты связана воспоминаньем
Вот с этим шкафом платяным,
С капризным переодеваньем,
Почти балетным, перед ним,
Скрипяще расправлявшим справа
Своё зеркальное крыло,
Тебе запарка, мне забава…
И что ж там время сберегло?
На плечиках не сыщешь кровель
Апрельских с краешком небес,
И солнцем обведённый профиль,
Как ветви тополя, исчез,
Успев отбросить вспышку света
На стену, крупно задрожав,
Не удержав хотя бы это,
Переметнувшееся в шкаф.
2004
Дождь в провинции
По качелям, горкам, воздвигнутым кандидатом
Накануне выборов мэра, лупцует дождь,
В городке крупноблочном и тридевятом,
Где без кепки, правда мокнет чугунный Вождь.
Особняк багровый муниципалитета.
На него, как погост на причину, с доски глядят
Знатные горожане. В промежутке сырое лето.
Немигающий, чёрно-белый взгляд.
Распустились, от рук отбились в аллее липы,
Но цып-цып ещё одуванчики. Дальний визг
Электрички, захлёбывающиеся всхлипы
Луж, раздавленных шинами аж до брызг.
На углу три салона мобильной связи.
За кривым забором возводится «мультиплекс».
Два бомжа бухают на куче ремонтной грязи.
По рекламе судя, страна производит секс.
…………………………………………
На ушат воды среагировала смородина,
По-собачьи отряхиваясь на плакат
С ипотечным призывом. Всё это родина.
Ты её любишь, гад, признавайся, гад?!
2004
***
Начнёшь читать, положим, книжку Фета
И вдруг недоумение берёт:
К чему писал помещик бедный это,
Зачем его читаю я? Вот-вот.
Не по себе мне от его «привета»,
Что лишь во мне, читающем, живёт.
Зачем вообще стихи? Другому опыт
Меня учил. Да, полагаю, всех.
Фет петь торопится, читателя торопит,
А жизнь всё длится, длится как на грех.
Какой там соловей, какой там шёпот,
Какие грёзы, розы! просто смех!
Ну, хорошо корыстен интерес мой:
Сам в столбик составляю я слова,
А остальные?!. С высоты небесной
Когда-нибудь да рухнет синева
И выяснится за воздушной бездной,
Что прав был Фет. Поэзия права.
2004
***
Таврический сад увядает
Уже начался листопад;
Никто из прохожих не знает,
Как саду вернуться назад,
В то летнее время, когда он
Воздушно листвой зеленел,
А я, словно лох или даун,
Продлить этот миг не сумел.
Природа вообще равнодушна,
Как сказано первым певцом,
И я, успокоясь наружно,
Тоску запиваю пивцом:
Уйти куража не хватает,
Стою у раскрытых дверей…
Неважно, что сад увядает
Я сам увядаю быстрей.
2004
***
Ещё до смерти Бродского, в те дни,
Когда ничуть не слаще, но, конечно,
Стишки легко выводятся одни.
Жить было страшно, но не безнадежно.
Скамьёй зарывшись в первую сирень,
Читаешь сто седьмую зa год книжку,
Уйдёшь из дома в май на целый день…
Халява жизни, дайте передышку!
Теперь дырявой памятью живёшь
За три нечётных дома до аптеки,
Кого-то помнишь, но не узнаёшь.
Себя, к примеру, в этом человеке,
Который знает, как они мертвы,
Закатаны в асфальт под каждым домом,
Те, кто у нас бездомнее травы
Под небом опрометчиво бездонным.
2004
Перед снегом
Когда в этом мире не стало
Тебя, то я в жизни другой
Присел на скамейку устало
Три года спустя, дорогой.
А впрочем, почти уж четыре…
Твой томик в руках теребя
Не в силах читать, ибо в мире
Навеки не стало тебя.
У самого Летнего сада
Я тайно шепчу декабрю:
Жить как бы не стоит, а надо,
Я точно тебе говорю.
Хотя бы затем, чтоб от боли,
От горя вдруг стало светло,
И от осознания, что ли,
Всего, что здесь произошло.
И чем-то уже вроде смысла
Наполнится жизнь и тогда…
Но пауза тут же повисла:
Нигде, дорогой, никогда.
И с недоуменьем дебила
Гляжу я куда-то вперёд:
Так что ж это всё-таки было?
