***

Что страшит – бессмысленность страданья,

повторенье страха каждый раз,

снегом засыпаемые зданья,

музыка, гнездящаяся в нас.

 

Не встречая никакой препоны,

прочь летит осенняя листва…

Видишь, как случайны все законы,

как банальны лучшие слова.

 

Под окном, оторванный от липы,

пролетает желтый, потемнев,

лист, трамваи тычутся, как рыбы,

в очертанья улиц и дерев.

 

И не знаешь, как еще об этом

рассказать – не умничая, не…

Небеса, взлохмаченные светом,

тяжело шевелятся во сне.

 

И желтеют розовые зданья.

Хочется продолжить: хоть умри,

но светлы одни воспоминанья…

Светит снег. Кружатся фонари.

 

 

***

Башка забита всяким бредом,

помялась в сумке колбаса…

Как славно, сладко будет летом

смотреть в пустые небеса,

 

у Петропавловки купаться,

плестись навстречу облакам,

созваниваться и встречаться,

ударив с прошлым по рукам,

 

глядеть на улицу с балкона,

дожевывая бутерброд,

как будет сладостно, как сонно

тем, кто до лета доживет!..

 

Мы снова носимся с безделкой,

товарищ бедный, спав с лица.

Не стоит жалобою мелкой

тревожить Кроткого Отца.

 

Как жалок и случаен повод!.. –

вдоль клумб разбрызгана земля,

пустой трамвай, шумящий город,

качнувшиеся тополя.

 

 

***

(у водопада)

Горячей волною над кронами зной;

бутылки, обертки и шины…

С пакетиком липтона, с миской стальной

сидишь, созерцая вершины,

 

где смуглый пастух свое стадо пасет,

бредя до спасительной тени…

Что, глядя на девочку, снявшую все,

сказал бы мурановский гений?

 

Брезентовой хижины теплый каркас,

сырое, слепящее лето…

Увы, не для нас, не для нас, не для нас

открытая радость сюжета.

 

Классически просто – не зная забот –

сойди с невозможного круга…

Здесь Батюшков мог бы избавиться от

метущего душу недуга.

 

Возьми сигарету и веточку срежь,

останься на час безмятежен.

Таврический полдень под кронами свеж.

Как сон побежденного, нежен.

 

 

***

Возящегося с тленом и распадом

встречаешь настоящего ежа,

с фонариком идя над водопадом,

на фоне золотого миража.

 

Темнеют красноватые предгорья,

и в ресторане зажигают свет…

Во тьме шумит классическое море,

почти одолевая парапет.

 

Типичный мир дешевого курорта:

у стойки дремлет пьяный белорус,

и волны несмолкающего Понта

свой возле входа сбрасывают груз.

 

Соседка, полногрудая мегера,

призывно улыбается: к чему б?..

Две девочки обсчитывают в меру,

и счет слетает, как улыбка с губ.

 

Приятно знать, что заработан отдых,

сидеть, не доставая сигарет,

под говор волн, взлетающих на воздух,

несущих оглушительный привет.

 

Галдят туристы праздно и счастливо,

покинут пляж расслабленными ню,

и альпинист заказывает пива,

махнув на рукописное меню.

 

 

***

Желтоватые фонари

вперемежку с синей листвой,

мутноватый сполох зари,

плеск неона над головой…

 

Темнота над Латышских стрелков

и над Искровским – темнота,

в лентах розовых облаков

над Товарищеским – звезда,

 

над Чудновского тьма бледней

и страшней, чем над Коллонтай,

по тропинке топких огней

пробегает первый трамвай,

 

и больница бросает тень

мрачноватую на листву.

Выходи, начинаем день…

– Я действительно здесь живу?.. –

 

Солнце всходит над пустырем,

и пустая молчит река,

и разорванным пузырем –

синий с розовым – облака…

 

 

***

Когда в полдневной голубой Тавриде

на кроткий Понт взглянул из-под руки,

с обидой вспомнил наледь на граните –

ревнивый образ северной реки –

зернистый снег, тяжелые торосы,

слепого ветра рвущийся хорал…

И задавая горькие вопросы,

я к ним, смутясь, ответы подбирал.

