Одним из аудиторов стал некий Годо ( Gaudot ), бывший офицер на заставе в Port Saint Paul. По словам Э. Делаанта, «он был не лишен таланта, но более был известен своей недобросовестностью и отсутствием брезгливости»[1]. В 1789 г. Годо обвинили в хищении 500 000 ливров из кассы Откупа, а также в подделке бухгалтерских книг. Его посадили в тюрьму, откуда он вышел в роковой день 10 августа 1792 г. и с тех пор позиционировал себя патриотом и жертвой генеральных откупщиков.

28 сентября 1793 г. печати с бумаг Откупа были сняты. В этот же день Лавуазье получил от секретаря секции Пик «свидетельство о благонадежности»: «Спешу уведомить вас о снятии печатей о ваших бумаг. Все в них свидетельствует в пользу вашей публичной деятельности и полностью рассеивает любую тень подозрения»[2].

В ноябре 1793 г. Конвент, обсуждая вопрос о частных компаниях, вновь вернулся к бывшему Генеральному откупу. 4 фримера II года Республики (24 ноября 1793 г.)[3] депутат Ф. Л. Бурдон ( F. L. Bourdon de l'Oise; 1758 – 1797) заявил: «Вот уже в сотый раз говорят об отчете генеральных откупщиков. Я требую, чтобы эти общественные пиявки были арестованы, и ежели они через месяц не сдадут своего отчета, пусть Конвент предаст их мечу закона»[4]. Предложение было одобрено, причем никто не вспомнил о том, что новый срок представления отчета заметно отличался от принятого Конвентом двумя месяцами ранее. Было решено арестовать всех откупщиков и сборщиков податей. В решении также было сказано, что «если в течении месяца счета не будут обнаружены, Конвент начнет [против арестованных] судебное преследование»[5].

В период с 4 по 24 фримера II года (т. е. с 24 ноября по 14 декабря 1793 г.) все 19 проживавших в Париже бывших генеральных откупщиков были арестованы и 8 фримера (28 ноября) отправлены в тюрьму Port Libre[6]. Однако Лавуазье попал туда позже остальных. Когда полицейские явились сначала в его квартиру в Арсенале, а затем на бульвар де ля Мадлен, найти ученого им нигде не удалось. В этот день он был на военных сборах. Встревоженный последними событиями, Лавуазье не вернулся домой. Сначала он некоторое время скитался в окрестностях Парижа, потом нашел убежище у бывшего консьержа Академии Люка (Lucas), после чего перебрался в старое здание Академии в Лувре, где оставался четыре дня.

Поначалу ученый надеялся, что его участие в работе Комиссии мер и весов (на что он имел поручение и поддержку Комитета народного образования) спасет его от преследований. В худшем случае он потеряет свое состояние и если бы такое случилось он готов был податься в фармацевты[7].

О восприятии Лавуазье сложившейся ситуации свидетельствуют два написанных им письма. Первое, от 25 ноября, – в Комитет народного образования, второе, от 26 ноября, – в Комитет общей безопасности ( Comit e de Surete generale ).

«Лавуазье, – писал он о себе в третьем лице руководству Комитета народного образования, – из бывшей Академии наук, покинул Генеральный откуп почти три года назад, когда он был приглашен на должность комиссара Национальной казны, в организации которой он сыграл большую роль. В настоящее время он является членом Комитета мер и весов. Хорошо известно также, что он никогда не был вовлечен в основные дела Откупа, которыми занимался небольшой комитет под руководством Министра финансов. Кроме того, как видно из опубликованных им работ, он почти всё своё время посвящал научным исследованиям. Он не принадлежал к упомянутой группе комиссаров, чья деятельность в отношении счетов Генерального откупа сейчас проверяется. Из этого следует также, что он не может нести ответственность за задержку отчетов, в которой эти комиссары обвиняются. Поэтому он не в состоянии поверить, что подпадает под действие декрета, в соответствии с которым Генеральные откупщики были арестованы до тех пор, пока не придут отчеты.

Пребывая в сомнении, он просит, чтобы Национальный Конвент информировал его, есть ли намерения, чтобы он принял участие в подготовке отчета Откупа, для чего у него нет достаточной квалификации, или же он сможет продолжать исполнять свои обязанности в Комитете мер и весов, в котором он работал с таким энтузиазмом и, можно сказать, с определенной пользой»[8].

Во втором письме Лавуазье напоминал, что он, по постановлению Конвента, занят разработкой новых мер и весов, но одновременно, согласно другому постановлению Конвента, подлежит аресту для составления отчета по делам Откупа. Так «какому из этих постановлений он должен починиться»?[9]

Ответа не последовало ниоткуда. Лавуазье начал нервничать. Он советовался с женой, тестем и некоторыми друзьями. Мари Анна настаивала, чтобы он оставался все время рядом с ее отцом, который также считал, что решения властей следует исполнять. Многие из бывших откупщиков, включая и Лавуазье, были убеждены в том, что смогут убедить суд в своей невиновности, в том, что в деятельности Откупа не было никаких злоупотреблений. И лишь немногие, как, например, Этьен Делаант полагали, что их «могут обвинить в вымышленных злоупотреблениях» и что им просто «не позволят защищать себя … и признают виновными без доказательств»[10].

В итоге, не получив никакого ответа от властей, Лавуазье решил добровольно отправиться в тюрьму и 8 фримера II года (28 ноября 1793 г.) он и его тесть Ж. Польз предстали перед офицером Port Libre.

