МАДАМ ЛАВО

 

Здесь уместно несколько детальней сказать о семейной жизни Лавуазье. Начну с истории его женитьбы. Как уже было сказано, его будущая жена, Мария Анна Пьеретта Польз, родилась 20 января 1758 г. в семье богатого парижского буржуа Жака Польза. Супруга Польза, урожденная Клодин Тойне ( C. Thoynet ), была племянницей аббата Жозефа Террэ ( J. M. Terray; 1715 – 1778), ставшего в 1769 г. генеральным контролером (т. е. министром) финансов и одним из самых могущественных людей королевства[1]. В обязанности Террэ входил также надзор за деятельностью Откупа.

Родители Марии Анны отдали ее на воспитание в монастырь Монбрисон, однако, в 1771 г. мать девочки скоропостижно скончалась и Жак Польз вынужден был взять свою тринадцатилетнюю дочь из обители, поручив ей домашние заботы. К этому времени баронесса де Лагард ( de la Garde ), имевшая заметное влияние на Террэ, окончательно утвердилась в намерении женить своего пятидесятилетнего беспутного братца графа Д'Амерваля (d' Amervale) на тринадцатилетней Марии Польз, очаровательной голубоглазой брюнетке, за которой к тому же можно было получить приличное приданое. Граф был крайне стеснен в средствах. Баронесса, разумеется, обо всем договорилась с Террэ и тот одобрил ее план. Что делать несчастному Пользу? Ни он, ни, подавно, его дочь этого брака не желали. Мария называла графа «дураком», «неотесанной бесчувственной деревенщиной» и «великаном-людоедом». Поначалу Польз занял выжидательную позицию, авось пронесет. Но Террэ и баронесса настаивали. Тогда отчаявшийся отец пишет своему всесильному патрону вежливое по форме, но жесткое по сути письмо, которое заканчивает словами: «Моя дочь не любит его, и я не могу сделать это против ее воли»[2].

Разгневанный Террэ пригрозил Пользу увольнением с должности директора Генерального откупа, однако этому воспротивились другие откупщики, не желавшие расставаться со способным, энергичным и хорошо знающим свое дело коллегой. И тут Польз вспомнил о Лавуазье, своем двадцативосьмилетнем помощнике.

Вряд ли до ноября 1771 г., когда состоялась его помолвка с Марией Анной, Лавуазье всерьез думал о женитьбе. Но на предложение Польза, не долго поразмыслив, ответил согласием. Мария Анна тоже не возражала, Антуан Лоран был привлекателен, скромен, умен, хорошо воспитан. Видимо, между молодыми людьми возникли симпатии. 4 декабря 1771 г. был подписан брачный контракт, а 16 они поженились.

Оба семейства были довольны. «Несомненно, – писала тетушка Лавуазье Жану Пользу, – она сделает своего мужа очень счастливым»[3]. И она не ошиблась. Аббат Террэ не стал противиться этому браку и даже предложил устроить церемонию бракосочетания в своей домовой церкви и выступить в качестве свидетеля[4].

Взяв в жены тринадцатилетнюю разносторонне одаренную девочку, Антуан Лоран сумел воспитать ее так, как ему того хотелось. Это было нетрудно, юную супругу живо интересовало все, чем занимался ее муж, особенно его химические исследования. Она стала брать уроки химии у Ж.-Б. Буке ( J. B. M. Bucquet; 1746 – 1780), друга Лавуазье, одного из первых французских ученых, принявших «химическую революцию», выучила английский язык, чтобы переводить (в первую очередь, для мужа, который, как выразился один его биограф, «был плохим лингвистом») труды британских ученых Дж. Пристли, Г. Кавендиша, Р. Кирвана и других. Причем две изданные во Франции в переводе мадам Лавуазье брошюры Р. Кирвана содержали ее многочисленные химические комментарии. В 1777 г. она обратилась к своему брату с просьбой дать ей уроки латинского языка, так как это может помочь Лавуазье в работе.