Кто проклинал наносы снежной слизи

и темный город с тучами над ним?..

Кто рисовал земной себе Элизий –

зеленый край за паром голубым?..

Здесь облака приветливы для сердца

и простодушны новые друзья,

но с ними нам, увы! ни отогреться,

ни позабыться, кажется, нельзя:

шум теплых волн, прожорливые птицы,

роскошный фрукт – все стало докучать,

под градом звезд здесь по ночам не спится…

Дай Бог, друзья, увидеть мне столицу –

и вздором впредь мечты не омрачать!

 

 

***

Лютеранское кладбище: травы,

попрошайка босой у ларька,

продавщицы цветов моложавы,

облака, облака, облака.

 

Над могилой какого-то Гота

высоченный раскинулся крест;

тополей голубая пехота,

загороженный досками въезд.

 

Павильон накренился костистый,

набалдашник ограды ребрист:

доктора, дипломаты, арфисты,

тьма аптекарей и декабрист.

 

В дело просится нужная нота:

страшной сытостью пахнет земля.

Ветер рвется в пустые ворота,

помертвелой травой шевеля.

 

Тело с крыльями над парапетом –

кто-то голову ангелу снес…

Хорошо умирается летом

на подушке, горячей от слез.

 

Синий мох с красноватым отливом,

сквозь листву проникающий свет;

самолетик скользит над заливом,

оставляя размашистый след.

 

Пробегает мальчишка в бандане,

по горячей тропинке пыля…

Благодушно молчат лютеране,

тяжело шелестят тополя.

 

 

***

Облака по небу разметало,

как у нас не часто в январе.

Оттепель… Пустая рябь канала.

Попрошайки в проходном дворе.

 

Столько раз об этом написали,

что и я вот новой не найду

темы. – Отражения в канале…

Мусор на качающемся льду.

 

Голубой, оранжевый, зеленый

празднично штурмуют темноту.

Мрачно запахнувшийся влюбленный

смотрит в воду, стоя на мосту.

 

Хорошо, что нету темы новой.

Сквозь неон скользит куда-то взгляд…

Огоньки общественной столовой –

заходи и выпей чаю над

 

стойкою забрызганной… Плевать на

остальное. Хуже все равно

быть не может. Впрочем – вероятно.

Ты – боец второго ряда. Но

 

есть надежда… как сказать? – пустая,

мелкая?.. – Или не тратить слов?..

К памятнику Лермонтову стая

воробьев слетает с проводов.

 

 

***

Сидишь и куришь между делом,

листая купленный альбом.

Над нами синее на белом

и белое на голубом.

 

Ах, облака на вечном марше, –

вот нежный и простой мотив…

И мы… брезгливо стали старше,

самих себя себе простив.

 

А, впрочем – лето, лето, лето.

Сиди за столиком, пока

дымит сырая сигарета

и в чашке тонут облака.

 

Увы, что нового расскажем! –

здесь все долдонят об одном.

И вертолет над Эрмитажем

повис в просторе золотом

 

такой вертушкой стрекозиной,

и столбик пыли сделал па…

Троллейбусы и магазины,

густая, пестрая толпа.

 

Смеется некрасивый мальчик,

в фонтан засунув кисти рук…

Речной качается трамвайчик,

рисуя легкий полукруг.

 

 

***

Постоять в темноте над Смоленкой,

поднимая глаза к облакам.

В мелких волнах с коричневой пенкой

проплывает пластмассовый хлам.

 

Под кустами – бутылки и банки

из-под кетчупа, пива, вина,

арматурина, старые санки,

на снегу – рыжий отсвет окна.

 

В двух шагах здесь пристанище Блока

под деревьями темными, где

тоже – склянки, пакеты от сока…

Постоять одному в темноте

 

над Смоленкой, куря сигарету,

глядя в волны с пустого моста.

На заре позапрошлого лета

приезжал полупьяным сюда –

 

и, шатаясь, стоял над могилой,

тупо глядя на свечку во мху.

И с тяжелой, ненужною силой

кроны глухо шумели вверху…

 

 

***

Синева глубокая, как море,

и листва колышущихся лип,

облака в оранжевом просторе –

Боже милосердный, я погиб.