В тюремный реестр была внесена лаконичная запись:

«От 8 фримера.

Лавуазье, бывший откупщик.

Мотивы: для сдачи отчета.

По распоряжению полиции»[11].

 

В тюрьме содержались две сотни заключенных, в том числе 27 бывших генеральных откупщиков и столько же сборщиков налогов. Узники находились в трехэтажном здании, на каждом этаже которого были оборудовано по 32 камеры, двери которых выходили в широкий коридор, заканчивавшийся большим камином. Большой зал на втором этаже был переоборудован под столовую. Заключенные оплачивали еду и прочие расходы по их содержанию. Один из узников так описывал экономику тюремной жизни: «мы платили по 30 су в день за тех, кто был не в состоянии прокормить себя и на хлеб для всех. Расходы возлагались на богатых, которые давали деньги соответственно их возможностям. … Казначей (выбранный из числа заключенных. – И. Д. ) собирал деньги и санкционировал все расходы: на дрова, воду, свечи, печки, столы, стулья и другую мелкую мебель для камер. … Мы должны были также платить за собаку, которая нас сопровождала … . Расходы на охрану, 150 ливров в день, также несли мы»[12].

Вечерами все заключенные, мужчины и женщины[13], собирались вместе, в зале, посередине которого находился большой стол. «Каждый приходил со своей собственной свечой. Мужчины рассаживались вокруг стола, у некоторых из них были книги, другие писали. … Все были крайне молчаливы. Те, кто грелись у камина, старались говорить как можно тише. Женщины сидели вокруг небольшого стола и занимали себя рукоделием: кто-то вышивал, кто-то вязал. Затем приносили импровизированный легкий ужин. Все торопились занять место за столами и внезапное оживление, сменившее молчание, заставляло нас забыть на время, что мы в тюрьме. Действительно, … на окнах не было ни железных прутьев, ни решеток, двери запирались просто на щеколду. Собиралось хорошее общество, велась непринужденная беседа… . Мы могли бы быть просто большой семьей, съехавшейся повидать друг друга в обширном замке. … Поскольку запрет на общение был отменен в первый же день нашего пребывания, заключенные-санкюлоты могли свободно беседовать с другими узниками, они приходили на наши концерты и лекции и тоже по-своему украшали собой наш салон. Однако в 9 часов мы должны были вернуться в наши камеры для переклички, … после которой мы могли встретиться снова или у камина, или в наших комнатах. Те, у кого были знакомые в окружающих [тюрьму] зданиях, могли пойти к ним и провести там остаток ночи, для чего требовалось получить пропуск с подписью консьержа. Эти маленькие послабления делали отсутствие свободы более терпимым»[14]. Как заметил Э. Делаант, «можно было бы сказать, что мы вели вполне приятную жизнь, если бы нам не приходилось все время бороться со страхом относительно нашего будущего»[15]. И страх этот был вполне обоснован.

10 фримера II года (30 ноября 1793 г.) депутат Л. М. Бон де Монто ( L. M. Bon de Montaut; 1754 – 1842) резко отверг предложение Дюпена освободить хотя бы тех сборщиков налогов, которые представили свои отчеты. «Эти люди ограбили нацию, – кричал депутат, – и именно нации, а не другим ворам … они обязаны вернуть счета» (видимо, говоря о «других ворах», де Монто намекал на Дюпена, в прошлом служащего Откупа)[16].

В этот же день Лавуазье получил ответ на свое обращение в Консультационное бюро искусств и ремесел[17]. Антуан Лоран предлагал освободить его от обязанностей председателя Бюро, ввиду невозможности посещать заседания. Однако его коллеги (Борда, Ш.-О. Кулон ( Ch.-A. Coulomb; 1736 – 1806), Лагранж, П. С. Лаплас ( P. S. Laplace , 1749 – 1827), А. А. Пармантье ( A. A. Parmentier; 1737 – 1813) и др.) отказались принять отставку Лавуазье, уверяя его, что «такому гражданину как вы, в чьем патриотизме уверен каждый и который … постоянно представляет доказательства своей полной лояльности, не следует беспокоиться. Бюро выражает уверенность, что ваше новое местопребывание не помешает вам вести переписку с нами»[18]. Разумеется, они не были столь наивны, чтобы не понимать, какая опасность нависла над их коллегой, но они надеялись, что их письмо хоть в какой-то мере ему поможет.

Тогда же, 18 фримера, Лавуазье пишет жене: «Я начинаю вести образ жизни, наиболее соответствующий тем обстоятельствам, в которых я оказался. <…>. Мы все здоровы и ни в чем не нуждаемся. … Я прошу тебя не обременять себя бесполезными усилиями и следить за своим здоровьем. Всё говорит о том, что дело затянется надолго»[19].

И тем не менее медлить было нельзя. Лавуазье с нетерпением ждет ответа на свое обращение в Комиссию мер и весов[20], в котором он просил своих коллег подтвердить его активное участие в работе Комиссии и важность последней для национальных интересов страны.