Летом 1775 г. новый министр финансов А. Р. Ж. Тюрго ( A. R. J. Turgot, baron de l'Aulne; 1727 – 1781) назначил Лавуазье одним из четырех директоров созданного накануне Управления порохов и селитр, в связи с чем супруги смогли переехать в малый Арсенал, где, кроме удобной квартиры, имелись также большая химическая лаборатория и библиотека. День Лавуазье был загружен до предела: подъем в 5 утра, с 6 до 9 работа в лаборатории, затем до полудня занятия делами Откупа, после чего он отправлялся в Управление порохов или в Академию наук. Вечером, после обеда, с 19 до 22 часов – вновь исследования в лаборатории или работа за письменным столом. По субботам Лавуазье общался с друзьями, коллегами (главным образом, с химиками и физиками) и учениками. Как вспоминала впоследствии Мари Анна, суббота «для него – это был день счастья: несколько просвещенных друзей, несколько молодых людей, гордившихся честью быть допущенными участвовать в его опытах, с утра собирались в лаборатории; здесь завтракали, здесь же рассуждали на разные темы и здесь же создавалась теория, обессмертившая своего создателя. Надо было видеть и слышать этого человека, наделенного столь тонким умом, столь явным ( pur ) талантом и столь возвышенным гением. Именно в разговорах с ним можно было убедиться в высоте его моральных принципов»[5].

Во время проведения экспериментов мадам Лавуазье пристраивалась за небольшим столиком, записывая все результаты и наблюдения, произносимые вслух Антуаном Лораном и его помощниками. Она заносила в лабораторные дневники также все отрывочные записи, которые ее муж делал на оборотах писем, конвертах, игральных картах.

В 1786 г. Мария Анна брала уроки рисования у знаменитого живописца Жака Луи Давида ( J. L. David; 1748 – 1825) . На одном из ее учебных рисунков (фигура Антиноя) мэтр написал: « Fort bien, fort bien, fort bien. David ». Спустя несколько лет она собственноручно изготовила 13 превосходных гравюр по своим карандашным рисункам и акварелям для Traite elementaire de la Chimie Лавуазье. Сохранились также ее рисунки сепией с изображением опытов в лаборатории Арсенала.

В доме Лавуазье часто бывали известные иностранные ученые (Д. Пристли, Д. Уатт, Б. Франклин и др.). Мария Анна не только принимала гостей, но и, ввиду крайней занятости мужа, поддерживала с ними научную переписку. О ее роли в жизни Лавуазье современниками было написано много теплых слов и даже такие стихи:

 

Epouse et cousine a la fois,

Sure d'aimer et de plaire,

Pour Lavoisier, soumis a vos lois,

Vous remplissez les deux emplois,

Et de muse et de secretaire [6].

 

Единственное, в чем она не пожелала стать своему мужу ni la muse, ni la secr e taire, так это в его агрономических изысканиях и вообще в его сельскохозяйственных делах. В 1780 г. Лавуазье приобрел обширное, около 1000 га, и доходное поместье во Фрешине, на полдороге от Вандома ( Vendome ) до Блуа ( Blois ). По крайней мере три раза в год он уезжал из Парижа во Фрешин на 15 – 20 дней. Поначалу Лавуазье брал с собой жену. Однако Марии Анне, привыкшей к столичной жизни с ее салонами, оперой, художественными выставками, с ее, особенно в краткий период министерства Тюрго (1774 – 1776), более свободной и легкой, чем при Людовике XV , атмосферой[7], в деревне было скучно. Соседи, время от времени заезжавшие во Фрешин на обед, были по провинциальному консервативны. Мадам Лавуазье старалась было развлечь себя организацией новых местных производств (чулок, тканей и т. п.), но быстро охладела к этим занятиям и во время отлучек мужа в деревню предпочитала оставаться в Париже.

В начале 1780-х гг. она сближается с другом Лавуазье публицистом и экономистом Пьером Самюэлем Дюпоном ( P. S. du Pont de Nemours; 1739 – 1817)[8], который, начиная с 1776 г., часто бывал в их доме на бульваре де ла Мадлен. П. Дюпон был человеком живым, остроумным, наделенным богатым воображением, хорошо образованным. Он открыл перед мадам Лавуазье новый для нее мир – мир политической экономии. И через некоторое Мария Анна, которой в силу большой и постоянной занятости мужа многообразными делами явно не хватало мужского внимания, прониклась к Пьеру Самюэлю самым теплым и нежным чувством. В 1781 г. он стал ее любовником. Их близкие отношения продолжались до 1791 г., хотя кризис наступил двумя годами раньше.