Зачем умирает, умрёт?
Наполнятся тучною тучей
Заниженные небеса,
И выпадет снег неминучий
На брови, ресницы, глаза.
2004
Жареная картошка
Мама и бабушка жарят картошку,
Мне предлагают поесть…
Женщины милые, всё понарошку:
Родственны ль связи? Бог весть.
Чем-то я занят был… Тщетностью, что ли,
Общих усилий, и тут
Мама и бабушка мира как воли
И представленья как тут.
Эти шестой и девятый десяток
Жизни несли от плиты
Смачно скворчащий и нужный порядок
В хаос всеобщей тщеты.
Эта забота, ответить которой
Не в состоянии я…
Но аппетит устремлялся, как скорый
В пункт назначения.
Только зачем, почему я, с тарелкой
В комнате скрывшись второй,
Крупно давился слезой своей мелкой
Над золотистой горой?
2005
Рояль
Музыкант говорил: «У рояля внутри
Лишь колки, молоточки да струны,
То есть нет вариантов особых, смотри,
Но при этом любую игру мы
От иной отличаем… Ведь у одного
Инструмент дребезжит, у другого
Будет нежен, певуч… Как сказать, волшебство?
Мне неведомо, честное слово.
Но технически нет ничего, что могло
Повлиять на звучанье в концерте…
Тут есть тайна, значенье которой светло…»
Что ответить?.. Я думал о смерти.
И ещё я подумал о глухонемых
От рожденья: у тихих страдальцев
Нет и не было радостей этих земных,
Извлекаемых с помощью пальцев…
То есть теодицея, точней говоря,
Ерунда по сравнению с горем
Настоящим, и музыка в общем-то зря
Тешит слышащих… Что ли, поспорим?
Да не стоит. И я музыканту кивнул,
Чёрный гроб этот сказочный смерил
Недоверчивым взглядом и слёзы сглотнул,
Не ответив: он так в это верил.
2005
Одному певцу
Остроумец, угрюмый насмешник,
Полушарий полярных истец,
В чьих полях, словно в комнатах смежных,
Заблудиться пора наконец
Меж балясин несданных бутылок
И гитары с убойным бедром,
Лоб широк, да ударят в затылок:
Не кончается это добром.
Потому что так принято в мире,
И поэтому надо шутя
Нагрубить в незнакомой квартире
Не заплакать уже, как дитя,
И, как зверь, не завыть. Лучше водки
В рот набрать, провести по бедру
Деревяшки и, в сущности, тётки:
Дорогая, я раньше умру.
В одиночестве страшном и гордом
Никого, кроме собственных «я»,
Словом за слово да септаккордом
И спасаешь себя от нытья,
От чужого, увы, любопытства,
На silentium право храня.
И поэтому лучше напиться,
Чтоб не вышла какая херня.
На диване, опять-таки страшном,
Завалиться в бессмысленном сне.
Разбудить бы совсем да куда ж нам,
Сами в той темноте, тишине
Модулируем вопли да сопли,
Спотыкаясь о каждый бекар…
Ущипни хоть гитару не сон ли?
Перебор поутру, перегар.
2005
Таврический дворец
Е.В. Невзглядовой
Тот чертог Таврический, та сторона дворца,
Где твоя нога, если сам ты не VIP-персона,
Не ступала, всегда манила к себе пловца
Недоступностью сада, ограды стальной, торца,
Где плакучие ивы стоят в пруду полусонно.
Он уходит под в
оду, тот мыс, феодальным рвом
Защищённый, с террасой, спрятанной за решёткой,
Дальновидный берег… И что меня ждёт на нём?
Может, скажут «Здрасьте», а может, и «Разорвём!»
Но лишь чайки над кровлей борются с тишью кроткой.
Сколько раз, прохожий, я с мостика проникал,
Набивая оскомину взгляду, минуя воду,
В замок Иф, расположенный, помнится, между скал,
Доморощенным Монте-Кристо его алкал,
С той лишь разницей, мнилось, что там обрету свободу.
И в июле в три пополуночи я поплыл.
Положил у тополя вещи, храни их вечно.
Да и как не плыть, пока любопытства пыл
Отгоняет страхи нелепым «и я там был»,
А дорожка вытоптана луной и мерцает млечно.
И не в том сюрприз, что особенного ничего
Не увидел там, где саженцы президентов
СНГ малы, а таблички на грядках во!