28 фримера II г. (18 декабря 1793 г.) Комиссия направила в Комитет общей безопасности ходатайство об освобождении Лавуазье из-под ареста, дабы он мог продолжать важные для Республики исследования по подготовке эталонов новых мер длины и веса. Подписали обращение Ж. Борда (председатель Комиссии), аристократ, а также секретарь Комиссии Р. Ж. Гаюи (Hauy; 1743 – 1822), неприсягнувший священник. Ходатайство было немедленно рассмотрено и отклонено со ссылкой на то, что Лавуазье «занесен в списки бывших откупщиков и арестован по постановлению Национального Конвента», которому юридически подчинялся Комитет общей безопасности. Постановлением Комитета общественного спасения от 3 нивоза II г. (23 декабря 1793 г.) за подписью К. Приера из Кот д' Ор ( Cl. A. comte Prieur-Duvernois , более известный как Prieur de la Cote-d'Or; 1763 – 1832), Лавуазье, Борда, Лаплас, Кулон, М. Ж. Бриссон ( M. J. Brisson; 1723 – 1806) и Ж. Б. Деламбр ( J. B. J. Delambre; 1749 – 1822) были исключены из состава этой Комиссии как люди, «не заслуживающие доверия по недостатку республиканской доблести и ненависти к королям»[21]. В соответствующем решении Комитета общей безопасности было сказано, что его члены «считают важным для улучшения общественной морали, чтобы официальные лица заботились бы о тех, кто пользуется полным доверием граждан за их республиканские взгляды и ненависть к королям»[22].

Двумя днями ранее, 1 нивоза II г. (21 декабря 1793), Комитет ассигнатов и монет направил ходатайство в Комитет общей безопасности. «Чтобы взвешивать новые монеты, – говорилось в обращении, – необходимы специальные весы, чрезвычайно деликатной конструкции. Но их производство остановлено по причине ареста гражданина Лавуазье. Примите по отношению к нему любые меры, какие сочтете нужными, но необходимо, чтобы он мог работать в своей лаборатории»[23]. Однако и эта просьба была отклонена.

Между тем в Port Libre бывшие откупщики решали, что делать, какой линии поведения придерживаться. «Несколько молодых людей высказали мнение, – вспоминал впоследствии Э. Делаант, – что нам следует отказаться от нашего богатства, а один из них даже представил план действий, который он намеревался отправить в Конвент. Его идея показалась нам столь абсурдной, что была отвергнута всеми благоразумными людьми. Было, в итоге, решено, что нам, наоборот, следует сообщить [властям] о невозможности работать над отчетом до тех пор, пока нам не вернут наши бумаги и наших клерков, а также потребовать, чтобы нам позволили переехать в главную квартиру Откупа, в который мы обещаем оставаться до тех пор, пока все счета не будут найдены»[24]. Кроме того, Лавуазье решил заручиться поддержкой Фуркруа, причем в письме к своему бывшему ученику, ученый затронул две темы: о деньгах бывшей Академии наук и об упраздненном Откупе. «Гражданин делегат, – пишет Лавуазье Фуркруа 19 фримера II г. (9 декабря 1793 г.), – обстоятельства, в которых я оказался, не позволяют мне надеяться выполнить предписание по организации переправки сейфа Академии в новое место. Между тем, в сейфе находится более 50 тысяч ливров наличными и в ассигнатах. ... Существует особая процедура открытия сейфа и, насколько мне известно, я единственный, кто её знает. Но чтобы все это сделать, мне необходим специальный пропуск из Комитета общей безопасности. Я мог бы воспользоваться случаем и передать вам оставшиеся бумаги, касающиеся бывшей Академии наук, в частности документы, касающиеся фондов Академии за то время, что я был там хранителем казны, а также сообщить, сколько денег было истрачено и сколько осталось. Все документы готовы.

Для меня очень важно поговорить с вами. Я посылаю вам также, гражданин, копию петиции, которую бывшие генеральные откупщики адресовали Национальному Конвенту. Она содержит несколько простых и очевидных просьб. Я надеюсь, вы ознакомитесь с ними и поддержите их либо как депутат, либо как член публичных обществ. С братскими приветствиями»[25].

Спустя восемь дней, 27 фримера II г. (17 декабря 1793 г.) четыре представителя секции Пик пришли в апартаменты Лавуазье на бульваре де ла Мадлен с целью конфискации мебели и ценных предметов. Первый вопрос касался серебряных изделий. Мадам Лавуазье ответила, что все было сдано ею в Монетный двор. Тогда визитеры поинтересовались наличием загородного дома. На что супруга Лавуазье также ответила отрицательно. Однако вскоре выяснилось, что Лавуазье владеет-таки поместьем Фрешин (Freschines), расположенном в трех лье от Блуа. Представители секции вновь обратились к мадам Лавуазье за разъяснениями. Та в ответ заявила, что, видимо, не поняла вопрос, она думала, что речь шла о коттедже под Парижем, который её муж продал. Да и вообще, г-н Лавуазье «перечислил всю свою собственность в налоговой декларации», а потому ей нет необходимости их обманывать[26]. Явившиеся 11 нивоза II г. (31 декабря 1793) во Фрешин комиссары, обнаружили там обширное поместье с годовым доходом в 25 – 30 тысяч ливров. Впрочем, многое к тому времени было уже украдено, от столового серебра и мебели до домашнего скота. К тому же Лавуазье действительно перечислил всю свою собственность в налоговой декларации.

В декабре 1793 г. Конвент рассмотрел заявление откупщиков, настаивавших, чтобы их допустили к документам Откупа для сдачи отчета. Конвент постановил перевести заключенных в Дом Откупа ( L ' Hotel de la Ferme generale ) и держать их там под арестом до тех пор, пока отчет не будет сдан.