В письме Марии Анне от 23 октября 1798 г. Дюпон вспоминал: «Даже если бы мы никогда не встретили друг друга, каждый из нас сейчас был бы счастлив повстречать кого-то, кто оказался бы в равной степени и образован, и умен, и мудр, был бы нравственным и решительным, был бы наделен здравым смыслом и к тому же любил хорошее общество, т. е. обладал бы всеми качествами, которыми обладали мы. <…>. Почему же двадцать два года знакомства и 17 лет близости и длительного уважения должны все испортить? Разве я не для вас написал La Philosophie de l'Univers [9]? Это было довольно приятным векселем, предложенным вам, однако, предложенным в то время, когда ваше доверие ко мне почти исчерпалось. И вы не приняли его. Что до меня, то я не могу ничего с собой поделать, я никогда не испытывал недостатка в дружеских чувствах, нежности и снисходительном отношении к вам»[10].

Покидая Париж 8 сентября 1799 г., Дюпон пишет, но не отправляет Марии Анне письмо, в котором он снова возвращается к истории их отношений: «Я оставляю эту страну, страдая, что смогу служить ей только издалека (он отправлялся в США. – И. Д .), хотя знаю, что отношусь к тем людям, которые лучше других понимают происходящее во Франции. Однако меня здесь больше никто не понимает. Я не могу ни на что влиять … . Я бы погиб от страданий и отказов, мог быть гильотинирован якобинцами или повешен аристократами.

Если бы вы еще продолжали любить меня, я бы покорно вынес все за единственный вечер с вами у камина или за единственное утро на rue Lenoir, что стало бы компенсацией для моих глаз и моего сердца. Но ваша нежность закончилась, как только я получил первую общественную должность. Что-то изменилось в вас в период между Конституционным и Законодательным собраниями [11]. Начиная с этого времени, вы постоянно ранили мое сердце, а затем разбили его окончательно, уехав во Франш-Конте ( Franche-Comte ). Я был в отчаянии и в гневе, но потом, немного успокоившись, решил – и это было моим большим заблуждением – что я мог бы сохранить с вами самую нежную дружбу. На деле же эта дружба оказалась более чем холодной, реально почти не существующей. Только один-единственный раз я обнаружил ее следы в вашем последнем письме. <…>.

Что касается меня, то я был очень сердит на вас. Мое сердце было раздавлено. Тогда я взял себя в руки, старался встать на вашу точку зрения и успокоиться. Я никогда, ни на минуту не переставал любить вас больше жизни. Одно только ваше слово открывает и пронизывает мою душу. Я не могу помочь себе. <…>. Я принадлежал вам, моя дорогая, …, и я никогда не мог бы принадлежать другой. Я молился на вас. <…>. Но вы думали иначе. Вы устали от моих чувств и при этом не без жестокости оставили меня при себе»[12].

16 сентября 1799 г., перед отплытием в Америку, Дюпон пишет мадам Лавуазье: «можно с уверенностью сказать, что любовь с теми или иными ее нюансами – единственный вид отношений, который может существовать между нами. Я понял, что вы не созданы для дружбы. Вам чужды ее излияния, утешения, интерес к другому, советы, забота, болтовня или приветливое молчание. Когда ваша нежность заканчивается, вы становитесь холодной, жесткой, придирчивой и на вашем лице непроизвольно появляется хмурое выражение. <…>. Тогда почему я так люблю вас? Почему ваш образ преследует меня? Почему я готов заплатить любую цену за счастье знать, что я вам не безразличен? Все потому, что вы благоразумны, умны и мудры. Но еще и потому, что в беседе с вами (а вы поддерживаете оживленную беседу только с тем, кто является вашим любовником, друзья накладывают печать на ваши уста), я мог говорить обо всем, потому что вы очень красивы, обладаете взглядом, который имеет сильнейшую власть надо мной …»[13].

Уже позже, будучи в США, Пьер Самюэль писал своему знакомому о мадам Лавуазье: «В ее женском теле… заключена мужская душа»[14]. Не думаю, что он был прав. Мария Анна вела себя в сложившихся обстоятельствах вполне стандартно, так, как в подобных ситуациях ведет себя большинство женщин ее типа (т. е. умных, одаренных, но весьма упрямых и истеричных): пока влюблена, она готова дать возлюбленному все, даже свою жизнь, разлюбив, становится абсолютно равнодушной ко всему, что связано с бывшим возлюбленным, и при необходимости может принести в жертву его карьеру, его здоровье, а если понадобится – и его жизнь. Кроме того, как бы Мария Анна ни была увлечена Дюпоном, по-настоящему она была привязана только к Лавуазье, несмотря на то (а может быть, как это ни парадоксально, именно потому), что она не получала от него того внимания и тепла, которое ей хотелось бы получить. И его гибель, в которой отчасти она была виновата, когда вместо того, чтобы следовать указаниям Плювине, устроила скандал на приеме у Дюпена, стала для нее страшным ударом.