Но, пожалуй, в том, что где-нибудь волшебство
Состоит, возможно, из этих земных моментов.
Трепетали оранжево стёкла оранжерей,
А дворца убранство в янтарном парадном свете
Мне казалось тем, что не в жизни в стихах скорей
Существует лучших, с другой стороны дверей,
И ушко держал игольное на примете.
Липнул к пяткам гравий, рычали цепные псы,
Но помимо скрытых повсюду видеокамер
Есть иная слежка! И небо две полосы,
Голубую с тёмной, кладёт на свои весы…
Я не умер тогда от радости только замер.
И, быть может, у наших страхов ночных глаза
Велики, деревца-то перерастут некрополь
Президентских табличек, а тёмные небеса
Голубыми станут уже через два часа!
До свиданья, ива. Верни мои вещи, тополь.
2005
***
Ты звонишь и в трубке мне слышно птиц,
Словно ты у порога земного рая,
Создавая взмахом своих ресниц
Шелест листьев, глаза опуская ниц,
Между грушей и яблоком выбирая.
Говоришь, с Фурштатской идёшь домой,
Просишь встретить, а я и не знаю, где ты,
Потому что слышу я рай земной,
Вижу сад, в котором ты не со мной,
И помехи птичьи его приметы.
Каждый знает о каждом, что одинок.
По ночам в подушке, терзая душу,
Отливает посмертную маску впрок,
А всего-то нужен один звонок…
Знаешь, выбери яблоко. Или грушу.
2005
Гумилёв
То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилёв.
Г. Иванов
Сам себе вырыл яму, лопату в бруствер воткнул
И в рубахе серой стал пред своей могилой.
Передёрнул затворы почётный твой караул,
Офицер брутальный, а если подумать, милый.
Строй берданок, нацеленных прямо в грудь.
Никаких плющей в степи, в этой дикой щели.
Про врача с полковым нотариусом забудь.
Да и гибель романтика вообще ли?
За «экзотику», впрочем, клянут тебя целый век.
С Тартареном курьёзным сравнивают, судят строго.
«Но вмещает», сказал ты, «всё в себя человек»,
Тот, что «любит жизнь», как я помню, «и верит в Бога».
Я не очень верю. Но лучше перевести,
Как теперь говорится, стрелки уж не в часах ли?
Николай Степанович, за самосуд прости.
Не завяли, поверь, стихи твои, не зачахли.
Да, и вот ещё что напоследок: твоя вдова,
Как и лучший друг, от тебя, несмотря на слухи,
Так и не отреклись. И душа твоя впрямь жива,
Раз я роюсь нынче в земном и небесном пухе.
Для столпа огонь, и ларчик для тихих книг,
Что хотите ли, не хотите ль одна обитель.
Не терпел, говорят? Но с любовью ты, ученик,
Говорил о том, что жадно любил учитель.
2005
ДНК
Сошлись не так, как, скажем, дождь,
Играющий с шумящей веткой
Во мраке пригородных рощ,
Слепые силы, клетка с клеткой:
Распад блаженства, тёмный миг…
Но эта темнота являлась
Неведомой, когда возник
Зародыш, избранная завязь.
Листал ли вправду за окном
Листву полночный ливень, либо
Заснежен был пейзаж, и в нём
Сугроба возвышалась глыба,
Неважно. Это для него,
Уже возникшего в утробе,
Не означало ничего
Как, видимо, потом во гробе.
Душа моя, переболи,
Но осознай свои предместья
И перейди их! От земли
Шагни за дальние созвездья,
Когда мужчина от жены
Отодвигается устало…
Натягивают одеяло,
Вселенною окружены.
2005
***
Я знаю, это не ошибка:
Навстречу шла, в косынке чёрной
И август близился к концу.
Парк облетал уже с покорной
Решимостью, полуулыбка
Блуждала по её лицу.
Глазами встретились расстались.
Лет сорока… Очки, оправа,
Всё, что промчалось в голове.
Мы как бы полуобознались.
И воробей пропрыгал справа,
Что мячик войлочный, в траве.
В тот миг я не был одинок.
На чём же мы, того не зная,
«Сошлись»? На мыслях похоронных?
На той листве, что из-под ног
Летит, уже вполне земная?
На шуме в кронах! шуме в кронах…
2005