Холодной рождественской ночью 5 нивоза II г. (25 декабря 1793) 14 экипажей, каждый в сопровождении двух жандармов, перевезли бывших генеральных откупщиков из Port Libre в Дом Откупа на улице Гренель Сент-Оноре ( rue de Grennelle Saint - Honor e ). К тому времени здание Откупа было наскоро переоборудовано под тюрьму: поставлены дубовые двери и решетки на окнах. Большинство заключенных спало на матрасах, расстеленных на полу. К моменту их приезда в Дом, там уже работала специальная ревизионная комиссия из бывших служащих Откупа. Комиссия поставила откупщикам ряд вопросов, на которые им надлежало ответить в письменном виде.

«Рабочий» день начинался в 9 часов утра с небольшого собрания, на котором обсуждались текущие вопросы. С 9.30 до 14 часов каждый заключенный занимался решением определенной, поставленной ему на собрании, задачи. Затем – перерыв на обед и отдых. Время с 17 до 20 часов снова отводилось работе. Перед ужином проводилось небольшое совещание и в 22 часа все расходились по своим комнатам. Иногда заключенные работали индивидуально, иногда для обсуждения тех или иных трудных вопросов собирались небольшими группами. По воспоминаниям одного из них, в этих маленьких группах из 8 – 9 человек, «мы первыми узнавали об обвинениях, выдвигавшихся против нас так называемыми аудиторами. На всех этих обвинениях лежала печать полнейшего невежества и нечестности. Мы не сомневались, что если наши ответы будут услышаны, то все претензии легко будет опровергнуть. Однако мы опасались, что обвинения будут приняты, без учета нашего мнения. Поэтому мы решили, что будет неплохо опубликовать опровержения отдельным мемуаром. Г-н Лавуазье очень хотел написать его и более подходящей кандидатуры для этого быть не могло»[27].

Ситуация осложнялась тем, что конкретных, четко сформулированных обвинений бывшим откупщикам предъявлено не было. По словам Лавуазье, «генеральные откупщики выяснили, что доклад, касающийся их деятельности, был опубликован, что в нем содержался ряд серьёзных обвинений, о которых у них были лишь смутные представления, что есть и другие обвинения, о которых у них не было вообще никаких представлений, что обсуждение вопроса должно начаться через несколько дней и что члены Финансового комитета [Конвента] сами хотели бы иметь ясность»[28].

Таким образом, ответы и опровержения откупщиков основывались на весьма скудной информации. Брошюра Лавуазье Reponses aux inculpations faites contre les ci - devant Fermiers generaux ( Paris , 1794)[29] занимала 42 страницы и была насыщена цифрами и техническими деталями. Она предназначалась «не для воздействия на общественное мнение …, но для выяснения фактов и представления … доказательств, способных послужить основой вердикта, который вынесет Национальный Конвент»[30]. Первоначально предполагалось включить в брошюру также пространные финансовые таблицы, но из-за сложностей с их набором от этой идеи пришлось отказаться.

Опираясь на скудную информацию о сути обвинений в адрес откупщиков, полученную, главным образом, от друзей и родственников заключенных, Лавуазье представил 11 опровержений.

Только одно обвинение было официально сформулировано Дюпеном 28 брюмера (18 ноября). Суть его заключалась в том, что откупщики незаконно присваивали себе 10% и 6% от полученной прибыли, тогда как по договору им полагалось только 4%. Поэтому они должны были вернуть в казну 53 068 526 ливров. Однако обвинители то ли сознательно, то ли по невежеству путали условия разных договоров, терминологию и происхождение сумм, с которых исчислялись проценты. В действительности, согласно договорам с правительством, из денег, вносимых откупщиками при их вступлении в кампанию были созданы особые фонды, необходимые для обеспечения операций Откупа, из которых им затем отчислялась прибыль в размере 6%. Кроме того, было оговорено, что 10% от заработанных ими первых 60 млн. будут выделены членам Откупа в качестве вознаграждения. И кроме того, в контракте с правительством предусматривалось 4%-ые отчисления от сумм, предназначенных для королевской казны. Точнее, Откуп «авансировал» казну и с суммы этого compte d ' avance в пользу откупщиков отчислялись 4%[31]. Можно по-разному оценивать условия контракта, но все отчисления были совершенно законными.

Другое обвинение со стороны Дюпена, касавшееся методики расчета и техники финансовых операций, также было совершенно несостоятельным, поскольку предложенная Лавуазье и принятая Откупом практика расчетов в действительности принесла казне дополнительные 17 млн. ливров[32].

Кроме того, откупщиков обвиняли в увеличении веса табака на 14% путем его увлажнения. В глазах общественного мнения это было, пожалуй, самым серьезным преступлением Откупа. Как уже было сказано выше, Лавуазье всегда выступал против чрезмерного увлажнения табака. Однако при его производстве добавлять воду в количестве от 14 до 18% от веса табачного сырья технологически необходимо. Вместе с тем степень увлажнения табака следует рассчитывать не по массе воды, добавленной в ходе процесса (поскольку идет выпаривание), но по её массе в готовой продукции. А тогда оказывалось, что в продававшемся Откупом табаке содержалось не более 3% воды, а с 1786 г. её количество уменьшилось до 2,5%, при одновременном улучшении его качества за счет устранения сгнивших листьев и больших стеблей. Более того, Откуп никогда не брал платы за «лишний» вес, обусловленный присутствием воды: каждая 17-я унция табака не облагалась налогом.