26 прериаля II г. Республики (14 июня 1794 г.), спустя месяц с небольшим после казни отца и мужа Мария Анна была арестована по распоряжению Комитета общей безопасности и отправлена в тюрьму, расположенную на улице Neuve des Capucines . Она не воспользовалась настойчивым предложением Дюпона укрыться в его имении. Возможно, ей было неприятно жить в доме человека, с которым она много лет изменяла своему мужу, а может быть, она не желала, чтобы у Пьера Самюэля зародились какие-то иллюзии относительно их будущего. Однако вслед за ней 2 мессидора (20 июня) у себя в имении был арестован П. Дюпон и отправлен в тюрьму La Force, откуда он постоянно писал своему сыну, расспрашивая о судьбе Марии Анны, для конспирации называя ее «моя кузина», «кузина с бульвара» или «гражданка Лаво». Как и многих, их спасло падение Робеспьера 9 термидора II г. (27 июля 1794 ) .

24 термидора II г. (11 августа 1794) Мария Анна пишет в Революционный комитет своей секции: «Неужели я буду единственной, кто не получит вашей справедливости? У меня есть все права на нее: я принадлежу к санкюлотам, у меня нет состояния. Я арестована по приказу Комитета общей безопасности, в приказе о моем аресте не указано никаких причин и я сама не в силах их придумать. Мои взгляды хорошо известны, я всегда и в глубине души, и открыто исповедовала республиканские принципы. … Из несчастных моих друзей, из тех немногих, кто относится ко мне с участием, одни заняты своими делами, не позволяющими им отвлекаться на меня, другие не в состоянии мне помочь. К кому же мне тогда обращаться, как не к Революционному комитету моей секции, чтобы ко мне проявили справедливость или хотя бы дали возможность ответить на выдвинутые против меня обвинения, если таковые есть? Я сейчас смотрю на вас, граждане, как на моих защитников, я осмеливаюсь просить вас потребовать у Комитета общей безопасности моего освобождения или, по крайней мере, потребовать у них представить причины моего ареста»[15]. Секретарь «наблюдательного комитета» секции добросовестно переписал сведения о гражданке Лавуазье из ее дела, хранившегося в регистре секции: «предполагаемый доход, когда ее муж был жив – 25 000 ливров, в настоящее время – 2000 ливров. <…> . Взгляды и мнения этой женщины комитету неизвестны. По ее утверждениям, она – патриотка, но это трудно проверить. Тем не менее комитет заявляет, что у него нет ничего против гражданки Лавуазье и обращается к Комитету общей безопасности, который выдал ордер на ее арест, с просьбой сообщить причины ареста»[16].

30 термидора (17 августа 1794 г.) Комитет общей безопасности принял решение о ее освобождении и возвращении ей ее имущества. Через несколько дней был освобожден и Пьер Самюэль.

В 1801 г. Мария Анна познакомилась с Бенджамином Томпсоном, графом Румфордом ( Sir B. Thompson, Count Rumford; 1753 – 1814), талантливым английским физиком, одним из основателей Королевского института[17]. Румфорда покорили ее ум и обаяние, и вскоре он сделал ей предложение. 22 Октября 1805 г. они поженились. Однако брак этот не был счастливым. Характер графа был не из легких, к тому же его раздражала излишняя, по его мнению, самостоятельность и независимость супруги. Их отношения характеризует такой эпизод. Как-то Мария Анна решила пригласить к себе друзей, не поставив в известность мужа. Узнав об этом, Румфорд запер ворота и ей пришлось переговариваться с гостями через забор. Впрочем, она не осталась в долгу. Извинившись перед друзьями, Мария Анна взяла кувшин с кипятком и полила любимые цветочки графа. Когда в другой раз граф, уставший от роскошных приемов, которые по понедельникам устраивала его супруга («мы потом всю неделю питаемся остатками этой трапезы», – жаловался экономный муж своему знакомому), велел привратнику запереть ворота, то Мария Анна в знак протеста сварила на завтрак драгоценные графские панталоны. Подобных историй было немало. В итоге, Румфорд согласился на развод, заметив со вздохом: «Как же повезло Лавуазье с гильотиной!» В июне 1809 г. они развелись, и последние 27 лет жизни она прожила одна в своем парижском доме на улице д'Анжу Сент-Оноре (ныне улица Лавуазье), редко появляясь на людях. Проспер Мериме в переписке упоминает о «мадам Румфорд и ее 150 кг тела»[18].