 

Это из репертуара Цоя,

это из Поплавского строка –

солнечное лето городское:

духота, трамваи, облака.

 

Хорошо без всякого предмета,

просто и напористо – о том,

что жара безумная все лето,

и шмели балдеют над кустом.

 

Тополя отряхивают перхоть

в высохшую лужу на углу.

Всю неделю хочется уехать –

в Сиверскую, в Гатчину, во Мгу.

 

Эта нежность странная, пустая,

не привязанная ни к чему…

Синева ночная золотая,

облака, плывущие во тьму.

 

 

***

Строитель копошится в яме,

скучает тетка у лотка,

над голубыми тополями

плывут простые облака.

 

Две клумбы, магазин «Петрович»,

слепая, синяя листва…

Не понимаю, что за горечь

сочится в точные слова!

 

Явить себя в конечном виде –

и беззащитно, и смешно…

Увы, обидное открытье,

а впрочем, это все равно.

 

Возьми горячий капучино

над летней ленточной рекой.

Жизнь совершенно беспричинна –

как облака над головой,

 

как слов державная пехота,

как радость мутная, когда

над суматохой теплохода

встает балтийская звезда.

 

 

***

Тяжелое настроение.

Снег. Пятница. Облака…

Весеннее обострение,

мучительная тоска.

 

Как сердце обидой полнится,

как мутная даль светла!..

Вина отравляет полностью

намеренья и дела.

 

Полоска под дверью узкая

окрашена желтизной.

Под сердцем гуляет музыка

насмешливою волной, –

 

спасительная, пожалуйста,

как холоден резкий свет!..

Вчера мне еще казалось, что…

Сегодня, признаться, нет.

 

Как глупо с чужого опыта…

– Мне кажется, мы умрем.

Трамвай уплывает в облако

оранжевым фонарем.

 

 

***

Встав пораньше, делаешь зарядку.

Светлый тополь сдался и поник.

Снег летит на темную площадку,

на кусты, качели и турник.

 

«Ни тоски, ни слез, на раздраженья», –

поучал мечтательно сенсей.

Точные уверенны движенья;

синий свет далеких фонарей…

 

Вряд ли это может быть предметом

стихотворства. Впрочем, все равно.

Я вдруг вспомнил, как мы это летом

делали – как в западном кино –

 

замерев, над пропастью стояли,

и дубы шумели в вышине.

Просто камни, полные печали,

с памятью тяжелой, как во сне…

 

Что добавить. Сложно этот опыт

на язык стихов перевести.

Как расскажешь про щемящий шепот,

изнутри растущее «прости»,

 

как страшны и неподвижны кроны

в темноте, скрывающей тропу…

Снег летит на клумбы, на фургоны,

тает на горячем лбу.

 

 

***

Может быть, и не смерть, что нависла

здесь над каждым, страшнее всего, –

а страданье, лишенное смысла,

безраздельной тоски торжество.

 

– Гарантированностью ухода

утешаешься как-то верней…

И какая-то даже свобода,

вопреки всякой логике, в ней

 

ощущается. Собраны вместе,

знанья, мысли, поступки и сны,

вероятно, лишь в этом контексте

исчезающей жизни – верны

 

и проявлены. – Все основанья

смехотворны. И ясно одно:

пустоту отрицает страданье,

остальное теперь все равно.

И решив, что любые потери

не смертельны, – шагай веселей

вдоль скамеек в замызганном сквере

под бессмысленный плеск тополей…

 

 

***

Шум ручья, сбегающего к яме;

синий воздух резче и свежей…

Ветерок, играющий огнями,

темный снег на крышах гаражей.

 

Вывесок сухое полыханье.

Облака. Троллейбусы. Дома…

Вот чем плохи эти описанья –

никакой поживы для ума.

 

Черно-желтая на ветке птица

(в детстве я здесь видел снегирей).

Оттепель… – Весна, как говорится.

Слабый свет тяжелых фонарей…

 

В темноте – в «Пятерочку» за хлебом –

по тропинке, что ведет туда,

где деревья делаются небом

и с трамвая падает звезда.

 

обсуждение →