И еще одно обстоятельство необходимо учесть: во время Революции в Париже и в провинциях возникло множество табачных фабрик, владельцы которых были свободны в выборе технологии производства табачных изделий, однако, практически все они предпочитали использовать методы, ранее применявшиеся Откупом[33].

Столь же вздорным было обвинение откупщиков в том, что они якобы выплачивали деньги казне с запозданием, используя выигранное время для спекулятивных операций. С цифрами в руках Лавуазье показал, что в действительности все выплаты производились раньше дат, оговоренных в договорах. «Неужели кто-то может вообразить, – писал Лавуазье, – будто правительство, всегда следившее за облигациями, знавшее ситуацию с фондами Откупа и использовавшее деньги этих фондов до последнего су, позволило бы себе оставить столь значимые для него суммы в распоряжении откупщиков»[34].

Остальные обвинения были не менее надуманными и несправедливыми. Лавуазье и другие бывшие откупщики старались, однако, дать ясные и доказательные опровержения, надеясь, видимо, на беспристрастное расследование, что, разумеется, было иллюзией. «Они (откупщики. – И. Д. ) осветили все темы, сделали все расчеты, объяснили на основании законов все документы, – писал Н. Ф. де Молльен ( N. F. de Mollien; 1758 – 1850), бывший служащий Откупа. – И поскольку обвинение против них не могло принять революционную окраску, они, несмотря на обстоятельства, спокойно ждали вердикта. Даже после четырех лет Революции эти, в общем-то благоразумные люди не стали лучше понимать дух приговоров, выносившихся в те времена и суть политических страстей»[35].

7 плювиоза II г. (27 января 1794 г.) бывшие генеральные откупщики представили в Финансовый комитет отчет, составленный Лавуазье. Одновременно Антуан Лоран предпринял ряд шагов для своей персональной защиты от обвинений в нелояльности новому режиму. 29 жерминаля II г. (18 апреля 1794 г.) он попросил своих коллег по Консультационному бюро искусств и ремесел выдать ему свидетельство (сертификат) о том, что «помимо вклада в развитие человеческого знания своими важными открытиями в физике и в химии», он принимал активное участие в работе Бюро на пользу государства. «Я прошу вас, – добавил Лавуазье в конце своего обращения, – не удостоверять ничего кроме фактов, а также прошу представлять факты так, чтобы не выражать дружеские чувства или доверие, которые вы неоднократно мне демонстрировали ( je vous prie m e me d 'e viter dans leur exposition tout ce qui pourrait ressentir l ' influence des sentiments d ' amiti e et de confiance dont vous m ' avez souvent donn e des preuves )»[36].

Спустя четыре дня на собрании Консультационного бюро под председательством Лагранжа было решено удовлетворить просьбу ученого и соответствующее свидетельство было направлено в Комитет общей безопасности, а копия передана Лавуазье[37]. Аналогичную поддержку он получил от администрации Управления порохов и селитр. Каде де Гассикур и Боме прислали заключение, подтверждавшее, что Лавуазье всегда был последовательным противником чрезмерного увлажнения табака[38].

Несколько ранее секция Пик (район, где до ареста жил Лавуазье) выдала ученому следующую справку: «Секция свидетельствует почтение за Вашу гражданственность и снимает с Вас все подозрения».

Но вместе с тем четыре человека, которые имели наибольшую возможность спасти Лавуазье, поскольку принадлежали к большинству в Конвенте, – Г. Монж ( G. de Peluse Monge; 1746 – 1818), Ж.-А. Ассенфратц ( J.-A. Hassenfratz; 1755 – 1827), Гитон де Морво и Фуркруа – не выступили в защиту своего коллеги[39]. Понимая, что поддержка, на которую можно рассчитывать, весьма ограничена, Лавуазье пишет автобиографические заметки, где упоминает о своей многогранной общественной деятельности, особенно в годы Революции, но ни слова не говоря о своем членстве в Генеральном откупе[40]. Разумеется, этот документ не был никем принят во внимание.

Пока Дюпен изучал отчет откупщиков и готовил свой доклад Конвенту друзья и родственники заключенных усилили попытки помочь им, но успеха они, как правило, не имели.

И вдруг неожиданно появился уникальный шанс спасти хотя бы некоторых из обвиняемых, в первую очередь – Лавуазье. Жан Плювине ( J. B. Ch. Pluvinet; 1754 – 1814), фармацевт, у которого Лавуазье покупал реактивы, был кузеном мадам Дюпен, сводной сестры депутата. Мадам Дюпен, ведшая довольно беспорядочный образ жизни, часто бывала на вечеринках, которые устраивал Бертран Барер, депутат Конвента, якобинец, член Комитета общественного спасения, прозванный «Анакреоном гильотины». Её поклонниками были Антуан Фукье-Тенвиль ( A . Q. Fouquier - Tinville; 1746 – 1795), обвинитель Революционного трибунала, и Мари-Жозеф де Шенье ( M. J. de Chnier; 1764 – 1811), поэт, драматург, историк, депутат Конвента, младший брат А. Шенье. Как вспоминал впоследствии академик Каде де Гассикур, Плювине убедил свою кузину «приложить все усилия чтобы убедить Дюпена помочь Лавуазье».