Адриен Делаант, внук генерального откупщика, так описал свою встречу с Марией Анной: «Мы пришли на улицу Анжу и остановились перед полукруглой стеной с железными воротами, ведущими в обширный сад, окружавший дом. Однако швейцар провел нас внутрь через маленькую дверь в углу стены. Как только мы пошли по аллее, обсаженной с двух сторон деревьями, громко зазвонил колокольчик, извещавший о нашем прибытии. От волнения и чувства неловкости наши сердца забились сильнее. Но отступать было уже поздно и к тому моменту, когда дорожка вывела нас к входным дверям, мы уже держались много уверенней. Пожилой дворецкий, без парика, но в старомодной французской ливрее, встретил гостей с доброй улыбкой. Он проводил нас через зимний сад, расположенный неподалеку от здания, к дверям салона, которые он открыл перед нами с пугающей церемонностью.

Первое, что там нам бросилось в глаза, это огромный портрет четы Лавуазье, работы Давида. Господин Лавуазье, одетый в стиле Людовика XVI , сидел за столом, в окружении химических инструментов, позади него, опершись на спинку стула, стояла молодая мадам Лавуазье, с напудренными волосами и одетая во все белое. Замирая от восторга, мы подошли к камину, любуясь этой прекрасной картиной. Затем мы остановились перед диванчиком, на котором сидела замотанная в шарф дама, похожая на старую турчанку, в которую время превратило некогда красивую молодую женщину, запечатленную на картине Давида. То была мадам Румфорд, уже в преклонном возрасте, с мужеподобным лицом, в чепце, одетая самым причудливым образом. Она встретила нас в своей резкой манере, которую, однако, нельзя назвать недоброй. Мадам Румфорд попросила нас сесть и начала задавать вопросы о нашей учебе и времяпровождении. Беседа не была для нее очень интересной. Через несколько минут она вдруг поднялась со своего диванчика, подошла к камину и встала к нему спиной, чтобы погреться, как обычно делают мужчины. Затем она приподняла сзади свои юбки, почти до подвязок, чтобы согреть огромные икры. Вскоре после этого она вежливо с нами попрощалась.

Некогда мадам Румфорд устраивала элегантные балы, которым мы очень радовались …, несмотря на ее острую наблюдательность и строгость, с которой она гнала нас от буфета, чтобы заставить танцевать кадриль»[19].

За 78 лет жизни Мария Анна повидала многое и многих, перед ней прошла Франция времен Людовика XV , Людовика XVI , Революции, Директории, Империи, Людовика XVIII , Карла X и Луи-Филиппа, она была знакома с самыми блистательными умами Европы – Д' Аламбером, К. Бертолле, П. Лапласом, Ж. Лагранжем, Дж. Пристли и многими другими, но единственным человеком, с которым она чувствовала себя счастливой, был Антуан Лавуазье.

 

РАССУЖДЕНИЯ В СОСЛАГАТЕЛЬНОМ НАКЛОНЕНИИ

Теперь уместно коснуться вопроса о том, можно ли было спасти Лавуазье? Историки спорят по этому поводу уже не одно столетие[20]. На мой взгляд, в принципе он мог избежать гибели. Кто был тогда в состоянии ему помочь? Прежде всего он сам. Рецепт прост: уехать за границу или в далекую (и даже не очень далекую) провинцию, как сделали некоторые его коллеги. Однако этот способ спасения для него был совершенно неприемлем. Лавуазье был человеком долга и просто порядочным человеком. Бросить начатые проекты, гибнущую Академию и своего несчастного тестя он не мог, ему не хватало для этого совсем немногого – небольшой доли эгоизма и цинизма. Он был неколебим в своих нравственных принципах и это не позволяло ему спасать себя любой ценой. А быть просто порядочным человеком в иные эпохи смертельно опасно.