В итоге, Плювине договорился через мадам Дюпен с ее сводным братом-депутатом, что дело Лавуазье будет рассматриваться отдельно, его переведут в другую тюрьму, а при переводе попытаются освободить. Кроме того, депутат пообещал сделать свой доклад Конвенту в той части, которая касалась Лавуазье, как можно более мягкими. От мадам Лавуазье требовалось немногое – обратиться к Дюпену не через аристократов, как она делала до сих пор и что вызывало только раздражение, а лично. Мария Анна явилась к Дюпену, встретив там Плювине. Даже не поздоровавшись с фармацевтом, она заявила Дюпену, что «не унизится до того, чтобы просить милости у какого-то якобинца», что «хочет справедливости», что «если их (откупщиков. – И. Д. ) осудят, то они умрут совершенно невинными» и т. д. и т. п. Разгневанный Дюпен выпроводил Марию Анну и с тех пор оставался глух ко всем подобным просьбам. «Разумеется, мадам Лавуазье говорила правду, – резонно замечает Каде, – но было ли тогда то время, чтобы говорить её?»[41]

Разумеется, Дюпен мог спасти Лавуазье, для чего достаточно было просто отделить дело ученого от дел других откупщиков. Большинство депутатов Конвента нападали на сам институт Откупа, но могли снисходительно отнестись к отдельным членам этой компании, учитывая их заслуги перед Отечеством. К примеру 14 бывших генеральных откупщиков вообще не были арестованы, один освобожден до суда и трое освобождены во время процесса. Поэтому вполне возможно, что Лавуазье также мог быть спасен, если бы его жена в решающую минуту вела себя иначе. Но случилось то, что случилось.

16 флореаля II г. (5 мая 1794 г.) Дюпен выступил на заседании Конвента от имени Комитета общей безопасности, Комитетов финансов и отчетности и Комиссии по проверке дел Откупа[42]. «Граждане ревизоры, – сказал Дюпен, – выполнили возложенные на них обязанности, они работали с неутомимым усердием, и их доклад, принятый нашими Комитетами финансов и отчетности, может служить тому доказательством.

Иски, которые нации надлежит предъявить бывшим откупщикам, обоснованы бесспорными фактами. Тем не менее мы сочли необходимым углубить эти основы.

При каждом вновь обнаруженном гражданами ревизорами факте мы обращались к бывшим генеральным откупщикам; мы запрашивали у них их замечания в письменной форме. Затем мы представили все материалы нашим комитетам, которые их проанализировали и обсудили со всей беспристрастностью, какая соответствует народным представителям.

Теперь настал момент, когда наши комитеты должны довести до вашего сведения итог проверенных ими данных и разоблачить перед вами злоупотребления, мошенничества и всякого рода взяточничество, которые позволяли себе бывшие генеральные откупщики и которые дают основания для предъявления им весьма серьезных обвинений»[43].

Согласно отчету Дюпена, сумма, украденная генеральными откупщиками у казны за последние три года существования компании, составляла 107 млн. ливров. Из 95 генеральных откупщиков 45 к тому времени перешли в лучший из миров, а потому их долг, согласно закону, надлежало взыскать с наследников. Что касается остальных, то, к примеру, господин Лавуазье должен, по расчету Дюпена, вернуть в казну 1 204 345 ливров и 19 су плюс еще 470 000 ливров за время, когда он был ассистентом Бодона.

Любопытная деталь: Дюпен в своем докладе назвал имена тех откупщиков, которые выступали против увлажнения табака, но имени Лавуазье в этом перечне нет[44], хотя в первоначальном списке он упоминался.

В целом же, формулируя свои выводы, Дюпен, мягко говоря, лукавил. Во-первых, как уже было сказано, обвинение строилось на подтасовке фактов, игре цифр и терминологической путанице. Во-вторых , хотя у бывших откупщиков запрашивались «замечания», эти замечания и доводы во внимание практически не принимались. И в-третьих , доклад Дюпена был построен так, что самым главным обвинением оказывалось политическое. «Если бы бывшие генеральные откупщики, – заявил депутат, – не ожидали с нетерпением возвращения старого режима, разве они посмели бы в течение двух лет игнорировать ваши декреты и не заниматься всерьез составлением отчета? В этом также сильно виноваты члены ликвидационной комиссии. Это сопротивление закону вынудило Конвент 4 фримера [24 ноября 1793 г. – И. Д. ] декретировать им последний срок. Но они так же не подчинились этому декрету, как и предыдущим»[45].

Иными словами, бывшие генеральные откупщики обвинялись в заговоре против Республики. После принятия 17 сентября 1793 г. закона о подозрительных[46], обвинение в заговоре против Республики почти автоматически вело к вынесению смертного приговора с конфискацией имущества.

В тот же день, 5 мая 1794 г., в 4:30 пополудни Дюпен огласил решение: «Национальный Конвент передает бывших генеральных откупщиков ... в руки Революционного Трибунала, чтобы судить их в соответствии с законом»[47].