Кроме того, при всем своем рационализме и умении просчитывать сложные ситуации, Лавуазье страдал определенной политической наивностью: он был убежден, что достаточно отойти от дел уже фактически прекратившего свое существование Генерального откупа и никто не вспомнит о его былой причастности к этой компании; достаточно разъяснить с цифрами в руках Дюпену и судьям, что никаких нарушений закона со стороны откупщиков не было и дело против них будет прекращено; наконец, он долгое время верил, что суд (или Конвент), даже не разобравшись в делах Откупа, учтет его заслуги перед наукой и отечеством и сочтет целесообразным использовать его и дальше на благо Республики. Увы, в эпоху Террора власть руководствуется совсем другими принципами, поскольку главарей режима прежде всего заботит сохранение самой власти путем запугивания всех недовольных и подавления их воли к сопротивлению. Кроме того, террор рассматривался Робеспьером и его сторонниками как средство реализации некой этической утопии – создания Республики всеобщего блага, т. е. общества нравственно совершенных людей, готовых безоговорочно жертвовать своими личными интересами ради общественных. И во имя этой цели можно прибегать к любым средствам.

«Теперь, когда Франция показала миру, как рабы разрывают цепи и расправляются с тиранами, – говорил Робеспьер с трибуны Конвента 18 флореаля II г. (7 мая 1794 г.), за сутки до казни Лавуазье, – настало время создать новую мораль по заветам великого Жан-Жака Руссо. Эту мораль должен создать сам простой народ, ибо ему нечего надеяться на ученых людей»[21]. И в этом смысле робеспьеровская Республика, действительно, не нуждалась в ученых.

Что же касается окружения Лавуазье, то здесь следует прежде всего отметить роковую роль, которую сыграла Мария Анна, явно не оценившая сложившуюся ситуацию: та капризная резкость тона, которая сходила ей с рук в обстановке салона, в кругу близких друзей и знакомых, оказалась совершенно неуместной, более того – губительной в столкновении с государственной машиной в эпоху террора. Истерический героизм мадам Лавуазье в разговоре с Дюпеном выглядел бы по-своему привлекательным, но при одном условии – если бы она пришла просить только за себя.

Возможности же тех коллег Лавуазье, которые занимали важные государственные посты, ограничивались страхом за свою жизнь, страхом, защищая Антуана Лорана, навлечь на себя подозрения в «снисходительности» к врагам Революции. Как выразился французский историк Э. Грисон, «по-видимому, Террор, подобно Медузе Горгоне, приводил их в оцепенение ( la Terreur, comme Meduse la Gorgone, les aurait petrifies )»[22]. Впрочем, Фуркруа, по свидетельству одного из его учеников ( A. Laugier ), осмелился-таки явиться на заседание Комитета общественного спасения и выступить там в защиту Лавуазье. Робеспьер выслушал его хмуро и молча, остальные же не посмели прервать мрачного молчания Неподкупного. Фуркруа вынужден был покинуть собрание. Когда он удалился Неподкупный что-то сказал о бесстыдстве подобных выступлений. Присутствовавший на заседании Приер из Кот д'Ор вышел из зала, догнал Фуркруа и стал его убеждать более ничего не предпринимать в защиту Лавуазье и других подозреваемых и арестованных, в противном случае такая защита может стоить жизни[23]. И Фуркруа se tint coi, замолчал. Как и многие другие[24].

Это молчание коллег вполне понятно. И все же – из 45 генеральных откупщиков, участвовавших в последнем договоре с правительством, 18 избежали смерти и некоторые, как было показано выше, исключительно благодаря действиям друзей и знакомых. Умелым действиям! Вряд ли судье Добсенту удалось бы спасти жизнь троим подсудимым, если б он отправился защищать их перед Неподкупным. Он пошел к Дюпену, с которым договориться было куда легче и которого, как и Коффиналя, и Фукье-Тенвилля, никак нельзя было отнести к числу неподкупных, эти работали отнюдь не за идею.

И разумеется, в поисках ответа на вопрос о причинах гибели Лавуазье, о том, почему он, человек редкостного таланта, трудолюбия, принципиальности и порядочности, всегда живо откликавшийся на социальные запросы, оказался, в отличие от многих его менее одаренных коллег, как бы вытесненным если и не из всех, то из очень многих сфер деятельности, в которых он мог бы принести большую пользу отечеству, следует иметь в виду, что его трагическая судьба была предопределена также и антинаучными (шире – антиинтеллектуалистскими) настроениями части населения (причем не только беднейшей) и политической элиты, настроениями, которые с особой силой дали себя знать в обстановке политического террора[25].