Одна из женщин, присутствовавших на этом заседании, после оглашения декрета Конвента немедленно направилась в Дом Откупа, чтобы сообщить о решении законодателей заключенным. Первым, кого она встретила там, был Лавуазье. Когда бывшие генеральные откупщики поняли, что спастись не удастся, они сожгли свои личные бумаги и стали писать письма родным и близким. Кроме того, многие из узников решили добровольно уйти из жизни, не дожидаясь суда. Когда яд был предложен Лавуазье, тот категорически отказался: «Я испытываю не большую привязанность к жизни, чем вы. Мной уже пожертвовали. Наши последние мгновения, несомненно, будут мучительными, но нам не следует пытаться их избежать так, как вы предлагаете... . Зачем идти навстречу смерти? Только потому, что унизительно принять её по чьему-то приказу и к тому же несправедливому? ... Наши судьи не в Трибунале, перед которым мы предстали и не в толпе, которая будет нас оскорблять. Чума опустошает Францию. ... Убить себя – значит освободить от ответственности фанатиков, которые вызвали эти бедствия. Давайте думать о тех, кто был до нас и будем стремиться стать не менее добрым примером для наших потомков»[48].

 

← предыдущая

продолжение →

---

[1] Delahante A. Une famille de finance. Vol. II. P. 242.

[2] Grimaux E. Lavoisier, 1743 – 1794. P . 263.

[3] Новый революционный календарь был утвержден декретом Конвента от 5 октября 1793 г.

[4] Grimaux E. Lavoisier, 1743 – 1794. P. 266.

[5] Thirion H. La vie privee des financiers au XVIII e siecle. Paris : Plon , Nourrit , 1895. P . 481.

[6] Новое название старого монастыря Port Royal , который в годы революции был превращен в тюрьму. «Тюрьма Port Libre »! Революция умела шутить. В народе же это место называли La Bourbe ( болото ).

[7] Lalande J. J. Notice sur la vie et les ouvrages de Lavoisier // Magasin Encyclopedique, 1795. T. V – VI. Pp. 174 – 188; P. 174.

[8] Archives Nationales, F. 17/1135.

[9] Archives Nationales, F.7/4770.

[10] Delahante A. Une famille de finance. Vol. II. P. 243.

[11] Дорфман Л . Лавуазье . С . 304; Grimaux E. Lavoisier, 1743 – 1794. P. 270.

[12] Coittan, Ph. E. Almanach des prisons, ou, Anecdotes sur le re?gime inte?rieur de la Conciergerie, du Luxembourg, ect. [sic] : et sur diffe?rens prisonniers qui ont habite? ces maisons, sous la tyrannie de Robespierre: avec les chansons, couplets qui y ont e?te? faits. Seconde e?dition. Paris: Chez Michel, l'An III de la Re?publique [1794/ 1795]. Tableau des prisons de Paris, sous le regne de Robespierre, pour faire suite a l'Almandi des prisons. Second tableau des prisons sous le regne de Robespierre. Paris: Chez Michel, An III (1795). P . 68.

[13] Женские камеры располагались в другой части тюрьмы, отделенной воротами.

[14] Almanach des prisons. Pp. 69 – 72.

[15] Delahante A. Une famille de finance. Vol . II . P . 268. Впрочем, не всё было так замечательно, как может показаться из приведенных цитат. Вот один эпизод: «Однажды принесли фрикасе из цыплят. Один из охранников схватил куриную ножку и начал её обгладывать, не обращая внимания на протесты мальчика, доставившего еду … . Обсосав кость, тюремщик бросил её на сковородку, сказав, что хотел лишь проверить, хорош ли соус. Когда доставляли сливы или другие фрукты, другой тюремщик неизменно их пробовал и если они были вкусными, угощал ими своих друзей» ( Almanach des prisons . P . 76).

[16] Grimaux E. Lavoisier , 1743 – 1794. Pp . 273 – 274.

[17] Это бюро было создано в сентябре 1791 г. Его задачей было рассмотрение технических изобретений и предложений (ранее этим занималась Академия наук).

[18] Lavoisier Collection. Rare and Manuscript Collections. Cornell University Library.

[19] Archives de l'Academie des Sciences, Lavoisier Collection, dation Chabrol, I, f. II.

[20] Подробнее о введении десятичной системы мер и весов во Франции см.: Старосельская-Никитина О. А. Очерки по истории науки и техники периода Французской буржуазной революции (1789 – 1794) / Под ред. Акад. С. И. Вавилова и акад. В. П. Волгина. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1946. С. 137 – 150.

[21] Старосельская - Никитина О. А. Очерки по истории науки. С . 148.

[22] Daumas M. Lavoisier. 3 e edition. Paris : Gallimard , 1941. P . 220. Членами Комитета народного образования, курировавшими работу Комиссии мер и весов были: Фуркруа, Ромм, Л.-Ф.-А. Арбогаст ( L.- F.- A. Arbogast; 1759 – 1805), А. Грегуар ( H. Gregoire; 1750 – 1831) и Л. Б. Гитон де Морво ( L. B. Guyton de Morveau , 1737 – 1816).

[23] Grimaux E. Lavoisier, 1743 – 1794. P. 276.

[24] Delahante A. Une famille de finance. Vol. II. Pp. 268 – 269; см. также: Le Moniteur Universel, 14 frimaire An II, № 74. P. 573.

[25] Duveen D. Lavoisier Writes to Fourcroy from Prison // Notes and Records of the Royal Society, 1958. Vol. 13, №1. Pp. 59 – 60.

[26] Archives Nationales, F7 4770.

[27] Delahante A. Une famille de finance. Vol. II. Pp. 272 – 273.

[28] Lavoisier A. L. Reponses aux inculpations faites contre les ci-devant fermiers generaux avec les pieces justificatives // Lavoisier A. L. Oeuvres. Publiees par les soins de S.E. le Ministre de l'Instruction publique et des Cultes. En 6 tt. Paris: Imprimerie Nationale, 1864 – 1893. T. VI . P . 571.

[29] «Ответы на обвинения, выдвинутые против бывших генеральных откупщиков».

[30] Lavoisier A. L. Reponses aux inculpations. Pp. 570 – 659; P. 575.

[31] Delahante A. Une famille de finance. Vol. II. Pp. 474 – 475.

[32] Lavoisier A. L. Reponses aux inculpations. P. 583.

[33] Lavoisier A. L. Reponses aux inculpations . P. 598.

[34] Ibid. P. 600.

[35] Mollien N.F. Memoires d'un Ministre du Tresor publique: 1780 – 1815. En 4 tt. Paris: H. Fournier, 1845. T. I. P. 148.

[36] Lavoisier A. L. Lettre … aux membres composant le Bureau de Consultation des Arts et Metiers; Le 29 germinal, l'an II de la Republique francaise, une et indivisible // Lavoisier A. L. Oeuvres. T. IV. Pp.713 – 714; P. 714.

[37] Bureau de Consultation des Arts et Metiers. Seance du 4 floreal, l'an II de la Republique, une et indivisible. Presidence du citoyen Lagrange // Lavoisier A. L. Oeuvres. T. IV. Pp. 714 – 715.

[38] Archives de l'Acedemie des Sciences, Lavoisier Collection, 1727.

[39] Еще 14 брюмера (5 ноября 1793 г.) Конвент обсуждал судьбу старого Лицея на улице Валуа. Докладывал Фуркруа, который отметил, что наличие среди членов-основателей Лицея нескольких контрреволюционеров, эмигрантов и лиц, запятнавших себя в общественном мнении, наносит престижу этого учреждения серьезный ущерб. Конвент постановил создать специальный Комитет во главе с Фуркруа, с целью превращения старого Лицея в подлинно республиканский. Комитет, в частности, должен был провести кадровую чистку и ввести в состав членов-основателей новых лиц. На первом заседании 15 брюмера Фуркруа огласил «уточненный» список членов-основателей, в котором остались лишь те, кто «по своим гражданским добродетелям, по своей любви к наукам и искусствам и по своему усердию и заботе об этом учреждении были признаны достойными входить в состав Республиканского Лицея» ( Kersaint G. Lavoisier, Fourcroy et le scrutiny e puratoire du Lycee de la rue de Valois // Bulletin de la Societ e Chimique de France , 1958. T . 27, fasc .2. Pp . 259 - 260). Среди них был и Лавуазье. Однако 12 фримера II г. (2 декабря 1793 г.), когда Лавуазье уже находился в Port Libre , список членов-основателей вновь пересмотрели и Антуан Лоран был из него исключен.

20 фримера II г. (10 декабря 1793) кандидатура Лавуазье обсуждалась вновь (возможно, по настоянию Фуркруа). Комитет постановил, что Фуркруа должен лично обратиться в Комитет по надзору при секции Пик и «собрать сведения об этом старейшем члене-основателе, прежде чем вынести суждение о его патриотических чувствах». Поэтому собрание отложило принятие окончательного решения. Однако в последующих протоколах Комитета по возрождению Республиканского Лицея имя Лавуазье не упоминается.

[40] Он, в частности, напомнил, что «служил в армии для защиты свободы, особенно 10 августа 1792 г., когда охранял пороховые склады в Арсенале и 31 мая 1793 г., когда находился в составе батальона секции Пик, направленного на площадь Революции» ( Notice de ce que Lavoisier , ci - devant commissaire de la Tr e sorerie nationale , de la ci - devant Acad e mie des Sciences , member du bureau de consultation des Arts et Metiers, cultivateur dans le district de Blois, department du Loir et Cher, a fait pour la Revolution // Archives de l ' Acad e mie des Sciences, Lavoisier Collection, f . 1724).

[41]Cadet de Gassicourt. Archives de l'Academie des Sciences, Lavoisier Collection, f. 1030.

[42] Rapport des commissaries reviseurs des trois compagnies de finances aux representants du peuple charges de surveiller leurs travaux, et lu aux comites des Finances et de Compatibilite par Motet, Chateauneuf, Jaquart, Gaudot, Vernon, Imprime par ordre de la Convent National, avec des pieces justificatives. Paris, 1794; Dupin A. Rapport fait au nom des Comites de Surete generale, des Finances et de l'Examen des Comptes reunis a la Commission sur l'administration des fermiers generaux, 16 floreal An II.

[43] Dupin A. Rapport. P. 2.

[44] Dupin A. Rapport. P. 20.

[45] Dupin A. Rapport. Pp. 23 – 24.

[46] Согласно этому закону, тюремному заключению на неопределенный срок подлежали, например, лица, которым местные власти отказали в свидетельстве о благонадежности, отрешенные от своих должностей госслужащие и т. п. А согласно уточняющему этот закон постановлению Коммуны Парижа, подозрительными следовало считать тех, кто «ничего не сделал против свободы, но равным образом ничего не сделал и в её пользу» ( Чудинов А. В. Французская революция: история и мифы. М.: Наука, 2007. С. 301 – 302).

[47] Dupin A. Rapport. P. 27.

[48] Mollien F. N. Me?moires d'un Ministre du Tre?sor Public, 1780 – 1815. En 4 tt . Paris : Fournier, 1845. T . I . Pp . 167 – 168.