 

← предыдущая

---

[1] О мадам Польз рассказывали, что она, заехав как-то в свое имение, расположенное неподалеку от Фернея, где жил Ф. Вольтер, решила повидать знаменитого философа и писателя. Она обратилась к нему через третье лицо, упомянув что является родственницей аббата Террэ. Услышав об этом, Вольтер пришел в ужас и попросил передать мадам Польз, что у него остался только один зуб и он хотел бы спасти его от клещей аббата ( Bachaumont L. P. de . Me?moires secrets pour servir a? l'histoire de la re?publique des lettres en France, depuis MDCCLXII jusqu'a? nos jours; ou, Journal d'un observateur. Londres: Chez J. Adamson, 1778 – 1789. 18 June 1777).

[2] Grimaux E. Lavoisier, 1743 – 1794. P. 36.

[3] Ibid.

[4] Брачный контракт был подписан 4 декабря 1771 г., а 16 декабря состоялось венчание в капелле H o tel des Finance (на rue Neuve des Petits Champs ). Аббат Террэ и его брат ( Terray de Rozi e re ) действительно присутствовали на церемонии (кстати, довольно скромной) в качестве свидетелей со стороны невесты.

[5] Biographie universelle (Michaud) ancienne et moderne: ou histoire, par ordre alphabe?tique, de la vie publique et prive?e de tous les hommes qui se sont fait remarquer par leurs e?crits, leurs actions, leurs talents, leurs vertus ou leurs crimes. En 45 tt. Nouvelle e?dition, publie?e sous la direction de M. Michaud, rev., cor., et conside?ra blement augm. d'articles omis ou nouveaux; ouvrage re?dige? par une societe? de gens de lettres et de savants. Paris : Madame C . Desplaces , 1854 – 1865. T . 23. Pp . 414 – 418; P . 415.

[6] «Супруга и подруга одновременно, верная в любви и всегда любимая, вы для Лавуазье, покорного вашей воле, служите и музой, и секретарем». Впрочем, что касается s ure d'aimer, то это, как станет ясно из дальнейшего, было некоторым преувеличением.

[7] За обедами, которые мадам Лавуазье устраивала по понедельникам, она часто повторяла, что желала бы видеть Францию конституционной монархией (наподобие Британии), что дало бы больше прав образованной буржуазии.

[8] Отцом Элевтера Иринея Дюпона (1771 – 1834), основателя знаменитой династии американских миллионеров.

[9]Dupont de Nemours P. S . Philosophie de l'Univers. Paris: L' Impremerie de Dupont, 1796.

[10] Harvard University. The Houghton Library. Manuscript Department , Fr 80.

[11] Т. е. между июлем 1789 и октябрем 1791 г. В 1790 г. Дюпон был выбран в состав Конституанты. Именно об этом факте он упоминает в письме к мадам Лавуазье, которая, возможно, не одобрила этого шага своего любовника и у них начались разногласия. Однако я бы не стал политизировать эту любовную историю. Мне представляется, что причины охлаждения Марии Анны к Дюпону скорее нравственно-психологического свойства. – И. Д .

[12] Wilmington, Delaware (USA), Hagley Museum and Library. Longwood Manuscripts, GR 1, Box 1.

[13] Harvard University. The Houghton Library. Manuscript Department, Fr 80. В другом письме, написанном также перед отъездом из Франции, Дюпон, перечисляя некоторые исторические примеры женской неверности, замечает, однако – «в своем полном расцвете любовь безжалостна, недоступна и высокомерна как сатана» (там же, письмо от 1 октября 1799 г.).

[14] Scheler L . Antoine-Laurent de Lavoisier et le principe chimique. Paris: Seghers, 1964. (Serie: Savants du monde entier; 21). P. 147.

[15] Archives Nationales, F 7 / 4770, dossier 2.

[16] Ibid.

[17] Уже в ранней юности Томпсон выполнял секретные задания правительства Великобритании. В 1775 г., после поражения колониальной армии и выдвижения против него обвинений в шпионаже он был вынужден бежать в Бостон, где некоторое время был комендантом порта. В 1776 г., в возрасте 23 лет вместе с отступающей английской армией Томпсон покинул Бостон и перебрался в Лондон, бросив на произвол судьбы свою жену с грудным ребенком. C 1779 г. он член Лондонского королевского общества. В 1776 – 1781 гг. служил в правительственных ведомствах в Лондоне, затем, в 1781 – 1783 гг., командовал британским королевским драгунским полком в войне за независимость в Северной Америке (1775 – 1783 гг.). В 1784 – 1798 гг. занимал ряд государственных постов в Баварии, в том числе пост военного министра. За свои заслуги перед Баварией в 1790 г. получил титул графа Священной Римской империи, причем титульным графством было названо американское графство Румфорд, где он жил до эмиграции из США. Его работы способствовал установлению кинетической теории теплоты. Кроме того, Румфорд открыл и исследовал явление конвекции в газах и в жидкостях, сконструировал ряд физических приборов и аппаратов (специальные термометры, фотометры для изучения поглощения света веществом и т. д.). Считается, что он изобрел кухонную плиту, кофеварку, армейскую полевую кухню, печи для обжига кирпича, паровую отопительную систему, а также калорийный и дешевый суп для бедняков.

[18] Цит . по : Poirier J.-P . Lavoisier: Chemist, Biologist, Economist / Translated from the French by R. Balinski. Philadelphia: University of Pennsylvania press, 1996. P. 410.

[19] Delahante A. Une famille de finance. Vol. II. P. 546.

[20] См . подр .: Дорфман Я . Г . Лавуазье ; Donovan A. Antoine Lavoisier: Science, Administration, and Revolution. Oxford (UK), Cambridge (USA): Blackwell, 1993; Poirier J.-P. La science et l'amour: Madame Lavoisier. Paris : Pygmalion , 2004.

[21] Цит. по: Дорфман Я. Г . Лавуазье. С. 315. Сказывались также интеллектуальные предпочтения: Робесьпьер, Фуркруа, Ассенфратц и многие другие «пламенные революционеры» того времени предпочитали Ж. Ж. Руссо, Лавуазье с б о льшим удовольствием читал Кондильяка.

[22] Grison E . L'e?tonnant parcours du re?publicain J. H. Hassenfratz (1755 – 1827) : Du Faubourg Monmartre au Corps des Mines / Pre?face de Thierry de Montbrial. Paris: Presses de l' E cole des Mines, 1996. (Serie: Histoire et socie?te?s) . P. 228.

[23] Kersaint G . Antoine Francois de Fourcroy (1755 – 1809): sa vie et son oeuvre. Paris: Editions du Museum, 1966. (Serie: Me?moires du Muse?um national d'historie naturelle. T. 2. Sciences physico - chimiques ; Nouv . se ? r .: Se ? r . D ). P . 73.

[24] Б. Бенсод-Венсан замечает по этому поводу: «Он (Гитон де Морво) был, конечно, в действующей армии во время процесса, (т. е. 19 флореаля II г. (8 мая 1794 г.). – И. Д. ), но он отбыл туда только в конце апреля, так ничего и не сделав /для спасения Лавуазье/ <...>. Бертолле был сильно занят военными делами <...>, он руководил заводом по очистке селитры в Сен-Жермен де Пре и пороховым заводом в Гренеле <...>. В итоге ни один из химиков-сторонников антифлогистонной теории не отважился даже на малейшее вмешательство» ( Bensaude-Vincent B. Lavoisier: Memoires d'une revolution. Paris: Flammarion , 1993. Pp. 345 – 346).

Кто же вступился за Лавуазье? Лагранж, от имени Bureau de consultation des arts et metiers, где Лавуазье был председателем с 20 октября 1892 г., Гаюи и Борда, от имени Соmmission temporaire des poids et mesures, Каде и Боме (правда, скорее в косвенной форме, подтвердив, что откупщики не смачивали табак, чтобы он больше весил), Comite des assignats et des monnaies, а секция Пик Коммуны Парижа выдала Лавуазье (правда, еще до его ареста) сертификат, где было сказано: «Секция свидетельствует почтение за Вашу гражданственность и снимает с Вас все подозрения» ( Дорфман Я. Г. Лавуазье. С. 307). Но ничто не помогло.

[25] Подр. см.: Огурцов А. П. Философия науки эпохи Просвещения. М .: Ин-т философии РАН , 1993.